такой престрашный!.. Я-то его не помню, а так понаслышке знаю, Бог с ним!
Он-то, изволите видеть, и дом этот выстроил, а наши господа уже после всю
дачу купили. Вот для него да для Прасковьи Андреевны приготовили эти
покои, что мы называем зелеными, отделали их получше, обили полы коврами,
а стены обвешали картинами и зеркалами. Вот уже все было готово, как за
день перед свадьбою жених вдруг пропал. Прасковья Андреевна тужили,
тужили, да с горя и скончались. А матушка, вишь, их, это выходит бабушка
нашей генеральши, купили дом у наследников, да и оставили комнаты,
приготовленные для их дочери, точь-в-точь как они были при их жизни.
Прочие покои несколько раз переделывали да обновляли, а до этих никто не
смел и дотронуться. Вот и наша генеральша их до сих пор запирали, да,
вишь, много наехало гостей, так негде было бы вашей милости ночевать.
- Но ты, кажется, говорил, что на месте генеральши велел бы освятить эти
комнаты?
- Да, оно бы, сударь, и не мешало; куда лет шестьдесят никто крещеный не
входил, там мудрено ли другим хозяевам поселиться?
Руневский попросил красноносого лакея, чтобы он теперь его оставил; но
тот, казалось, был не очень расположен исполнить эту просьбу. Ему все
хотелось рассказывать и рассуждать.
- Вот тут, - говорил он, указывая на затворенную дверь возле дивана, -
есть еще целый ряд покоев, в которых никто никогда не жил.
Если б их отделать по-нынешнему да вынесть из них старую мебель, так они
были бы еще лучше тех, где живет барыня. Ну, да что прикажете, сами
господа не догадаются, а у нашего брата совета не спросят!
Чтобы от него скорее избавиться, Руновский всунул ему в руку целковый и
сказал, что ему теперь хочется спать и что он желает остаться один.
- Чувствительнейше благодарим, - отвечал лакей, - желаю вашей милости
спокойной ночи. Ежели вам что-нибудь, сударь, понадобится, извольте только
позвонить, и я сейчас явлюсь к вашей милости. Ваш камердинер не то, что
здешний человек, им дом неизвестен, а мы, слава Богу, впотьмах не
споткнемся.
Он удалился, и Руневский еще слышал, как он, уходя с его человеком,
толковал ему, сколь бы выгодно было, если бы бригадирша не запирала
зеленых комнат.
Оставшись один, он заметил углубление в стене и в нем богатую кровать с
штофными занавесами и высоким балдахином; но либо из почтения к памяти
той, для кого она была назначена, либо оттого, что ее считали беспокойною,
ему приготовили постель на диване, возле маленькой затворенной двери.
Сбираясь лечь, Руневский бросил еще взгляд на портрет, столь живо
напоминавший ему черты, врезанные в его сердце.
Вот, - подумал он, - картина, которая по всем законам фантастического мира
должна ночью оживиться и повесть меня в какое-нибудь подземелье, чтобы
показать мне неотпетые свои кости! Но сходство с Дашей дало другое
направление его мыслям. Потушив свечку, он старался заснуть, но никак не
мог. Мысль о Даше не давала ему покою; он долго ворочался с боку на бок и
наконец погрузился в какой-то полусон, ще, как в тумане, вертелись перед
ним старая бригадирша, г. Рыбаренко, рыцарь Амвросий и Семен Семенович
Те-ляев.
Тяжелый стон, вырвавшийся как будто из стесненной сильным отчаяньем груди,
его внезапно пробудил. Он открыл глаза и при свете огня, еще не погасшего
в камине, увидел подле себя Дашу. Вид ее очень его удивил, но его еще
более поразило ее одеяние. На ней было совершенно такое платье, как на
портрете Прасковьи Андреевны; розовый букет был приколот к ее груди, и в
руке она держала старинное опахало.
- Вы ли это? - вскричал Руневский, - об эту пору, в этом наряде!
- Мой друг, - отвечала она, - если я вам мешаю, я уйду прочь.
- Останьтесь, останьтесь! - возразил он. - Скажите, что вас сюда привело и
чем я могу вам служить?
Она опять застонала, и стон этот был так странен и выразителен, что он
пронзил ему сердце.
- Ах, - сказала она, - мне немного времени остается с вами говорить; я
скоро должна возвратиться туда, откуда пришла; а там так жарко!
Она опустилась на кресла подле дивана, где лежал Руневский, и стала
обмахивать себя опахалом.
- Где жарко? откуда вы пришли? - спросил Руневский.
- Не спрашивайте меня, - отвечала она, вздрогнув при его вопросе, - не
говорите со мной об этом! Я так рада, что вас вижу, - прибавила она с
улыбкой. - Вы долго здесь пробудете?
- Как можно дольше!
- И всегда будете здесь ночевать?
- Я думаю. Но зачем вы меня об этом спрашиваете?
- Для того чтобы мне можно было говорить с вами наедине. Я всякую ночь
сюда прихожу, но в первый раз вас здесь вижу.
- Это не мудрено, я только сегодня приехал.
- Руневский, - сказала она, помолчав, - окажите мне услугу. В углу, возле
дивана, на этажерке есть коробочка; в ней вы найдете золотое кольцо;
возьмите его и завтра обручитесь с моим портретом.
- Боже мой! - воскликнул Руневский, - чего вы от меня требуете!
Она в третий раз застонала еще жалобнее, нежели прежде.
- Ради Бога, - закричал он, не в силах удержаться от внутреннего
содрогания, - ради Бога, не шутите надо мной! Скажите мне, что вас сюда
привело? Зачем вы так нарядились? Сделайте милость, поверьте мне свою
тайну!
Он схватил ее руку, но сжал только холодные костяные пальцы и
почувствовал, что держит руку остова.
- Даша, Даша! - закричал он в исступлении, - что это значит?
- Я не Даша, - отвечало насмешливым голосом привидение, - отчего вы
приняли меня за Дашу?
Руневский чуть не упал в обморок; но в эту минуту послышался сильный стук
в дверь, и знакомый его лакей вошел со свечою в руках.
- Чего изволите, сударь? - спросил он.
- Я тебя не звал.
- Да вы изволили позвонить. Вот и снурок еще болтается! Руневский в самом
деле увидел снурок от колокольчика, которого прежде не заметил, и в то же
время понял причину своего испуга. То, что он принял за Дашу, был портрет
Прасковьи Андреевны; когда он ее хотел взять за руку, он схватил жесткую
кисть снурка, и ему показалось, что он держит костяные пальцы скелета.
Но он с нею разговаривал, она ему отвечала; он принужден был внутренне
сознаться, что истолкование его не совсем естественно, и решил, что все
виденное им - один из тех снов, которым на русском языке нет, кажется,
приличного слова, но которые французы называют cauchemar. Сны эти
обыкновенно продолжаются и после пробуждения и часто, но не всегда, бывает
сопряжены с давлением в груди. Отличительная их черта - ясность и
совершенное сходство с действительностию.
Руневский отослал лакея и готовился уснуть, как вдруг лакей опять явился в
дверях. Пионы на его носу уступили место смертельной бледности; он дрожал
всем телом.
- Что с тобой случилось? - спросил Руневский.
- Воля ваша, - отвечал он, - я не могу ночевать в этом этаже и ни за что
не войду опять в свою комнату!
- Да говори же, что в твоей комнате?
- Что в моей комнате? А то, что в ней сидит портрет Прасковьи Андреевны!
- Что ты говоришь! Это тебе показалось, оттого что ты пьян!
- Нет, нет, сударь, помилуйте! Я только что хотел войти, как увидел, что
она там, сердечная; прости меня, Боже! Она сидела ко мне спиной, и я бы
умер со страха, если б она оглянулась, да, к счастию, я успел тихонько
уйти, и она меня не заметила.
В эту минуту вошел слуга Руневского.
- Александр Андреевич, - сказал он дрожащим голосом, - здесь что-то
нехорошо!
На вопрос Руневского он продолжал:
- Мы было поговорили с Яковом Антипычем да и легли спать, как Яков Антипыч
мне говорят: ваш барин звонит! Я, признаться, засылал, да к тому ж Яков
Антипыч не совсем были в пропорции, так я и думаю себе, что им так
показалось; перевернулся на другой бок, да и захрапел. Чуть только
захрапел, слышу - кто-то шарк, шарк, да как будто каблучками постукивает.
Я открыл глаза, да уж не знаю, увидел ли что или нет, а так холодом и
обдало; вскочил и пустился бежать по коридору, теперь уж как прикажете, а
позвольте мне ночевать где-нибудь в другом месте, хоть на дворе!
Руневский решился исследовать эту загадку. Надев халат, он взял в руку
свечу и отправился туда, где, по словам Якова, была Прасковья Андреевна.
Яков и слуга Руневского следовали за ним и дрожали от страха. Дошедши до
полурастворенной двери, Руневский остановился. Всех его сил едва достало,
чтобы выдержать зрелище, представившееся его глазам.
То самое привидение, которое он видел у себя в комнате, сидело тут на
старинных креслах и казалось погружено в размышления. Черты лица его были
бледны и прекрасны, ибо то были черты Даши, но оно подняло руку - и рука
ее была костяная! Привидение долго на нее смотрело, горестно покачало
головой и застонало.
Стон этот проник в самую глубину души Руневского.
Он, сам себя не помня, отворил дверь и увидел, что в комнате никого нет.
То, что казалось ему привидением, была не что иное, как пестрая ливрея,
повешенная через спинку кресел и которую издали можно было принять за
сидящую женщину. Руневский не понимал, как он до такой степени мог
обмануться. Но товарищи его все еще не решались войти в комнату.
- Позвольте мне ночевать поближе к вам, - сказал лакей, - оно все-таки
лучше; да и к тому ж, если вы меня потребуете, я буду у вас под рукою.
Извольте только крикнуть: Яков!
- Позвольте уж и мне остаться с Яковом Антипычем, а то неравно...
Руневский воротился в свою спальню, а слуга его и лакей расположились за
дверьми в коридоре. Остаток ночи Руневский провел спокойно; но когда
проснулся, он не мог забыть своего приключения.
Сколько он ни заговаривал об зеленых комнатах, но всегда бригадирша или
Клеопатра Платоновна находили средство своротить разговор на другой
предмет. Все, что он мог узнать, было то же, что ему рассказывал Яков:
тетушка Сугробиной, будучи еще очень молода, должна была выйти за богатого
иностранца, но за день перед свадьбою жених исчез, а бедная невеста
занемогла от горести и вскоре умерла. Многие даже в то время уверяли, что
она отравила себя ядом. Комнаты, назначенные для нее, остались в том же
виде, как были первоначально, и никто до приезда Руневского не смел в них
входить. Когда он удивлялся сходству старинного портрета с Дашей,
Сугробина ему говорила:
- И немудрено, мой батюшка; ведь Прасковья-то Андреевна мне родная тетка,
а я родная бабушка Даши. Так что ж тут необыкновенного, если они одна на
другую похожи? А что с Прасковьей-то с Андреевной несчастье случилось, так
и этому нечего удивляться. Вышла бы за нашего, за русского, так и теперь
бы еще жива была, а то полюбился ей бродяга какой-то! Нечего сказать, и в
наше время иногда затмение на людей находило; только не прогневайся, мой
батюшка, а все-таки умнее люди были теперешних!
Семен Семенович Теляев ничего не говорил, а только потчевал Руневского
табаком и щелкал и сосал попеременно.
В этот день Руневский нашел случай объясниться с Дашей и открыл свое
сердце старой бригадирше. Она сначала очень удивилась, но нельзя было
заметить, чтобы его предложение ей было неприятно. Напротив того, она
поцеловала его в лоб и сказала ему, что, с ее стороны, она не желает для
своей внучки жениха лучше Руневского.
- А что касается до Даши, - прибавила она, - то я давно заметила, что ты
ей понравился. Да, мой батюшка, даром что старуха, а довольно знаю вашу
братью молодежь! Впрочем, в наше время дочерей-то не спрашивали; кого
выберет отец или мать, за того они и выходили, а право, женитьбы-то
счастливее были! Да и воспитание было другое, не хуже вашего. И в наше
время, отец мой, науками-то не брезгали, да фанаберии-то глупой девкам в
голову не вбивали; оттого и выходили они поскромнее ваших попрыгуний-то.
Вот и я, мой батюшка, даром что сама по-французски не говорю, а взяла же
гувернантку для Дашиной матери, и учители-то к ней ходили, и танцмейстер
был. Всему научилась, нечего сказать, а все-таки скромной и послушной
девушкой осталась. Да и сама-то я за Игнатья Савельича по воле отцовской
вышла, а уж полюбила-то его как! Не наплачусь, бывало, как в поход ему
идти придется, да нечего делать, сам, бывало, рассердится, как плакать-то
начну. Что ты, говорит, Марфа Сергеевна, расхныкалась-то? На то я и
бригадир, чтоб верой и правдой матушке-государыне служить! Не за печкой же
сидеть мне, пока его сиятельство граф Петр Александрович будет с турками
воевать! Ворочусь - хорошо! не ворочусь - так уж, по крайней мере долг
свой исполню по-солдатски! А мундир-то какой красивый на нем был! весь
светло-зеленый, шитый золотом, воротник алый, сапоги как зеркало!.. Да что
я, старуха, заболталась про старину-то! Не до того тебе, мой батюшка, не
до того; поезжай-ка в Москву да попроси Дашиной руки у тетки ее, у
Зориной, Федосьи Акимовны; от нее Даша зависит, она опекунша. А когда
Зорина-то согласится, тогда уж приезжай сюда женихом да поживи с нами.
Надобно ж тебе покороче познакомиться с твоей будущей бабушкой!
Старуха еще много говорила, но Руневский уж ее не слушал. Он бросился в
коляску и поскакал в Москву.
Уже было поздно, когда Руневский приехал домой, и он почел за нужное
отложить до другого утра свой визит к Дашиной тетушке. Между тем сон его
убегал, и он, пользуясь лунной ночью, пошел ходить по городу без всякой
цели, единственно чтоб успокоить волнение своего сердца.
Улицы были уже почти пусты, лишь изредка раздавались на тротуарах
поспешные шаги, или сонно стучали о мостовую дрожки извозчиков. Вскоре и
эти звуки утихли, и Руневский остался один посреди огромного города и
самой глубокой тишины. Прошед всю Моховую, он повернул в Кремлевский сад и
хотел идти еще далее, как на одной скамье увидел человека, погруженного в
размышления. Когда он поравнялся со скамью, незнакомец поднял голову,
месяц осветил его лицо, и Руневский узнал г. Рыбаренко.
В другое время встреча с сумасшедшим не могла бы ему быть приятна, но в
этот вечер, как будто нарочно, он все думал о Рыбаренке. Напрасно он сам
себе повторял, что все слова этого человека не что иное, как бред
расстроенного рассудка; что-то ему говорило, что Рыбаренко не совсем
сумасшедший, что он, может быть, не без причины облекает здравый смысл
своих речей в странные формы, которые для непосвященного должны казаться
дикими и несвязными, но коими он, Руневский, не должен пренебрегать. Его
даже мучила совесть за то, что он оставил Дашу одну в таком месте, где ей
угрожала опасность.
Увидев его, Рыбаренко встал и протянул к нему руку.
- У нас, видно, одни вкусы, - сказал он, улыбаясь. - Тем лучше! Сядем
вместе и поболтаем о чем-нибудь.
Руневский молча опустился на скамью, и несколько времени оба сидели, не
говоря ни слова.
Наконец Рыбаренко прервал молчание.
- Признайтесь, - сказал он, - что, когда мы познакомились на бале, вы
приняли меня за сумасшедшего?
- Не могу скрыть от вас, - отвечал Руневский, - что вы мне показались
очень странными. Ваши слова, ваши замечания...
- Да, да; я думаю, что я вам показался странным. Меня рассердили проклятые
упыри. Да, впрочем, и было за что сердиться, я никогда не видывал такого
бесстыдства. Что, вы после никого из них не встречали?
- Я был на даче бригадирши Сугробиной и видел там тех, которых вы называли
упырями.
- На даче у Сугробиной? - повторил Рыбаренко. - Скажите, поехала ли к ней
ее внучка?
- Она теперь у нее, я видел ее недавно.
- Как, и она еще жива?
- Конечно, жива. Не прогневайтесь, почтенный Друг, во мне кажется, что вы
сильно наклепали на бедную бригадиршу. Она предобрая старушка и любит свою
внучку от чистого сердца.
Рыбаренко, казалось, не слыхал последних слов Руневского. Он приставил
палец к губам с видом человека, ошибшегося в своем расчете.
- Странно, - сказал он наконец, - упыри обыкновенно так долго не мешкают.
И Теляев там?
- Там.
- Это меня еще более удивляет. Теляев принадлежит к самой лютой породе
упырей, и он еще гораздо кровожаднее Сугробиной. Но это так недолго
продолжится, и если вы принимаете участие в бедной девушке, я вам советую
взять свои меры как можно скорей.
- Воля ваша, - отвечал Руневский, - я никак не могу думать, чтоб вы
говорили сериозно. Ни старая бригадирша, ни Теляев мне не кажутся упырями.
- Как, - возразил Рыбаренко, - вы в них ничего не приметили
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг