очень хочется.
- Хорошая травка! - одобрил Сергей Петрович. - Пользительная
травка! И старушка, видно, бывалая...
- Да уж бывалая, - согласился Мач. - Всю Курляндию, говорит,
обошла, травы искала. А с виду - ведьма ведьмой, и зубы торчат.
- Уж не поесть ли и нам этой милой травки? - шутя предложил гусар.
- Все ж таки ляжем не на пустой желудок!
- Можно! - сразу согласилась Адель. - Тут замерзаешь, от голода
заснуть не можешь, весь побитый да поцарапанный, а умным людям такие
забавы ни к чему. Умный человек тем, видно, и отличается от глупого,
что в неприятности не лезет и пережидает их в тихом месте.
- И никакой тебе войны! - продолжил ее мысль Сергей Петрович. -
Просыпаешься - а врага уже прогнали, порядок навели, изволь жаловать к
завтраку!
Мач смотрел на обоих, не понимая - то ли шутки у них такие, то ли
они всерьез... Потом сорвался, съехал сидя по скользкому сену вниз и
выскочил из сарая.
- Куда он? - забеспокоился гусар. - И сабли не взял...
- Промокнет - вернется, - постановила Адель.
Мач действительно промок. Но когда вернулся - забрался наверх и
протянул эскадрону какую-то привядшую травку, мелкую и невзрачную,
вырванную прямо с корнем.
- Ишь ведь, и впотьмах нашел! - восхитился Ешка, потянул носом и
фыркнул, - не иначе, по запаху...
- Вот, это она и есть... - объявил Мач, но никто не торопился
взять в руки подозрительную травку. Гусар - и тот осмотрел ее как бы
издали.
- Ну так как же, братцы, засыпаем до весны? - предложил командир
несусветному эскадрону, и эскадрон в изумлении на него уставился.
- Оно бы неплохо... - вздохнул Ешка. - Спи, как эти двое, и
никаких тебе забот...
- Не зря твоих братцев умными считают, ох, не зря, - сообщил
Сергей Петрович Мачатыню.
- Ешьте, тут без обмана, - обнадежил Мач, - я вас потом сеном
закидаю, чтобы до весны не нашли. А к тому времени и русская армия
сюда придет.
- Она раньше придет! - обнадежил гусар. - Видел картинки, которые
из Риги привозят? Воевода Вавила Мороз-то куда раньше весны заявится и
французов выгонит!
- А ты? - спросил Ешка.
Мач призадумался.
Ему был прямой резон съесть сейчас всю ужиную траву в
окрестностях. Не получилось в этом году борьбы за свободу - и
следовало затаиться, чтобы потом, по совету старенького господина
Бротце, набраться ума-разума, побывать в чужих странах, научиться этой
самой свободе и вернуться с оружием в руках!
- Ну, поразмысли, - усмехнулся Сергей Петрович. - А мне, видно, на
роду написано дурачества делать. Отсыпаться, пока другие воюют - не по
мне это. Бери травку, Адель, ты - женщина, тебе эта проклятая война
давно уж осточертела!
Адель взяла кустик двумя пальцами, понюхала, наморщила нос.
- Я побольше твоего боев видала и ничего, жива! - строптиво
отвечала она. - И что же, прикажешь мне одной с этими умниками тут
спать? А о моей репутации ты подумал? Нет, мой маленький Серж, ты от
меня так просто не отвяжешься. Держите травку, мсье Екаб.
И передала кустик Ешке.
Тот понюхал, подумал, усмехнулся - и отбросил ее подальше.
- Ну ее! А то еще и в самом деле с голоду съем!
Трое лихих наездников дружно рассмеялись и стали заваливать мудрых
братцев Мачатыня сеном. Завалив, примяли сено поплотнее, чтобы братцы
не замерзли до весны. И стали укладываться на ночлег.
Лег и Мач, но так, что перед носом у него дразнилась пряным
запахом ужиная травка...
И соблазняла! И соблазняла!..
Он явственно видел, что зря тратит время, болтаясь с эскадроном по
окрестностям. То ли время для свободы не созрело, то ли проклятый
Бонапарт все погубил и опошлил - Мач понять не мог, но было ему горько
и обидно. Понимал он, что долг нужно выполнять, - и не видел способа
для этого. А зловредное зелье Ав ходило у него по жилам и требовало
решительных поступков.
Мач протянул руку...
Если не сейчас, то через год, черед десять лет, через сто лет! В
конце концов, травы по канавам и болотам много, на всех окрестных ужей
хватает, так что и ему хватить должно. Как только просквозит через
сонную пелену тот самый миг - Мач усилием воли проснется и ринется в
бой за свободу, чтобы погибнуть самым прекрасным в мире образом!..
И тут на щелястой стене сарая обозначился золотистый кружок.
Он сперва был, как ореол вокруг свечки. Но стал расти, шириться -
и обратился в тускло светящееся колесико, обрамленное слабыми язычками
прозрачного огня. Посреди колеса был мрак, но во мраке вырисовались
лица. Мач увидел их - сперва прилепившиеся друг к другу белесые пятна,
потом темные глаза.
Это был лысеющий мужчина лет сорока, почему-то с большой аброй в
руках, это был красивый юноша с черной палкой, немногим постарше Мача,
всем бы хорош, да только нелепо стриженый, и дед в смешной ушанке, чья
борода торчком откуда-то была знакома, и женщина, неуловимо похожая на
Паризьену, и еще два глаза возникли на рыжем пятне - умные собачьи
глаза...
- Кидай же! - услышал Мач. - Я больше не могу удерживать время!..
Кидай!
Люди там, в колесе, как бы расступились, женщина замахнулась...
И не стало на стене круга.
Мач протер глаза. Очевидно, он настолько устал, что одолевший его
сон свалился внезапно, как снег на голову.
Травка лежала рядышком и все еще соблазняла.
Мач протянул руку, зажал ее в кулаке и сказал себе, что теперь-то
она уж никуда не денется... И вот сейчас можно сунуть ее в рот и
пожевать... пожевать... даже если невкусно...
Глаза сомкнулись сами.
А часов примерно через шесть Ешка, достаточно выспавшись и снова
ощутив голод, открыл глаза. Прямо нестерпимо - и тем более, что рядом
пахло свежим хлебом. Правда, не привычным ржаным, скорее уж
господским...
Ни белому господскому, ни ржаному хлебу в сенном сарае взяться
было неоткуда - но цыган все же пошарил руками наугад, ориентируясь по
нюху.
Под его ладонью оказалась здоровенная и еще теплая горбушка.
Не рассуждая, как она сюда попала, Ешка запустил в нее зубы,
вырвал здоровенный кус и торопливо прожевал его. Лишь проглотив, он
понял, что уже проснулся, и хлеб - настоящий.
Есть хотелось жутко... но рядом спала Адель Паризьена, не менее
голодная.
Спала она беспокойно, что-то бормотала, морщилась. Ешка выбрался
из-под сена, подполз к ней поближе, убрал захлестнувшие шею
маркитантки длинные косы и некоторое время сидел, глядя в ее лицо,
хотя и стояла в сарае почти полная темнота.
Он подумал, как бы незаметно подсунуть хлеб Адели. Стянуть - это
было проще простого, он бы и у черта левый ус незаметно стянул, а вот
поди подложи! Наконец цыган сообразил - положил кусок у самого лица,
так, чтобы запах достигал ее ноздрей, а сам откатился подальше и стал
наблюдать, безмерно довольный своей проказой.
Действительно, Адель вдруг резко приподнялась на локте и, пошарив,
нашла горбушку. И она, как Ешка, тоже первым делом откусила кусочек.
Но, жуя, задумалась и больше откусывать уж не стала.
Шагах в пяти от нее под сеном привольно раскинулся Сергей
Петрович. Адель подползла к гусару и, как только что Ешка, долго
смотрела в незримое спящее лицо. И неизвестно было - видит ли она его
на самом деле, или зрение Адели обращено в глубину собственной души,
где хранится тончайшей кистью выписанный серебристый образ ее друга.
Провела Адель ладонью по рассыпавшемуся чубу гусара, расстегнула
верхние пуговки на доломане, чтобы ему легче дышать, и вложила хлеб в
его загорелую руку. Тут только маркитантка сообразила, что взялась-то
горбушка неведомо откуда... Но ничего уж не оставалось, как только
быстрее отползти и притвориться спящей.
Ешка чуть не застонал, но зажал себе рот.
Сергей Петрович проснулся и быстрым взглядом оглядел сарай. Было
подозрительно тихо: Ешка и Адель от чрезмерного притворства мало того,
что не сопели, - и вовсе дышать перестали.
Обнаружив в руке хлеб, гусар усмехнулся. В отличие от Адели, он
живо сообразил, кто преподнес ему столь дорогой подарок. Первая мысль
была - вернуть хлеб Паризьене, проголодавшейся не менее мужчин. Но
недостойно гусара было бы ставить даму в неловкое положение. Сергей
Петрович призадумался.
Рядом зашевелился Мач. Гусар повернулся к парню. Вот уж кому
досталось за эти дни - лицо осунулось, морщинка на лбу появилась.
Нелегко мальчишки становятся в трудный час солдатами, ох, нелегко,
Сергей Петрович знал это по себе, и потому, откусив малость, положил
хлеб Мачатыню на грудь, а сам как только что Ешка и Адель, притворился
спящим.
Мач ощутил прекраснейший в мире запах.
Рука сжала крепкий горбик, глаза открылись - и сон как ножом
отсекло.
Голова еще плохо соображала, но руки уже действовали.
Выронив ужиную траву, парень схватился за здоровенный кус хлеба,
отломанный от ковриги. Не запустить в него зубы уж было совсем
невозможно.
Вкус у этого хлеба оказался несколько неожиданный, не домашний, но
на пустой желудок - лучше любого лакомства. Пытаясь определить, чем же
отдает горбушка, Мач тщательно и сосредоточенно прожевал ее,
проглотил...
И вдруг улыбнулся.
Ему стало неимоверно хорошо. Умом он понимал, что на дворе -
война, голод, куча неприятностей, а сердце пело от счастья, как будто
оно-то уж нашло способ от этих неприятностей избавиться.
И Мач негромко рассмеялся.
Эскадрон как будто ждал команды - так и грохнул, буйно, заливисто,
до слез. И гусар, и цыган, и маркитантка следили исподтишка за
путешествием горбушки, им уже было смешно - а Мач словно дернул за
веревочку.
И в ту же минуту сквозь щелястые стены сарая пробилось внезапное
иорячее солнце.
Мач, продолжая хохотать, протянул дрожащей рукой горбушку Сергею
Петровичу, Адели, Ешке.
- Вот... - сказал он. - Хоть одна на всех...
Те замотали головами, поскольку голода в тот момент не было, а
было необъяснимое и бескрайнее счастье.
Невзирая ни на что!
Впереди у них у всех была военная зима с кучей неприятностей, и
они это прекрасно знали. Но вдруг напрочь забыли. Они хохотали, как
дети малые, глядя на обкусанную горбушку, и стоило кому-то одному
выбиться из сил - другой вспоминал нелепую подробность, и хохот гремел
под крышей сенного сарая лучше всякой победной канонады.
Давно так не смеялся Мач - и, видно, хотел отсмеяться за все те
лишенные радости дни, что выпали ему этим летом и этой осенью. Он
чувствовал себя, как больной, которому наконец-то принесли нужное
лекарство, и вот он пьет - и чует, как с каждым глотком возвращаются к
нему сила и радость...
Сергей Петрович первым выбрался из сена и сидя съехал вниз,
откинул засов, впустил в сарай свет и воздух.
Потом повернулся, смешной донельзя в доломане и чикчирах,
облепленных травинками, с целым стогом в серебристых волосах, и
перекрикивая веселый лай Кранциса, громко позвал свое несусветное
воинство, съезжающее ему навстречу на собственных задах, буйное и
взъерошенное:
- Поднимайся, братцы! Утро, утро! Счастливый день!
Глава последняя, прощальная
И все глуше стучали копыта, и фигуры хохочущих уносящихся
всадников обратились в четыре точки на горизонте, и точек тоже не
стало... а я все стояла и смотрела, все стояла и смотрела вслед... и
смотрела, ничего вокруг не замечая...
Я еще слышала их смех, во мне еще отзывались радостью их
ослепительные улыбки. Но знала же я, в какой путь их проводила! И,
делать нечего, стояла я под старым каштаном, завернувшись в
красно-синий платок, и тихонько пела последнюю, прощальную балладу
Адели Паризьены:
А там, на поляне, где пали с разбега
и конь, и наездник, два смятых крыла,
в серебряный кубок кровавого снега
на вечную память я молча взяла.
Оттуда струились лесные тропинки
в счастливые царства за гранью беды,
да только в ладони чернели дробинки,
да только обратно вели все следы.
Ведь тот, кто изведал пленительной жажды,
кто выбрал мгновенья, а не времена,
кто выпил с друзьями за вольность однажды,
вовек за иное не выпьет вина!..
- Не кори себя понапрасну, - тихо сказал Ингус. - Ну, чем ты могла
ему помочь? Не путай фантазию с историей...
Он лежал в развилке раздвоенного ствола каштана, крошечный,
тусклый, с горошину величиной, мастер читать нравоучения, великий
бродяга по временам и укротитель зазнавшихся баронов...
- Я не о нем, - вздохнула я. - А вообще...
И продолжала балладу:
От друга, как клятва, к надежному другу
глоток переходит святого огня,
и кубок серебряный пущен по кругу,
и вот он дошел наконец до меня.
И там я осталась - пускай заметает
тропинки к надеждам! - вот там я стою
с серебряным кубком, и снег в нем не тает,
вот там сохраняю я верность свою...
Я замолчала, а сверху сыпались сквозь разлапистые ветки мелкие
бело-розовые цветы и застревали в моих волосах. И было непонятно,
когда успел наступить этот майский вечер...
- Не стряхивай, - попросил Ингус. - Так - хорошо... и спой мне
еще.
- Я уже все спела...
- Ну, повтори что-нибудь... И не тоскуй. Ведь все теперь будет
хорошо.
- Да, хорошо... - пробурчала я. - А ты?
- Просверкну золотой искрой. И это тоже неплохо.
- Так мы ничего про тебя и не узнали. Ни откуда взялся, ни чем
тебя кормить. Одному тебе эта история не принесла ничего хорошего.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг