могилы, но мысли мои все еще там, в полумраке опустевшего храма, а перед
глазами стоят, будто паря в холодном и слегка подернутом туманной дымкой
воздухе, прозрачные глаза, устремленные куда-то внутрь моего сознания.
Я даже не купила цветов, ярким изобилием полыхавших на лотках у
кладбищенских ворот, потому что не вполне отдаю себе отчет в том, что иду
теперь к могиле Егора.
И что бы там не происходило вокруг меня на самом деле, там, под свежей
еще не осевшей землей покоится его тело. Тлен еще не коснулся его своей
мерзкой когтистой лапой, и Егор лежит под толщей земли со всеми своими
морщинками, ( я и сегодня помню их, все, до единой); большими и крохотными
шрамами - историю каждого он рассказывал мне с мальчишеской гордостью;
густыми темными волосами - их всегда теребила я, когда голова Егора
покоилась на моих коленях...
Мне бы следовало думать теперь только об этом, и, наверное, слезы
должны были бы уже катиться по щекам, но ничего подобного со мной не
происходила.
Я просто иду мимо чужих могил, автоматически фиксируя известные имена,
высеченные на солидных надгробиях, а передо мной мерцают в воздухе
прозрачные глаза, увлекая меня за собой, словно указывая дорогу.
В конце концов, это оказывается едва ли не так, на самом деле, потому
что неподалеку, за чередой памятников, отлитых в бронзе и высеченных из
камня, раздаются громкие мужские голоса.
Сначала мне кажется, что это кто-то из друзей Егора запоздало пришел
поклониться его праху, и я замираю, скрываясь за массивной мраморной плитой
чьего-то надгробия, не желая сейчас никаких встреч, и уж тем более -
разговоров.
То, что впереди, именно могила Егора, у меня уже нет сомнений.
Снег там густо утоптан и перемешан с землей, а в просвет между
памятникам виднеются хвойные сплетенья венков, рассыпанные по земле свежие
цветы и, кончики шелковых траурных лент.
В своем укрытии, я слышу, что между собой разговаривают двое мужчин, и
очень скоро становится ясно, что это всего лишь кладбищенские рабочие,
занятые каким-то своим делом, то ли на самой могиле Егора, то ли где-то
рядом. Ждать, пока они закончат свою работу и уберутся восвояси можно очень
долго и, собственно говоря, какое до меня дело двум могильщикам, занятым
своими делами?
Я решительно покидаю укрытие, и выхожу на узкую площадку перед свежей
могилой.
Догадка моя подтвердилась вполне, и первое, что бросается в глаза - это
большой портрет Егора, поставленный прямо поверх целой горы живых цветов и
прислоненный к подножию массивного деревянного креста.
Этой фотографии его я не помню, а значит, она сделана была уже после
нашего расставания.
На ней Егор выглядит несколько старше своих тридцати пяти с половиной
лет.
Глаза его смотрят прямо и сурово, в них нет больше крохотных азартных
чертиков, которые всегда проглядывали сквозь самую серьезную мину, какую
только не пытался он изобразить, а губы, и, без того очерченные красивой
волевой линией, сжаты совсем уж в тонкую жесткую черту.
Он был зол, когда его фотографировали и очень недоволен всем
происходящим, это отмечаю я сразу, хотя и старался изобразить на лице то,
что от него требовали.
Егор, безропотно исполняющий чужую неприятную ему, волю?
Это было очень странное для меня зрелище.
Потом внимание мое привлекает крест.
Понятно, что он установлен временно, до той поры, когда можно будет
поставить достойное надгробие, но все же интересно, чья это была идея?
Крест очень высокий, и заметно возвышается над прочими памятниками и
плитами в ряду могил. Он изготовлен из двух массивных брусьев темного
дерева, тщательно отполированных. Наверняка те, кто его творил, делали это
со всем необходимым усердием, и древесина, очевидно, была использована из
самых дорогих. Однако, в целом, крест производит впечатление небрежно
сколоченного на скорую руку.
Но этого, похоже, добивались сознательно. Мне кажется, я понимаю смысл
этого решения.
Этот крест должен напоминать крест Спасителя, повторяя его и размерами,
и подчеркнутой небрежностью изготовления.
Подобная идея могла родиться в голове у человека с очень опасными
амбициями.
Таким человеком был Егор. Но ведь не сам же он выбирал себе временное
надгробие?
Крест надолго занимает мое внимание, но голоса могильщиков, звучащие
совсем рядом, выводят меня из состояния философской задумчивости, и я
оглядываюсь по сторонам, довольно быстро обнаруживаю обоих, действительно
совсем близко от могилы Егора, всего в нескольких метрах.
Портрет и крест избавили меня от первого шока, потому что, отвлеченная
ими, я не заметила того, что предстало перед моими глазами сейчас.
Но и теперь колени мои становятся ватными, и я прилагаю большие усилия,
чтобы не опуститься прямо на грязный утоптанный множеством ног снег.
Два могильщика, в традиционных грязных и рваных телогрейках заняты
сейчас главной своей работой - они роют могилу.
Дело, видимо, близится к завершению, потому что, от могилы Егора, новую
- отделяет довольно высокий холм жирной черной земли, а над краями
свежевырытой ямы виднеются только головы копателей, да неспешно взлетают
лопаты, с очередной порцией черных влажных комьев.
Они достигли уже той глубины, где земля не схвачена морозом, и с
вершины холма отчетливо доносится до меня почти весенний запах свежей земли.
Возможно, в самом факте того, что рядом с могилой Егора роют другую
могилу, не заключает в себе ничего необычного и тем более страшного, что
приводит меня в полуобморочное состояние.
В конце концов, каждый день в Москве умирают люди, и почему бы одному
из них не быть похороненным рядом с Егором?
Но рядом с новой могилой, с той стороны, где снег еще не затоптан и не
смешан с землей, на белом его покрывале распластался крест.
Точная копия того, что возвышается сейчас над могилой Егора.
Исполненный с той же нарочитой небрежностью и столь же массивный.
И еще одно обстоятельство открывается мне, отчего-то лишь при взгляде
на этот, второй крест.
Вот оно-то и ввергает меня в шок, холодным спазмом ужаса сжимая горло.
Оба креста эти потрясающе похожи на тот, что был запечатлен на
фотографии, уже второй раз за сегодняшний день напомнившей мне о себе так
необычно и так страшно.
Собственно, присутствует и свежевырытая могила, и я, женщина на ее
краю.
Осталось только разуться, чтобы совсем уж соответствовать сюжету. Мысль
эта приходит в мое затуманенное сознание, а кожа на стопах ног холодеет,
словно и вправду ощущая прикосновение комьев сырой земли.
- Но может быть, эти временные кресты ставят всем на Ваганьково? Просто
открыли цех по их изготовлению и, как это часто бывает, хочешь - не хочешь -
бери. А людям в скорбной суматохе не до споров: крест так крест. Не навсегда
же! - сознание мое еще отчаянно цепляется за реалии объективного мира, и,
собравшись с силами, я робко приближаюсь ко второй могиле.
Завидев меня, могильщики прерывают свое мрачное занятие и терпеливо
ждут, когда я соизволю к ним обратиться.
Им спешить некуда.
- Простите, пожалуйста, чья это могила? - выдавливаю я из себя
совершенно идиотски вопрос, но оба мужичка охотно вступают в беседу.
- Нам, девушка, такие вещи не объявляют
- Да, нам в конторе место указали и срок, вот и весь сказ, а кто,
чего... дело не наше
- Однако, я так понимаю, что покойник, который, значит, тут будет
лежать, этому, которого вчера схоронили, вроде как родня.
- Или друг
- Может, и друг
- Почему вы так думаете?
- А крест? Смотри, кресты-то один в один, и люди подходили одни и те
же. Похлопотать, чтобы все в порядке было, и вообще, как принято...
- И кресты привезли
- Да, и кресты.
- А ты, дочка, этого, которого вчера хоронили, знала? Или так, просто
интересуешься
- Знала... Немного. Вот прочитала в газете, но вчера прийти не
смогла... - почему-то вру я
- Вот оно что. Понятно... Похороны богатые были, гроб палисандровый, и
народ весь солидный...
- А для кого эту могилку роем, значит, не знаешь?
- Нет
- Мы, почему интересуемся-то? Он, к примеру, который знакомый твой, кем
был?
- Бизнесмен
- Вот оно что. А мы думали, может авторитет, какой, из деловых, их
сейчас здесь много хоронят, и тоже богато.
- И публика солидная
- Да, солидная. Так мы, почему так подумали, знаешь? Есть у нас такое
предположение, что тот, которому мы эту могилку роем, еще жив
- Почему?!!
- Да потому, что обычно в конторе, когда значит, место выделяют,
говорят, к какому сроку копать. Ну, то есть хоронят когда. И если, кто из
близких подходит потом уж к нам, то тоже говорят, дескать, хороним тогда-то
и тогда-то, чтобы все, значит, было... в ажуре.
- Вот именно. А здесь ничего такого. Ни в конторе, ни люди, которые к
нам подходили, и кресты подвозили, об этой могилке ни гу-гу. Копайте,
дескать, что бы была готова. А кого хоронить, когда - про то ни слова.
- Вот мы и думали, может, этот авторитет какой, и завалили его, сама
знаешь, как сейчас бывает, а тот, для которого вторая могилка, с ним был,
так его только ранили, но видать - не жилец. Так друзья - товарищи, значит,
заранее и суетятся. Хоть и грех, конечно, да им-то видно на то наплевать. А
себе хлопот меньше.
- Но ты говоришь - бизнесмен...
- А бизнесменов нынче еще больше стреляют, чем деловых... Чего такого.
Подстрелили его, а товарища не добили... Тоже бизнесмена, к примеру...
- Его не подстрелили, он погиб в горах. На горных лыжах катался.
- Точно знаешь?
- В газете так написано
- Ну-у, в газете тебе такого напишут....
- Чего надо, того и напишут. Так что уверенности в тебе, выходит, нет?
- Нет - снова вру я. А может, и не вру вовсе. Чего-чего, а уверенности
во мне, как говорит могильщик, действительно, нету. Ни в чем.
- Видишь! Значит, по всему выходит - подстрелили. И этого, и второго.
Теперь ждут, когда представится...
- А если выживет?
- Ну, это вряд ли. Если бы хоть какая надежда была, что выживет, стали
бы люди такие деньги на ветер швырять? Кресты-то, не гляди, что с виду
неказистые, из цельного дуба вытесаны, да еще обработаны как-то специально,
вроде просмолены или еще как, денег стоят немерено. Куда второй девать,
ежели чего? Такой не продашь, кто его купит-то? А ты говоришь: выживет
- Нет, мы так маракуем: дело точное. Помрет. - последнее слово
могильщик роняет веско и очень убедительно.
Все!
Остро заточенная лопата, вместе с безапелляционным заключением
перерубают последнюю, тонкую нить, связывающую меня с реальным миром.
Он, еще плотно окружает меня, сырой прохладой пасмурного дня, звоном
трамвая громыхающего по рельсам мимо ворот кладбища, яркими букетами и
корзинами цветов на лотках у бойких цветочниц, толпой туристов, приехавших
целым автобусом поглазеть на знаменитые могилы. Их шумный говорливый поток
обтекает меня, спеша попасть за кладбищенские ворота, аккуратно, не задевая,
но и не замечая вовсе, словно на пути у них попалось дерево или фонарный
столб.
- В принципе, они абсолютно правы, - думаю я, медленно двигаясь сквозь
яркую толпу, - я пока еще пребываю в их мире, но на меня уже не нужно
обращать внимание, потому, что я ему не принадлежу.
Домой я добираюсь как-то совершенно незаметно для себя, и поинтересуйся
у меня кто: каким образом очутилась я дома, дать вразумительный ответ я не
сумею.
Можно было, разумеется, успокаивать себя пространными объяснениями по
поводу того, что, садясь в такси, или добираясь на трамвае до метро, а быть
может и вовсе, шествуя через весь город пешком, я действовала механически,
потому как голова была забита совсем другими мыслями. И мысли эти, а точнее
воспоминания о только что увиденном воочию и услышанном собственными ушами,
вполне достойны были того, чтобы заслонить обыденные мелочи.
Объяснение это было очень даже приемлемым, но я отчего-то совсем его не
желала.
Надо было смотреть правде в глаза, а правда была такова, что
стремительно, с каждым часом и даже с каждой минутой, я теряла связь с
внешним миром, присутствуя в нем лишь как физическое тело, способное по
инерции выполнять некоторые привычные движения, совершать простейшие
действия и даже поддерживать не слишком сложную беседу.
Это было дико, невозможно по определению, противоречило всем принципам,
составляющим мое мировоззрение доселе, но это было так.
Вне всякого сомнения.
И еще одно подтверждение тому находила я в нынешнем состоянии своей
души.
Я снова жила ожиданием, сводящим меня с ума, как и прежде.
Но теперь я ждала не живого, реально существующего в реальном мире
мужчину, а нечто, вещающее из виртуального мира, оставляющее запах знакомого
одеколона на моей подушке, и более никак не способное или не желающее себя
проявить.
И теперь, не помня себя, мчалась я домой, лишь потому, что там могло
ожидать меня очередное послание призрака, а вероятнее всего, ожидать
послания буду я, изводясь и впадая в отчаяние, как и прежде
Однако, призрак, похоже, совсем не хотел более мучить меня, и вообще,
если то, что теперь называло себя Егором, было на самом деле его не
упокоенной душой, то с ним ( или с ней? ) произошли все же некоторые
перемены. И эти перемены были мне по вкусу.
Ждать мне не пришлось.
Большое старинное трюмо темного дерева, с зеркалом, поверхность
которого, как лицо старухи, от времени покрылось россыпью коричневых
пятнышек, передавалось в нашей семье из поколения в поколение. Это было
очень старое, довольно мрачное и громоздкое сооружение, хранить которое я,
тем не менее, была обязана, блюдя традицию.
Место в моей небольшой квартире для него нашлось только одно: в
прихожей, напротив входной двери.
Это неожиданно создало весьма необычный эффект: входящий в квартиру
человек первым делом видел в зеркале себя.
Однако, то, что это именно так, он понимал не сразу, а потому первая
реакция бывала довольно острой.
Большинство пугалось, вздрагивая и непроизвольно пятясь на лестничную
площадку.
Случались и забавные истории: один мой приятель, переступив порог
пустой квартиры, вежливо поздоровался, приветствуя собственное отражение.
Я же за многие годы к фокусу старого трюмо привыкла, но сегодня, взгляд
в распахнутую дверь, заставил и меня в испуге отшатнуться.
Зеркало привычно мерцало в полумраке своим старческим ликом, но что-то
было не так.
Что-то, заметно преобразившее гладкую поверхность и сильно испугавшее
меня вначале, оказалось алой надписью наискосок раскроившей зеркальную
поверхность, как кровавая рана.
Словно кто-то стремительный, жестокий и сильный, как беспощадные
всадники революции, наотмашь рубанул шашкой живую плоть старого зеркала,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг