после смеялись надо мной и думали, что мы, жители Юга, нежнее вас,
русских!
Мы пошли далее. Минут через десять нас догнала та самая девушка, которая
из villa Remondi вышла на помощь к Антонио. Она и теперь к нему обратилась
и долго с ним говорила вполголоса. Я заметил, что она с трудом
удерживалась от слез.
- Что она тебе сказала? - спросил его Владимир, когда девушка удалилась.
- Бедная Пепина, - отвечал Антонио, - просит меня, чтобы я через отца
моего выхлопотал прощение ее брату. Она говорит, что уже несколько раз ко
мне приходила, но никогда меня не заставала дома.
- А кто ее брат? - спросил я.
- Какой-то контрабандист, по имени Титта.
- А как фамилия этой девушки?
- Каннелли. Но что тебе до этого?
- Титта Каннелли! - воскликнул я и вспомнил аббата и рассказ его про
старого Урджина. Воспоминание это очень неприятно на меня подействовало.
Все, что я тогда считал выдумками, бреднями или плутовством каких-нибудь
мошенников, теперь в воображении моем приняло характер страшной истины, и
я бы непременно воротился, если б мне не было стыдно. Я сказал своим
товарищам, что уже прежде слыхал о Титта Каннелли, и мы продолжали идти.
Вскоре в стороне показался свет лампады. Она освещала одну из тех часовен,
которых так много в северной Италии и которые служат хранилищем
человеческих костей. Я всегда имел отвращение от этого рода часовен, где в
симметрическом порядке и как будто в насмешку расставлены и развешаны
узорами печальные останки умерших. Но в этот вечер я почувствовал
невольный страх, когда мимоходом заглянул за железную решетку. Я ничего,
однако, не сказал, и мы молча дошли до виллы Urgina.
Нам было очень легко влезть на утес и оттуда посредством веревки
спуститься в слуховое окно. Там мы зажгли одну из принесенных с собою свеч
и, нашедши проход из-под крыши в верхний этаж, очутились в просторной
зале, убранной по-старинному. Несколько картин, представлявших
мифологические предметы, развешаны были на стенах, мебели обтянуты
шелковою тканью, а пол составлен из разноцветного мрамора. Мы прошли пять
или шесть подобных покоев; в одном из них увидели маленькую лестницу и
спустились по ней в большую комнату со старинной кроватью под золоченым
балдахином. На столе, возле кровати, была гитара, на полу лежали дребезги
от каменной доски. Я поднял один из этих обломков и увидел на нем
странные, непонятные знаки.
- Это должна быть спальня старого дон Пьетро, - сказал Антонио, приблизив
свечу к стене. - Вот та фигура, о которой тебе говорил аббат!
В самом деле, между дверью, ведущей на узкую лестницу, и кроватью виден
был фреск, представляющий женщину необыкновенной красоты, играющую на
гитаре.
- Как она похожа на Пепину, - сказал Владимир, - я бы это принял за ее
портрет!
- Да, - отвечал Антонио, - черты лица довольно схожи, но у Пепины совсем
другое выражение. У этой в глазах что-то такое зверское, несмотря на ее
красоту. Заметь, как она косится на пустую кровать; знаешь ли что, мне,
при взгляде на нее, делается страшно!
Я ничего не говорил, но вполне разделял чувство Антонио.
Комната возле спальни была большая круглая зала с колоннами, а примыкавшие
к ней с разных сторон покои были все прекрасно убраны и обтянуты
гобеленами, почти как на даче у Сугробиной, только еще богаче. Везде
отсвечивали большие зеркала, мраморные столы, золоченые карнизы и дорогие
материи. Гобелены представляли сюжеты из мифологии и из Ариостова Orlando.
Здесь Парис сидел в недоумении, которой из трех богинь вручить золотое
яблоко, а там Ангелика с Медором обнимались под тенистым деревом, не
замечая грозного рыцаря, выглядывающего на них из-за кустов.
Пока мы осматривали старинные ткани, оживленные красноватым отблеском
свечи, остальные части комнаты терялись в неопределенном мраке, и когда я
нечаянно поднял голову, то мне показалось, что фигуры на потолке шевелятся
и что фантастические формы их отделяются от потолка и, сливаясь с
темнотою, исчезают в глубине залы.
- Я думаю, мы теперь можем лечь спать, - сказал Владимир, - но чтобы уже
все сделать по порядку, то вот мой совет: ляжем в трех разных комнатах и
завтра поутру расскажем друг другу, что с нами случится в продолжение
ночи.
Мы согласились. Мне, как предводителю экспедиции, дали спальню дон Пьетро;
Владимир и Антонио расположились в двух отдаленных комнатах, и вскоре во
всем доме воцарилась глубокая тишина.
Здесь г. Рыбаренко остановился и, обращаясь к Руневскому, сказал:
- Я вас, может быть, утомляю, любезный друг, теперь уже поздно, не хочется
ли вам спать?
- Нисколько, - отвечал Руневский, - Вы меня обяжете, если будете
продолжать.
Рыбаренко немного помолчал и продолжал следующим образом:
- Оставшись один, я разделся, осмотрел свои пистолеты, лег в старинную
кровать; под богатый балдахин, накрыл себя штофным одеялом и готовился
потушить свечу, как дверь медленно отворилась и вошел Владимир. Он
поставил свечу свою на маленький комод возле кровати и, подошедши ко мне,
сказал:
- Я целый день не нашел случая поговорить с тобой о наших делах. Антонио
уже спит; мы можем немного поболтать, и я опять уйду дожидаться
приключений. Я тебе еще не сказывал, что получил письмо от матушки. Она
пишет, что обстоятельства ее непременно требуют моего присутствия. Поэтому
я не думаю, что проведу с тобою зиму во Флоренции.
Известие это меня крайне огорчило. Владимир тоже казался невесел. Он сел
ко мне на постель, прочитал мне письмо, и мы долго разговаривали о его
семейных делах и о наших взаимных намерениях. Пока он говорил, меня
несколько раз в нем поражало что-то странное, но я не мог дать себе
отчета, в чем именно оно состояло. Наконец он встал и сказал мне
растроганным голосом:
- Меня мучит какое-то предчувствие; кто знает, увидимся ли мы завтра?
Обними меня, мой друг... может быть, в последний раз!
- Что с тобой! - сказал я, засмеявшись, - с которых пор ты веришь
предчувствиям?
- Обними меня! - продолжал Владимир, необыкновенным образом возвыся голос.
Черты лица его переменились, глаза налились кровью и горели, как уголья.
Он простер ко мне руки и хотел меня обнять.
- Поди, поди, Владимир, - сказал я, скрывая свое удивление, - дай Бог тебе
уснуть и забыть свои предчувствия!
Он что-то проворчал сквозь зубы и вышел. Мне показалось, что он странным
образом смеется; но я не был уверен, его ли я слышу голос или чужой.
Между тем глаза мои мало-помалу сомкнулись, и я заснул. Не знаю, что я
увидел во сне, но, вероятно, это было что-нибудь страшное, ибо я вскоре с
испугом проснулся и начал протирать глаза. В ушах моих раздавались аккорды
гитары, и я сначала думал, что звуки эти не что иное, как продолжение
моего сновидения; но кто опишет мой ужас, когда между моею кроватью и
стеною я увидел женщину - фреск, вперившую в меня какой-то страшный,
нечеловеческий взгляд. В одной руке держала она гитару, другою трогала
струны. Ужас мною овладел, я схватил со стола пистолет и только что хотел
в нее выстрелить, как она уронила гитару и упала на колени. Я узнал
Пепину.
- Пощадите меня, синьор, - кричала бедная девушка, - я ничего не хотела у
вас украсть; будьте милосерды, не убивайте меня!
Мне очень было стыдно, что я в глазах ее обнаружил свой страх, и я
всячески старался ее успокоить, спросив ее, однако, зачем она ко мне
пришла и чего от меня хочет?
- Ах, - отвечала Пепина, - после того как я догнала синьора Антонио и с
ним говорила, я тихонько пошла за вами и видела, что вы влезли в окно. Но
я знала другой вход, ибо этот дом служит иногда убежищем брату моему
Титта, об котором вы, верно, слыхали. Я из любопытства пошла за вами и
когда хотела воротиться, то увидела, что в торопливости захлопнула за
собою потаенную дверь и что мне невозможно выйти. Я пришла к вам в комнату
и, не смея вас разбудить, стала играть на гитаре, чтобы вы проснулись. Ах,
не сердитесь на меня; любовь к моему брату заставила меня вас беспокоить.
Я знаю, что вы друг синьора Антонио, так спасите, если можете, моего
брата! Я вам клянусь всем, что дорого моему сердцу, он давно хочет
сделаться честным человеком; но если его будут преследовать, как дикого
зверя, он поневоле останется разбойником, убийствами отяготит свою душу и
погубит себя навсегда! О, достаньте ему прощение, умоляю вас, на коленях
умоляю вас, сжальтесь над его раскаяньем, сжальтесь над его бедною
сестрою!
И, говоря это, она обнимала мои колена, и крупные слезы катились по ее
щекам. Огненного цвета лента, опоясывавшая ее голову, развязалась, и
волосы, извиваясь как змеи, упали на ее плечи. Она так была прекрасна, что
в эту минуту я забыл о своем страхе, о вилле Urgina и об ее преданиях. Я
вскочил с кровати, и уста наши соединились в долгий поцелуй. Знакомый
голос в ближней зале нас пробудил.
- С кем ты там, Пепина? - сказал кто-то, отворяя дверь.
- Ах, это мой брат! - вскричала девушка и, вырвавшись из моих объятий,
убежала прочь.
В комнату вошел человек в плаще и в шляпе с черным пером. Увидя меня, он
остановился, и каково было мое удивление, когда, вглядевшись в черты его
лица, я в нем узнал моего аббата!
- А, это вы, signor Russo! - сказал он, затыкая за пояс большой пистолет,
которым готовился меня приветствовать. - Добро пожаловать! Не удивляйтесь
перемене моего одеяния. Вы меня видели аббатом, в другой раз вы меня
увидите ветурином или трубочистом. Увы, я до тех пор должен скрываться,
пока не получу прощения от правительства!
Сказав это, Титта Каннелли глубоко вздохнул; потом, приняв веселый вид,
подошел ко мне и ударил меня по плечу.
- Я вас нарочно, - сказал он, - зазвал в виллу друга моего дон Пьетро для
небольшого дельца. Я нуждаюсь в деньгах, а у меня здесь спрятано множество
дорогих вещей, между прочим целый ящик колец, ожерелий, серег и браслет.
За все я с вас возьму только семьдесят семь наполеонов. - Он нагнулся под
мою кровать, вытащил оттуда большой ящик, и я увидел кучу золотых уборов,
один прекраснее другого. Несколько фермуаров были украшены самыми редкими
каменьями, и все работало с таким вкусом, как я никогда еще не видывал.
Цена, которую он требовал, мне показалась очень необыкновенною, и хотя она
очевидно доказывала, что эти вещи достались ему даром, но теперь было не
время входить в разбирательство; к тому ж Пепинин брат, стоя между моим
оружием и мною, так красноречиво играл своим пистолетом, что я почел за
нужное тотчас согласиться и, раскрыв свой кошелек, нашел в нем ровно
семьдесят семь наполеонов, которые отдал разбойнику.
- Благодарю вас, - сказал он, - вы сделали доброе дело! Теперь мне только
остается предупредить вас, что, если вы вздумаете открыть полиции, откуда
вы получили эти вещи, я вам непременно размозжу голову. Желаю вам покойной
ночи.
Он мне дружески пожал руку и исчез так скоро, что я не мог видеть, куда он
скрылся. Я только слышал, как в стене повернулись потаенные петли, и потом
все погрузилось в молчание. Взоры мои нечаянно упали на изображение на
стене, и я невольно вздрогнул. Мне опять показалась, что это была не
Пепина, а нарисованная женщина, которая несколько минут тому назад
выступила из стены и которую я целовал. Я стал сожалеть, что в то время не
догадался посмотреть на стену, чтобы увидеть, там ли она или нет. Но я
превозмог свою боязнь и принялся шарить в ящике. Между разными цепочками,
флакончиками и прочими вещицами нашел я одну склянку рококо, величиною с
большое яблоко и оправленную в золото с необыкновенным вкусом. Работа была
так нежна, что я, боясь, чтобы склянка не исцарапалась в ящике, тщательно
завернул ее в платок и поставил подле себя на стол. Потом, закрыв ящик, л
опять лег и вскоре заснул. Во сне я всю ночь видел Пепину и женщину-фреск,
и часто, среди самых приятных картин моего воображения, я вскакивал в
страхе и опять засыпал. Меня также беспокоило какое-то болезненное чувство
в шее. Я думал, что простудился на сквозном ветру. Когда я проснулся,
солнце уже было высоко, и я, наскоро одевшись, спешил отыскать своих
товарищей.
Антонио лежал в бреду. Он, как сумасшедший, махал руками и беспрестанно
кричал:
- Оставьте меня! Разве я виноват, что Венера - прекраснейшая из богинь?
Парис человек со вкусом, и я его непременно сделаю совестным судьею в
Пекине, как скоро въеду в свое Китайское государство на крылатом грифоне!
Я употреблял все силы, чтобы привесть его в себя, как вдруг дверь
отворилась, и Владимир, бледный, расстроенный, вбежал в комнату.
- Как, - вскричал он радостно, увидев Антонио, - он жив? я его не убил?
Покажи, покажи, куда я его ранил?
Он бросился осматривать Антонио; но раны нигде не было видно.
- Вот видишь, - сказал Антонио, - я тебе говорил, что бог Пан так же
искусно играет на свирели, как и стреляет из пистолета.
Владимир не переставал щупать Антонио и наконец, удостоверившись, что он
жив и не ранен, вскричал с восторгом:
- Слава Богу, я его не убил, это был только дурной сон!
- Друзья мои, - говорил я, - ради Бога, объяснитесь, я ничего не могу
понять!
Наконец мне и Владимиру удалось привести Антонио в память; но он так был
слаб, что я ничего не хотел у него спрашивать, а попросил Владимира, чтобы
он нам рассказал, что с ним случилось ночью.
- Вошедши в свою комнату, - сказал Владимир, - я воткнул свечу в один из
ветвистых подсвечников, которые, как огромные пауки, держались на золотой
раме зеркала, и тщательно осмотрел свои пистолеты. Мне удалось отворить
заколоченную ставню, и с неизъяснямым удовольствием я стал дышать чистым
воздухом ночи. Все вокруг меня было тихо. Луна была уже высоко, а воздух
так прозрачен, что я мог различать все изгибы самых отдаленных гор, между
которыми башня замка Baradello величественно подымала голову. Я погрузился
в размышления и уже около получаса смотрел на озеро и на горы, как легкий
шорох за моими плечами заставил меня оглянуться. Свеча очень нагорела, и я
сначала ничего не мог различить, но, вглядевшись хорошенько в темноту, я
увидел в дверях большую белую фигуру.
Кто там? - закричал я. Фигура испустила жалобный вопль я, как будто на
невидимых колесах, приблизилась ко мне. Я никогда не видал лица страшнее
этого. Привидение подняло обе руки, как бы желая завернуть меня в свое
покрывало. Я не знаю, что я почувствовал в эту минуту, но в руке моей был
пистолет, раздался выстрел, и призрак упал на землю, закричав: Владимир!
что ты делаешь? я Антонио! Я бросился его подымать, но пуля пролетела ему
сквозь грудь, кровь била фонтаном из раны, он хрипел, как умирающий.
Владимир, - сказал он слабым голосом, - я хотел испытать твою храбрость,
ты меня убил; прости мне, как я тебе прощаю!
Я начал кричать, ты прибежал на мой крик; мы оба перенесли Антонио в его
комнату.
- Что ты говоришь? - прервал я Владимира, - я всю ночь не выходил из
спальни. После того как ты мне прочитал письмо твоей матери и от меня
ушел, я остался в постели и ничего не знаю про Антонио. К тому ж ты
видишь, что он жив и здоров, стало быть, ты все это видел во сне!
- Ты сам говоришь во сне! - отвечал с досадою Владимир, - никогда я к тебе
не приходил и не читал тебе никакого письма от матушки!
Тут Антонио встал со стула и к нам подошел.
- О чем вы спорите? - сказал он. - Вы видите, что я жив. Клянусь честью,
что я никогда и не думал стращать Владимира. Впрочем, мне и не до того
было. Когда я остался один, я, так же как Владимир, сначала осмотрел свои
пистолеты. Потом я лег на диван, и глаза мои невольно устремились на
расписанный потолок и высокие карнизы, Украшенные золотыми арабесками.
Звери и птицы странным образом сплетались с цветами, фруктами и разного
рода узорами. Мне показалось, что узоры эти шевелятся, и, чтобы не дать
воли своему воображению, я встал и начал прохаживаться по зале. Вдруг
что-то сорвалось с карниза и упало на пол. Хотя в зале так было темно, что
я ничего не увидел, но я рассудил по звуку, что упавшее тело было мягкое,
ибо оно совсем не произвело стуку, а только глухой шум. Через несколько
времени я услышал за собою шаги, как будто животного. Я оглянулся и увидел
золотого грифона величиною с годовалого теленка. Он смотрел на меня умными
глазами и повертывал своим орлиным носом. Крылья его были подняты, и концы
их свернуты в кольца. Вид его меня удивил, но не испугал. Однако, чтобы от
него избавиться, я на него закричал и притопнул ногою. Грифон поднял одну
лапу, опустил голову и, пошевелив ушами, сказал мне человеческим голосом:
Напрасно вы беспокоитесь, синьор Антонио; я вам не сделаю никакого вреда.
Меня нарочно прислал за вами хозяин, чтобы я вас отвез в Грецию. Наши
богини опять поспорили за яблоко. Юноша уверяет, что Парис только потому
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг