Григорий Темкин.
Лунный лист
----------------------------------------------------------------------
Журнал "Вокруг света".
OCR & spellcheck by HarryFan
----------------------------------------------------------------------
ХАРЬЮЗОВЫЙ РУЧЕЙ
Почему мы причалили именно у этого ручья? Трудно сказать. Скорее всего
чисто случайно: повсюду были точно такие же каменистые берега, изрезанные
ручейками и речушками, а за ними везде стелилась одинаково зеленая
тысячеглазая тундра, с любопытством всматривающаяся в небо бесчисленными
озерами. Просто нам - доктору Роману Алексееву и мне, фотожурналисту
Владимиру Карпову, двум фанатикам-рыболовам, - показалось, что мы отъехали
от Шойны, последнего оплота цивилизации на Канинском полуострове,
достаточно далеко, а потому сказали себе - здесь!
После того как был разбит лагерь, доктор отправился на ближайшее
озерцо, затянутое по краям нежно-зеленой травой, а я решил поблеснить в
речушке, где, по моим представлениям, должны были рыскать голодные косяки
нельмы, сига и омуля. Однако если рыба и водилась в речке, присутствия
своего она ничем не выдала. Безрезультатно побросав спиннинг минут сорок,
я заскучал и пошел проведать Романа.
Окруженный зыбким гудящим ореолом комаров и мошки, доктор стоял по
колено в сыром ягеле и, воинственно выставив окладистую бороду, вываживал
какую-то рыбину: кончик его спиннинга в такт рывкам пружинисто изгибался.
- Уже третья, - сообщил Роман, выбрасывая на берег щучку весом не более
полукилограмма. - Присоединяйся.
Я не заставил себя долго упрашивать и вскоре убедился, что щурята брали
здесь безотказно, чего нельзя было сказать об их родителях.
Ночи в Заполярье во второй половине июля еще не черные, но уже и не
"белые". Они скорее серовато-голубые или перламутровые. И когда такая ночь
опускается на землю, тундру затягивает дрожащей полупрозрачной дымкой. Эта
пелена порой совсем безмолвна, а порой делается разговорчивой и
многозвучной, и тогда опытный охотник различит в ней тявканье песца,
всхлипы совы, кашель росомахи...
Мы сидели с Романом у костра, ждали, когда снятая с огня уха дойдет на
углях, и вслушивались в дремлющую тундру. Тишина казалась абсолютной,
безграничной, всеобъемлющей. И тут мне показалось, что в ней звучат
далекие, почти неразличимые колокольчики. "Не зря такую тишину называют
звенящей", - подумал я.
- Колокольчики... - не то спросил, не то сообщил мне Роман.
И тогда я осознал, что перезвон мне не почудился.
- Похоже, у нас будут гости...
Вскоре в сумерках обрисовались силуэты человека и двух оленей.
Оставив оленей поодаль, человек не спеша и как-то по-хозяйски подошел к
костру, молча уселся на землю, достал из-за пазухи трубку и прикурил от
головешки. Это был пожилой ненец лет пятидесяти, одетый в летнюю
потрепанную малицу, сверкающие на коленях штаны из ровдуги [замша из
оленьей шкуры] и облысевшие от возраста пимы [высокие сапоги из камусов
(шкур с ног оленя) мехом наружу]. Лицо его, усталое и морщинистое,
светилось от наслаждения, глаза сошлись в узкие щелочки. Весь мир,
казалось, сосредоточился для него в трубке, исторгавшей клубы черного и
довольно едкого дыма.
Северный этикет нам был немного знаком: сперва угощение, потом беседа.
Роман указал взглядом на уху, и я разлил ее на троих - доктору и ненцу в
миски, себе в крышку от котелка. Ни слова не говоря, подал гостю уху,
пододвинул хлеб, чеснок.
Ненец так же молча принял миску, зачерпнул ложкой, попробовал... и
звучно сплюнул в сторону. Затем встал, отошел на несколько шагов и
выплеснул содержимое миски. Вернулся. Сел. И с брезгливостью произнес:
- Сяторей [щука (ненец.)]. Не рыба.
На мой вкус уха получилась отменная, но спорить я не стал - человек
прямодушно высказал свое мнение, что ж теперь... Пока мы с Романом ели
уху, ненец неторопливо жевал хлеб с чесноком, храня молчание, и оживился
только, когда заварился чай.
За чаем и познакомились: выяснилось, что наш ночной гость - оленевод,
пасет с бригадой большое колхозное стадо где-то здесь, на севере Канина, и
зовут его Николай Апицын.
- Отчего же у тебя фамилия русская? - поинтересовался Роман.
- Почему русская? - не согласился Николай. - От Апицы идем. Ученый из
Ленинграда приезжал, говорил, что четыреста лет назад писали: был на
Канине ненец Апица...
Еще минут двадцать Николай, в котором проснулась словоохотливость,
рассказывал о своих предках и вдруг безо всякой видимой причины заявил:
- Зря сюда приехали. Плохое место. Болото. Гнус. Холодно.
- Чем же плохое? - рассудительно возразил Роман. - От гнуса мазь есть.
Костюмы у нас теплые. Палатка. Дров много. В озере рыба.
- Хо! Разве сяторей - рыба? В ручье есть рыба, правда. Хариус, но его
тру-у-дно поймать. Сильно осторожная рыба.
Я обрадовался:
- Ну вот, даже хариус водится! Мы здесь отлично отдохнем.
Апицын замолчал, видно, смирясь с тем, что место нам все равно
нравится. Затем с явной неохотой уступил.
- Отдыхайте. Только уходить от Харьюзового ручья ж надо.
- Почему это - не надо? - начал заводиться я. Что это за дела: пришел,
уху охаял, а вот теперь с места согнать пытается. - Захотим, на другой
ручей пойдем.
- Не надо уходить далеко, - стоял на своем Апицын.
- Но почему?!
- Сиртя тут живут... - неохотно пробормотал он.
- Сиртя? - переспросил Роман. Он, как и я, слышал это слово впервые. -
А это что еще такое?
- Маленькие люди такие. Шаманы. Сильные шаманы. Выдутана [шаман высшей
категории у ненцев; выдутана лечили тяжелобольных, предсказывали будущее;
камлание выдутана сопровождалось невероятными трюками: например,
существует поверье, что они могли протыкать себя хореем].
- Сказки, - фыркнул доктор.
- Как - сказки? Сиртя раньше много было в тундре. Сейчас совсем мало.
Однако есть. Ненцы к ним иногда ходят, когда болеют. Или когда про завтра
спросить надо.
- Значит, сиртя людям помогают? - зацепился дотошный Роман.
- Помогают, помогают...
- Так отчего же место, где живут эти сиртя, плохое?
Ненец смутился:
- Говорят так... Олень туда не ходит, ягель не растет вокруг сиртя-мя
[чум сиртя (ненец.)]. Если человек без дела придет, помереть может.
Подальше от сиртя надо ходить.
Чего-то не договаривал Апицын.
- Ну а сам ты зачем в эти "плохие" места пришел? Просто так, что ли?
- Зачем - просто так. Хэхэ пришел проведать, - сообщил Апицын и
принялся набивать трубку.
Что означает "хэхэ", я понятия не имел. И потому сначала было подумал,
что оленевод просто морочит нам головы. Но Апицын произнес "хэхэ" как
нечто само собой разумеющееся, и невеждой показаться мне не хотелось.
- И далеко еще идти? - решил задать я наводящий вопрос. - Вон уже море.
Или заблудился?
- Как заблудился? Ненец в тундре не заблудится. Пришел уже.
Я невольно обвел взглядом побережье, но так и не угадал, кого или что
имел в виду Апицын под словом "хэхэ". Любопытство мое возросло еще больше.
- И когда же ты будешь хэхэ проведывать?
- Сейчас и буду. Докурю и проведаю.
- А нам можно?
- Пойдем, - разрешил Апицын. - Фонарик есть? Возьми.
Мы отошли от костра по берегу метров на сто пятьдесят, не более, как
ненец поднял руку - тут!
Роман включил фонарик. Николай Апицын с каким-то странным, то ли
отрешенным, то ли очень-очень почтительным видом глядел на большой, почти
в человеческий рост, валун. Поверхность камня, темная от ночной сырости,
тускло поблескивала в свете фонарика, но ни знаков, ни рисунков на нем не
было заметно. Роман опустил луч ниже - и мы оба чуть не ахнули.
Под валуном внавал лежали рогатые оленьи черепа. Их тут были десятки -
побелевшие от времени, почти рассыпавшиеся, и относительно свежие. На
некоторых висели пестрые лоскутки, подвязанные к отросткам рогов. Тут же
стоял ржавый чугунок - видимо, для мелких подношений, валялись осколки
стекла.
Не обращая на нас никакого внимания, Николай семь раз обошел вокруг
камня, опустился на колени, высыпал горсть чего-то - как мне показалось,
табака - в чугунок. Затем достал плоскую фляжку коньяка, скрутил пробку и
вылил содержимое на камень. После чего повернулся к нам:
- Все, идите обратно. С хэхэ говорить буду.
Пораженные увиденным, мы как во сне вернулись к дотлевающему костру,
налили еще чаю. Апицын не возвращался. Стало зябко, и мы забрались в
палатку.
Встали мы рано, с рассветом. Апицына нигде не было видно. Вероятно,
"проведав" своего хэхэ, ненец сразу тронулся в обратный путь.
После краткого завтрака мы отправились на рыбалку: доктор на озеро, а я
- снова на речку. Слова ненца о том, что ее зовут Харьюзовый ручей, задели
мое рыбацкое самолюбие.
Я отправился вверх по течению до первого переката, под которым голубело
крохотное озерцо - на Севере их называют "улово". Отстегнув от лесы
вчерашнюю блесну и поставив одинарный крючок, наживил слепня. Забросил.
Ничего. Еще раз. И снова впустую. И снова. Как я ни подергивал лесу, как
ни "играл" насадкой, хариус на мои хитрости не поддавался.
Долго выносить подобное издевательство я не мог. "Это же надо, - думал,
- не поймать ни одной рыбины на ручье, который называют Харьюзовым!" И
промаявшись еще немного, я собрался к Роману на озеро. Смотал спиннинг.
Повернулся. И - остолбенел.
Неподалеку от меня стояла девочка лет двенадцати в ненецкой одежде и
смотрела в мою сторону. Ни взрослых, ни оленей рядом с ней не было.
- Ты одна? - оторопело спросил я первое, что пришло в голову.
Не утруждая себя ответом, девочка негромко произнесла:
- Позови доктора.
Странно, но я незамедлительно выполнил ее просьбу-приказ.
- Рома! - что есть силы заорал я. - К тебе посетитель!
- Ну что шумишь! - донеслось с озера. Однако короткое время спустя
Роман появился, неся связку таких же, как вчера, фунтовых щурят. Заметив
девочку, он принялся одергивать латаную выцветшую штормовку, опустил рыбу
на мох. - Вы ко мне?
- Дедушка умирает, - сказала девочка.
- Где? - почему-то спросил Роман: - Гм-м...
- Там... - девочка неопределенно махнула рукой в сторону тундры.
- А что с ним? - осведомился Роман.
- Плохо. Рука не шевелится, нога не шевелится. Кушать не хочет.
Помирать хочет.
- И давно?
- Третий день.
- Хорошо, - кивнул Роман. (Хотя что тут могло быть хорошего?) - Сейчас
соберусь.
Я юркнул вслед за ним в палатку.
- Ты это серьезно?
- А ты как думал... - Роман деловито вывернул свой рюкзак мне на
спальник, а потом еще встряхнул, высыпав облако пыли и луковой шелухи.
- Чем же ты собираешься врачевать, Айболит несчастный? У тебя, кроме
бинта и йода, ничего и нет.
- Кое-что найдется... - Из кучи барахла Роман выудил белую
пенопластовую коробку, сунул в пустой рюкзак, - Первая помощь. Хотя вряд
ли от нее будет толк. У деда верней всего инсульт.
- Так какого же?.. - начал я, но осекся, поймав негодующий взгляд
Романа. Я выбрался из палатки и подошел к девочке: - Далеко до твоего
дедушки?
- К вечеру придем. - Раскосые глаза девочки смотрели словно сквозь
меня, ничего не замечая, и от этой беспристрастности делалось как-то не по
себе.
- Понимаешь, нам обязательно надо завтра уехать. Завтра вечером за нами
пришлют лодку, - на всякий случай соврал я: мотодору мы ждали только
послезавтра утром.
- Завтра вечером доктор вернется.
- Почему - "доктор"? Мы же вдвоем...
- Ты не пойдешь.
- Вот как? И кто же мне запретит? - возмутился я. - Ты слышал, Рома,
что заявляет это дитя? Я - не пойду!
Роман высунул из палатки бороду, затем показался сам. Рюкзак уже висел
у него за плечами. Вид доктора был сосредоточенный, целеустремленный,
внушительный. Он строго поглядел на девочку, кашлянул, произнес:
- Гм-м, а, собственно, почему?
Я было решил, что спор окончен, но девочка покачала головой:
- Нет, нельзя. Пойдешь ты один.
- Ну что ж, Вова... - сдался доктор. - Придется тебе подождать меня
здесь.
- Да что мне тут одному делать-то? - уже вслед им крикнул я в сердцах,
не рассчитывая на ответ. Но девочка неожиданно остановилась.
- Лови рыбу, - посоветовала она, обернувшись.
- Какую? Сяторей - не рыба, - вспомнил я и пнул ни в чем не повинных
щурят, лежавших на земле.
- Зачем - сяторей? Харьюз лови в речке.
- Ха! Если бы! Не ловится хариус.
- Будет ловиться! - пообещала девочка.
Весь этот день и следующий рыбалка была фантастической. Я прерывал
ловлю лишь для того, чтобы перекусить на скорую руку, поймать несколько
мух, жуков или слепней, и снова начинал проходку вниз по ручью, из каждого
улова выуживая по два-три тяжелых, отливавших всеми цветами радуги
хариусов. К возвращению Романа я приготовил царский ужин: копченый во мху
хариус. Есть такой старый, почти забытый охотничий способ. Делаешь ямку,
разводишь в ней костер. Когда дрова прогорят, наваливаешь на угли сырых
веток, желательно можжевеловых, а сверху - два куска дерна, мхом или
травой друг к другу, так, чтобы слегка подсоленная рыба лежала между ними
как в бутерброде. Четыре часа - и от рыбного копченого духа начинает
кружиться голова...
Роман вернулся в сумерках, один, без провожатых. Был он задумчив и
несколько рассеян, на вопросы отвечал односложно. Однако деликатесный ужин
оценил и, смолотив с десяток хариусов, обмяк, отошел, разговорился.
Рассказ Романа я записал в дневник только через двое суток, уже на
борту мотодоры, и кое-какие детали, возможно, упустил, однако суть
услышанного в тот вечер изложена в целом правильно. Это подтвердил,
прочитав мои записи, и сам Роман. Хочу заметить также, что после
редактирования из рукописи кое-что ушло, однако никаких новых "живописных"
деталей не прибавилось.
Итак, вот что после ужина на Харьюзовом ручье рассказал доктор Роман
Тимофеевич Алексеев.
СИРТЯ
Доктор шел за девочкой и сначала было пытался заговорить с ней, но она
отвечала нехотя, скупо, не поворачивая головы. Вскоре желание задавать
вопросы пропало: шли быстро, по сырому вязкому мху, и усталость делалась
все ощутимее.
Чтобы как-то отвлечься, Роман принялся разглядывать одежду девочки. На
ней была легкая просторная паница [верхняя женская куртка у ненцев] до
бедер, нижнюю полу которой оторачивали несколько чередующихся полосок
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг