Ирина ТОКМАКОВА
СЧАСТЛИВО, ИВУШКИН!
Повесть-сказка
______________________________________________________________________
М.: Издательство "Правда", 1991
OCR Dauphin, 2002
______________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава первая ЛУША
Глава вторая ВИХРОНИЙ
Глава третья НИГДЕ И НИКОГДА
Глава четвертая ОСТОРОЖНО: СЛОВА!
Глава пятая ЧУЖАЯ БЕДА
Глава шестая РАЗВИГОР
Глава седьмая БЕЗДОННЫЙ ОВРАГ И ПОЮЩИЙ ЛЕС
Глава восьмая ЛЮСИК
Глава девятая МАКОСЕЙКА
Глава десятая ВОДА ИЗ ЗАГОРНОГО КОЛОДЦА
Глава одиннадцатая СЕСТРА ЛЕТНИЦА
Глава двенадцатая ПОТОМУ ЧТО ДАЛЬШЕ БЫЛО ТАК
______________________________________________________________________
Глава первая
ЛУША
Ивушкин не подслушивал. Просто они думали, что он спит, а он -
проснулся. Разбудило противное слово "диссертация", которое шипело за
дощатой перегородкой и извивалось там, как змея.
- Ну, конечно, сразу же после защиты диссертации, - говорил папин
голос.
- Как только защитишь диссертацию? - спрашивал мамин.
- Как только диссертацию утвердят и присвоят звание, - объяснял
папин.
- Филипп будет жить в угловой, там балкон и солнце, - продолжал
мамин голос.
Филипп - это он и есть, Ивушкин. Его зовут Филиппом в честь
дедушки. Только он привык, что он - Ивушкин. Так его звали и в яслях,
и в детском саду. Это когда они жили в городе. Но вот уже два года,
как семья агронома Ивана Филипповича Ивушкина перебралась в деревню.
Два года, два прекраснейших года, они прожили в этом славном доме. В
нем есть большие сени и лесенка оттуда - на чердак, где пахнет сухими
листьями и теплой крышей, где лежит старый угольный утюг, который
умеет превращаться в пароход, где кем-то оставлены черные,
прокопченные крынки. Внутри крынок темно и таинственно, и кажется,
кто-то там на дне шебуршит, и дышит, и живет. И еще в этом доме есть
русская печь, в которой разжигается настоящий домашний костер.
Костер горит живым огнем, а потом превращается в красные угли. По
ним бегают синие огоньки, а после они куда-то исчезают, и угли
накрываются пушистым серым одеялом, гаснут и ложатся спать.
Да что говорить! Главное-то все-таки не это! Главное, что в доме -
нет, не в доме, а в крытом дворе, куда ведет из сеней маленькая
скрипучая дверка, - живет Луша!
Вот про Лушу-то и пошел дальше разговор, который не должен был
слышать Ивушкин, но услышал, вроде как бы подслушал, хотя подслушивать
некрасиво и стыдно, но если человек проснулся утром, то в чем же тут
его вина?
- Что сказал дядя Кузьма? Они возьмут Лушу на конюшню? - Это
спрашивала мама.
- Варенька, ну, посуди сама, зачем им в хозяйстве такая старая
лошадь?
- Ну, ты хоть погоди, Фильке не говори, он разнервничается.
- Я и сам расстроен, да, может, еще уладим, а?..
Дело в том, что семья Ивушкиных переезжала обратно в город.
Папа Иван Филиппович написал в деревне какую-то диссертацию. Это
много-много листов бумаги, напечатанных на машинке, и какие-то листы с
непонятными линиями, похожими на зубцы горного хребта, которые
называются "диаграммы". И вот теперь почему-то из-за всей этой бумаги
папа больше не будет работать в деревне Высоково, и они не будут
больше жить в этом замечательном доме, всеми пятью окошками - на тихую
речку Меру, на луг, покрытый красной смолкой, и колокольчиками, и
ромашками, и дремой. В городе им дают трехкомнатную квартиру, а папа
будет работать в НИИ. Ивушкин пока еще не очень понял, что это значит.
Самое ужасное, что во всех этих трехкомнатных квартирах люди почему-то
не держат лошадей. И вот теперь... Теперь от него что-то скрывают,
что-то плохое обязательно случится с Лушей.
- Из хозяйства они ее списали.
Это сказал папа.
- Она списанная, понимаешь? - повторил он.
От этого непонятного, чем-то смертельно угрожающего слова у
Ивушкина внутри что-то заболело, как умеет болеть зуб. Ивушкин
тихонько застонал.
Шепот за стеной прекратился. В комнату вошла мама с таким лицом,
точно завтра Первое мая или Новый год.
- Филюшка, ты не спишь?
- Проснулся, - мрачно буркнул Ивушкин.
Он был уже большой, осенью - в школу. Он понимал, что если
зареветь, завопить, заскандалить, все равно ничего не получится. Он
решил подождать, подумать хорошенько.
- Филюшка, вставай, приберись немножко. Я пошла в Родово, в
магазин: у меня вся соль вышла. Папа уезжает на дальнее поле, сейчас
за ним "газик" придет.
И действительно, на дороге тут же что-то заурчало, и,
переваливаясь на дорожных колдобинах, к дому подкатил колхозный
"газик". Ивашкин видел в окно, как папа сел рядом с шофером Кирюшей и
укатил.
- На столе в кухне молоко в жбанчике и коржики. Поешь, посуду
сполосни и подмети, ладно, Филюшка? Сделаешь?
- Сделаю, - ответил Ивушкин как-то уж очень неприветливо.
Видно, мама была занята своими радостными мыслями, раз она не
обратила внимания на то, что ее всегда ясный и ласковый мальчик хмур и
чем-то озабочен.
Взрослые люди иногда впадают в страшное волнение по пустякам, а
бывает, проходят мимо вещей важных и серьезных.
Как бы там ни было, мама, взяв сумку, маленький кошелечек в виде
кошачьей головы и повязав от солнца косынку в синий горошек, легко
сбежала с крыльца и направилась в соседнюю деревню Родово, где был
магазин.
Ивушкин остался один. Он глядел на окно, на отставший уголок
пожелтевшей марлюшки. Марлю трепал ветер в том месте, где откнопилась
кнопка. Ее прикрепили весной - от комаров. А сейчас комаров нету.
Ивушкин отогнал эту ненужную мысль. Прислушался. На комоде тикал
будильник. Тикал, тикал, - у него никогда ни на что другое не хватало
фантазии. Гнал время, гнал время, дуралей! А время, наоборот, надо бы
остановить, чтоб можно было хорошенько во всем разобраться!
Что значит "списанная"? Ивушкин вспомнил, что про бороны, которые
долго валялись у сараев на главной усадьбе колхоза, в Худяках, и
которые недавно наконец свезли как металлолом, тоже кто-то говорил
"списанные". Списанные, значит, негодные, ненужные, ничьи. Но Луша!!!
Луша умница, труженица, добрая, такая рассудительная, такая, такая...
да, любимая, ну и что? Ивушкин ее любил, потому что Луша его друг и
прямо так и заявляет ему об этом.
Ах нет, пожалуйста, не начинайте сразу же говорить, что это чудо
или что так не бывает.
Умела Луша говорить, умела! И только всем было недосуг
прислушаться, а может, просто все в это заранее не верили. А уж раз не
веришь, так разве услышишь?
Тик-так, тик-так, тик-так.
Тьфу ты, пропасть!
Ивушкин встал и оделся. С кем посоветоваться? Поговорить с
конюхом, дядей Кузей?
Еще неизвестно, что из этого получится. Единственный друг Валька,
который старше на два года и очень умный, укатил в Артек.
Дождаться маму? А зачем? Это ведь она сказала: "Ты хоть Фильке не
говори". "Не говори..." А что - "не говори"? Что они уезжают в этот
проклятый город, он знает. Что - "не говори"? Про Лушу? Куда, куда они
собираются ее девать?
На дворе что-то брякнуло. Может, Луша, пытаясь урезонить
надоедливых мух, задела копытом стену?
Ивушкин поспешил во двор. Дверь скрипнула. Луша скосила на
Ивушкина большой лиловый глаз, передернула серой в светлых пятнышках
шкурой, махнула хвостом, спросила, позабыв поздороваться:
- Сегодня купаемся, Ивушкин?
Потом заметила, что с ним что-то происходит.
- Ты что не такой? Что случилось?
- Случилось.
- Что?
- Беда, вот что.
- Какая?
Луша спросила спокойно, точно он просто ей сообщил, что к ним
залетала бабочка.
- Ну мы же переезжаем в город!
- Почему ты кричишь? Переедем, и все.
Ивушкин мучился ужасно. Он не знал, как сказать, чтобы сразу не
огорчить, не обидеть Лушу.
- Луш, но ты ведь лошадь.
- Да ну? - притворно удивилась Луша. - Вот новость-то!
Ивушкин даже и не улыбнулся.
- Лошади в городе не бывают, - сказал он уныло.
- А кто бывает?
- Машины Легковые и грузовики. УАЗы, МАЗы, КамАЗы.
- Да будет тебе, таких и слов нет.
- Есть. Это марки машин.
- Ты смотри!
- Луш, ладно тебе, ведь не до шуток.
- Ивушкин, я не понимаю. Ты объясни.
Деваться было некуда. Пришлось объяснять.
Луша сразу посерьезнела, погрустнела. Два года вместе. Она так
привязалась к Ивушкиным. Любила возить Ивана Филипповича в поле,
пастись тихонько у обочины, пока он распекал младшего агронома и
бригадира, а уж как она любила Ивушкина!
Ивушкин был легкий, почти невесомый! Они вместе неслись через луг
и влетали в Меру, там, где пологий бережок и маленькая золотистая
песчаная отмель. Мера взрывалась брызгами, в каждой капельке
отражались сразу и луговые цветы, и солнышко, и прибрежные ракитовые
кусты, от этого капельки речной воды делались разноцветными, и на душе
у обоих становилось весело, легко и разноцветно.
А зимой! Ивушкин насыпал Луше овса, садился рядом на маленькую
скамеечку, которая осталась от прежних жильцов, - хозяйка, сидя на
этой скамеечке, доила Ромашку - корову. Ивушкин усаживался на
скамеечку, и они с Лушей беседовали...
А что же теперь получается? Вся семья уедет в город, где эти
"разы, двазы, мазы", а она останется одна - голодная, холодная,
печальная и никем не любимая? Брошенная?
"Так не бывает, - думала Луша. - Разве своих бросают?" Что-то во
всем этом не было похоже на правду, что-то кололось и царапалось в
голове, или в душе, или где уж там - неизвестно, где-то внутри. Не
вязалось, не верилось. Но Ивушкин объяснил все складно, и выходило все
так.
Ах, не надо было Ивушкину просыпаться и слушать разговор! Тогда бы
не получилось столько разных тревог.
Впрочем, тогда не получилось бы и сказки, которую пережили Ивушкин
и Луша. А у кого в детстве не бывает сказки, тот вырастает сухим,
колючим человеком, и люди об него ушибаются, как о лежащий на дороге
камень, и укалываются, как о лист осота.
Забегая вперед, я вам скажу: Ивушкин вырастет хорошим человеком.
Добрым, душевным, понимающим. Может быть, и оттого, что в детстве у
него была Луша и с ними обоими случилась сказка.
Потому что дальше было так.
Глава вторая
ВИХРОНИЙ
- Ивушкин, ты думаешь, в этом нет никакой ошибки? Они уедут? Тебя
возьмут, а меня нет?
- Ну, я же слышал! Ты понимаешь?
- Но они хорошие. Они твои папа и мама. Папа и мама не бывают
плохими.
- Луш. Я не сказал, что они плохие. Только они не все понимают.
Они - взрослые.
- Значит, я тебя больше никогда не увижу, так, что ли?
Ивушкин не ревел только потому, что ревой он не был. Внутри у него
все плакало и всхлипывало по-девчачьи. Он молчал, бессмысленно
уставившись взглядом в пол. По полу полз муравей, пытаясь утащить
соломину в четыре его собственных роста. Куда он ее волок? В лес? В
лес...
- Луша, - сказал Ивушкин каким-то севшим, с хрипотцой голосом, -
ничего другого не остается. Нам надо убежать.
- Как это? Куда?
- Так. Уйдем. В Синий лес, например.
- Ты думаешь, так будет правильно?
Правильно - неправильно, для Ивушкина в тот момент это никакого
значения не имело. Он не хотел - впрочем, что я! - просто не мог
расстаться с Лушей, ее надо было срочно, быстро спасти от этого
страшного слова "списали". Больше ни одна мысль не помещалась у
Ивушкина в голове. А уж правильно ли он поступает и даже как ему
здорово за это влетит, он не думал, не думал он и о том, как мама
будет тревожиться, когда, вернувшись, не обнаружит его дома. Забыл, а
впрочем, должно быть, никогда толком и не знал, как обмирает мамино
сердце, когда она теряет из виду своего ребенка, как волнуется папа,
когда сын бродит неизвестно где. Хотя, может, и меньше, чем мама,
потому что чувствует, что сын - мужчина, что просто так, ни с того ни
с сего, не пропадет.
Ивушкин когда-нибудь сообразит, что заставлять волноваться других
людей не годится. Он узнает, что это называется эгоизмом. Все поймет и
постарается так не поступать.
Но это будет потом. А пока что в тот день, первого августа, когда
будильник с электрической батарейкой внутри показывает без четверти
двенадцать и тихонечко тикает и тикает, Ивушкин окончательно принимает
решение.
- Пошли!
- Хорошо. Пошли. - Луша вздохнула длинным, печальным, протяжным
вздохом: - Ффухх!
И вот они уже идут через главную усадьбу в Худяках к проселку, в
сторону Синего леса.
В Худяках народу на улице мало. Им попались навстречу только две
старые-престарые бабушки да совсем маленький мальчонка.
Этим решительно не было никакого дела до того, куда Ивушкин ведет
среди дня старую Лушу. Может, в Угольки на кузню, может, в Синий лес
за волнушками...
Пыль на дороге пахла тепло и уютно. В ней аккуратно отпечатывались
Лушины копыта и кеды Ивушкина. Над головами проносились деревенские
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг