странности ее поступка.
- Мне самой стыдно за сестрицу, - сказала она, - но это такой ребенок, что
малейшая безделица может привесть ее в слезы. Сегодня ей очень хотелось
ехать в театр, но, к несчастию, никак не могли достать ложи, и это ее так
расстроило, что она еще долго не утешится. Впрочем, ежели бы вы знали все
ее хорошие качества, вы бы ей охотно простили эти маленькие слабости. Я
думаю, нет на свете существа добрее ее. Кого она любит, тот хоть сделай
преступление, она найдет средство его извинить и уверить всех, что он
прав. Зато уж об ком она дурного мнения, того она не оставит в покое и
всем расскажет, что она об нем думает.
Таким образом, Софья Карповна, расхваливал бедную Дашу, успела намекнуть
Руневскому, что она малодушна, пристрастна и несправедлива. Но слова ее не
сделали на него никакого впечатления. Он в них видел одну только зависть и
вскоре удостоверился, что не ошибся в своем предположении.
- Вам, вероятно, показалось странным, - сказала ему на другой день Даша, -
что и от вас ушла, когда вы со мной говорили; но, право, я не могла
сделать иначе. Я нечаянно нашла письмо от моей бедной маменьки. Теперь уж
девять лет, как она скончалась; я была еще ребенком, когда его получила, и
оно мне так живо напомнило время моего детства, что я не могла удержаться
от слез, когда при вас об нем подумала. Ах, как я тогда была счастлива!
Как я радовалась, когда получила это письмо! Мы тоща были в деревне,
маменька писала из Москвы и обещалась скоро приехать. Она в самом деле
приехала на другой день и застала меня в саду. Я помню, как я вырвалась из
рук нянюшки и бросилась к маменьке на шею.
Даша остановилась и несколько времени молчала, как бы забывшись.
- Вскоре потом, - продолжала она, - маменька вдруг, без всякой причины,
сделалась больна, стала худеть и чахнуть и через неделю скончалась. Добрая
бабушка до самой последней минуты от нее не отходила. Она по целым ночам
сидела у ее кровати и за ней ухаживала. Я помню, как в последний день ее
платье было покрыто маменькиной кровью. Это на меня сделало ужасное
впечатление, но мне сказали, что маменька умерла от чахотки и
кровохарканья. Вскоре я переехала к тетушке, и тогда все переменилось!
Руневский слушал Дашу с большим участием. Он старался превозмочь свое
смущение; но слезы показались на его глазах, и, не будучи в состоянии
удержать долее порыва своего сердца, он схватил ее руку и сжал ее крепко.
- Позвольте мне быть вашим другом, - вскричал он, - положитесь на меня! Я
не могу вам заменить той, которую вы потеряли, но, клянусь честью, буду
вам верным защитником, доколе останусь жив!
Он прижал ее руку к горячим устам, она приклонила голову к его плечу и
тихонько заплакала. Чьи-то шаги послышались в ближней комнате.
Даша легонько оттолкнула Руневского и сказала ему тихим, но твердым
голосом:
- Оставьте меня; я, может быть, дурно сделала, что предалась своему
чувству, но я не могу себе представить, что вы чужой; внутренний голос мне
говорит, что вы Достойны моей доверенности.
- Даша, любезная Даша! - Вскричал Руневский, - еще одно слово! Скажите
мне, что вы меня любите, и я буду самый счастливый смертный!
- Можете ли вы в этом сомневаться? - отвечала она спокойно и вышла из
комнаты, оставя его пораженным этим ответом и в недоумении, поняла ли она
точный смысл его слов?
В тридцати верстах от Москвы находится село Березовая Роща. Еще издали
виден большой каменный дом, выстроенный по-старинному и осененный высокими
липами, главным украшением пространного сада, который расположен на
покатом пригорке, в регулярном французском вкусе.
Никто, видя этот дом и не зная его истории, не мог бы подумать, что он
принадлежит той самой бригадирше, которая рассказывает про походы Игнатия
Савельича и нюхает русский табак с донником. Здание было вместе легко и
величественно; можно было с первого взгляда угадать, что его строил
архитектор италиянский, ибо оно во многом напоминало прекрасные виллы в
Ломбардии или в окрестностях Рима. В России, к сожалению, мало таких
домов; но они вообще отличаются своею красотою как настоящие образцы
хорошего вкуса прошедшего века, а дом Сугробиной можно бесспорно назвать
первым в этом роде.
В один теплый июльский вечер окна казались освещенными ярче обыкновенного,
и даже, что редко случалось, в третьем этаже видны были блуждающие огни,
переходящие из одной комнаты в другую.
В это время на дороге показалась коляска, которая, поравнявшись с дачею,
въехала через длинную аллею на господский двор и остановилась перед
подъездом дома. К ней подбежал казачок в изорванном платье и помог выйти
Руневскому.
Когда Руневский вошел в комнату, он увидел множество гостей, из которых
иные играли в вист, а другие разговаривали между собою. К числу первых
принадлежала сама хозяйка, и против нее сидел Семен Семенович Теляев. В
одном углу комнаты накрыт был стол с огромным самоваром, и за ним заседала
пожилая дама, та самая Клеопатра Платоновна, о которой Руневскому говорила
Даша. Она казалась одних лет с бригадиршей, но бледное лицо ее выражало
глубокую горесть, как будто бы ее тяготила страшная тайна.
При входе Руневского бригадирша ласково его приветствовала.
- Спасибо тебе, мой батюшка, - сказала она, - что ты не забыл меня,
старуху. А я уж начинала думать, что ты совсем не приедешь; садись-ка
возле нас, да выпей-ка чайку, да расскажи нам, что у нас нового в городе?
Семен Семенович сделал Руневскому очень оригинальный поклон, коего
характер невозможно выразить словами, и, вынув из кармана свою табакерку,
сказал ему сладким голосом:
- Не прикажете ли? Настоящий русский, с донником. Я французского не
употребляю; этот гораздо здоровее, да и к тому ж... в рассуждении
насморка...
Громкий удар языком окончил эту фразу, и щелканье старого чиновника
обратилось в неопределенное сосанье.
- Покорно благодарю, - отвечал Руневский, - я табаку не нюхаю.
Но бригадирша бросила недовольный взгляд на Теляева и, обратившись к
соседке, сказала ей вполголоса:
- Что за неприятная привычка у Семена Семеновича вечно щелкать. Уж я бы на
его месте вставила себе фальшивый зуб да говорила бы, как другие.
Руневский очень рассеянно слушал и бригадиршу, и Семена Семеновича. Взоры
его искали Даши, и он увидел ее в кругу других девушек возле чайного
стола. Она приняла его с обыкновенной своей приветливостью и со
спокойствием, которое могло бы показаться равнодушием. Что касается до
Руневского, ему было трудно скрыть свое смущение, и неловкость, с которой
он отвечал на ее слова, можно было принять за замешательство. Вскоре,
однако, он оправился; его представили некоторым дамам, и он стал с ними
разговаривать как будто ни в чем не бывало.
Все в доме бригадирши ему казалось необычайным. Богатое убранство высоких
комнат, освещенных сальными свечами; картины италиянской школы, покрытые
пылью и паутиной; столы из флорентийского мозаика, на которых валялись
недовязанные чулки, ореховая скорлупа и грязные карты, - все это, вместе с
простонародными приемами гостей, со старосветскими разговорами хозяйки и
со щелканьем Семена Семеновича, составляло самую странную смесь.
Когда приняли самовар, девушки захотели во что-нибудь гадать и предложили
Руневскому сесть за их стол.
- Давайте гадать, - Сказала Даша. - Вот какая-то книга; каждая из нас
должна по очереди ее раскрыть наудачу, а другая назвать любую строчку с
правой или с левой стороны. Содержание будет для нас пророчеством.
Например, я начинаю; господин Руневский, назовите строчку.
- Седьмая на левой стороне, считая снизу. Даша прочитала:
- Пусть бабушка внучкину высосет кровь.
- Ах, боже мой! - вскричали девушки, смеясь, - что это значит? Прочитайте
это сначала, чтобы можно было понять!
Даша передала книгу Руневскому. Это был какой-то манускрипт, и он начал
читать следующее:
Как филин поймал летучую мышь,
Копями ехал ее кости,
Как рыцарь Амвросий с толпой удальцов
К соседу сбирается в гости.
Хоть много цепей и замков у ворот,
Ворота хозяйка гостям отопрет.
Что ж, Марфа, веди нас, где спит твой старик?
Зачем ты так побледнела?
Под замком кипит и клубится Дунай,
Ночь скроет кровавое дело.
Не бойся, из гроба мертвец не встает,
Что будет, то будет, - веди нас вперед!
Под замком бежит и клубится Дунай,
Бегут облака полосою;
Уж кончено дело, зарезан старик,
Амвросий пирует с толпою.
В кровавые воды глядится луна,
С Амвросьем пирует злодейка-жена.
Под замком бежит и клубится Дунай,
Над замком пламя пожара.
Амвросий своим удальцам говорит:
Всех резать от мала до стара!
Не сетуй, хозяйка, и будь веселей!
Сама ж ты впустила веселых гостей!
Сверкая, клубясь, отражает Дунай
Весь замок, пожаром объятый;
Амвросий своим удальцам говорит:
Пора уж домой нам, ребята!
Не сетуй, хозяйка, и будь веселей,
Сама ж ты впустила веселых гостей!
Над Марфой проклятие мужа гремит,
Он проклял ее, умирая:
Чтоб сгинула ты и чтоб сгинул твой род,
Сто раз я тебя проклинаю!
Пусть вечно иссякнет меж вами любовь,
Пусть бабушка внучкину высосет кровь!
Ирод твой проклятье мое да гнетет,
И места ему да не станет
Дотоль, пока замуж портрет не пойдет,
Невеста из гроба не встанет,
И, череп разбивши, не ляжет в крови
Последняя жертва преступной любви!
Как филин поймал летучую мышь,
Когтями сжал ее кости,
Как рыцарь Амвросий с толпой удальцов
К соседу нахлынули в гости.
Не сетуй, хозяйка, и будь веселей,
Сама ж ты впустила веселых гостей!
Руневский замолчал, и ему опять пришли в голову слова того человека,
которого он видел несколько времени тому на бале и который в свете слыл
сумасшедшим. Пока он читал, Сугробина, сидя за карточным столом, со
вниманием слушала и сказала ему, когда он кончил:
- Что ты, мой батюшка, там за страсти читаешь? Уж не вздумал ли ты пугать
нас, отец мой?
- Бабушка, - отвечала Даша, - я сама не знаю, что это за книга. Сегодня в
моей комнате передвигали большой шкал, и она упала с самого верху.
Семен Семенович Теляев мигнул бригадирше и, повернувшись на стуле, сказал:
- Это должна быть какая-нибудь аллегория, что-нибудь такое метафорическое,
гм! фантазия!..
- То-то, фантазия! - проворчала старуха. - В наше время фантазий-то не
писали, да никто бы их и читать не захотел! Вот что вздумали! - продолжала
она с недовольным видом. - Придет же в голову писать стихи про летучих
мышей! Я их смерть боюсь, да и филинов тоже. Нечего сказать, не трус был и
мой Игнатий Савельич, как под турку-то ходил, а мышей и крыс терпеть не
мог; такая у него уж натура была; а все это с тех пор, как им в Молдавии
крысы житья не давали. И провизию-то, мой батюшка, и амуницию - все поели.
Бывало, заснешь, говорит, в палатке-то, ан крысы придут да за самую косу
теребят. Тогда-то косы еще носили, мой батюшка, не то что теперь, взъероша
волосы, ходят.
Даша шутила над предсказанием, а Руневский старался прогнать странные
мысли, теснившиеся в его голове, и ему удалось себя уверить, что
соответственность читанных им стихов с словами г. Рыбаренки не что иное,
как случай. Они продолжали гадать, а старики между тем кончили вист и
встали из-за столов.
К крайней досаде Руневского, ему ни разу не удалось поговорить с Дашей
так, чтобы их не слыхали другие. Его мучила неизвестность; он знал, что
Даша на него смотрит как на друга, но не был уверен в ее любви и не хотел
просить руки ее, не получив на то позволения от ее самой.
В продолжение вечера Теляев несколько раз принимался щелкать, с
значительным видом посматривая на Руневского.
Около одиннадцати часов гости начали расходиться. Руневский простился с
хозяйкою, и Клеопатра Платоновна, позвав одного лакея, коего пунцовый нос
ясно обнаруживал пристрастие к крепким напиткам, приказала отвести гостя в
приготовленную для него квартиру.
- В зеленых комнатах? - спросил питомец Бахуса.
- Разумеется, в зеленых! - отвечала Клеопатра Платоновна. - Разве ты
забыл, что в других нет места?
- Да, да, - проворчал лакей, - в других нет места. Однако с тех пор как
скончалась Прасковья Андреевна, в этих никто еще не жил!
Разговор этот напомнил Руневскому несколько сказок о старинных замках,
обитаемых привидениями. В этих сказках обыкновенно путешественник,
застигнутый ночью на дороге, останавливается у одинокой корчмы и требует
ночлега; но хозяин ему объявляет, что корчма уже полна проезжими, но что в
замке, коего башни торчат из-за густого леса, он найдет покойную квартиру,
если только он человек нетрусливого десятка. Путешественник соглашается, и
целую ночь привидения не дают ему заснуть.
Вообще, когда Руневский вступил в дом Сугробиной, странное чувство им
овладело, как будто что-то необыкновенное должно с ним случиться в этом
доме. Он приписал это влиянию слов Рыбаренки и особенному расположению
духа.
- Впрочем, мне все равно, - продолжал лакей, - в зеленых так в зеленых!
- Ну, ну, возьми свечку и не умничай! Лакей взял свечку и повел Руневского
во второй этаж. Прошедши несколько ступенек, он оглянулся и, увидев, что
Клеопатра Платоновна ушла, стал громко сам с собой разговаривать:
- Не умничай! Да разве я умничаю? Какое мне дело до их комнат? Разве с
меня мало передней? Гм, не умничай! Вот кабы я был генеральша, так я бы,
разумеется, их не запирал, велел бы освятить, да и принимал бы в них
гостей или сам жил. А то на что они? Какой от них прок?
- А что это за комнаты? - спросил Руневский.
- Что за комнаты? Позвольте, я вам сейчас растолкую. Блаженной памяти
Прасковья Андреевна, - сказал он набожным голосом, остановясь среди
лестницы и подымая глаза кверху, - дай Господь ей царство небесное...
- После, после расскажешь! - сказал Руневский, - прежде проводи меня.
Он вошел в просторную комнату с высоким камином, в котором ухе успели
разложить огонь. Предосторожность эта, казалось, была взята не столько
против холода, как для того, чтобы очистить спертый воздух и дать
старинному покою более жилой вид. Руневского поразил женский портрет,
висевший над диваном, близ небольшой затворенной двери. То была девушка
лет семнадцати, в платье на фижмах с короткими рукавами, обшитыми
кружевом, напудренная и с розовым букетом на груди. Если бы не старинное
одеяние, он бы непременно принял этот портрет за Дашин. Тут были все ее
черты, ее взгляд, ее выражение.
- Чей это портрет? - спросил он лакея.
- Это она-то и есть, покойница Прасковья Андреевна. Господа говорят, что
они похожи на Дарью Васильевну-с; но, признательно сказать, я туг сходства
большого не вижу: у этой волосы напудренные-с, а у Дарьи Васильевны они
темно-русого цвета. К тому же Дарья Васильевна так не одеваются, это
старинный манер!
Руневский не счел за нужное опровергать логические рассуждения своего
чичероне, но ему очень хотелось знать, кто была Прасковья Андреевна, и он
спросил об ней у лакея.
- Прасковья Андреевна, - отвечал тот, - была сестрица бабушки теперешней
генеральши-с. Они, извольте видеть, были еще невесты какого-то... как бишь
его!.. ну, провал его возьми!.. Приехал он из чужих краев, скряга был
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг