заяц, вопреки всем резонам очень-очень боящийся хорьков, и он-то как
раз и решает, как себя вести моей неочевидной внешней оболочке. Мне не
стоит надеяться, что когда-нибудь, хотя бы в отдаленном будущем я
смогу хоть что-нибудь для себя добыть, потому что ВСЕ РАВНО ОТНИМУТ,
если это будет что-нибудь мало-мальски стоящее. Таким образом, я
обречен при любом раскладе, и слава богу (или нет?), что овец у нас
все-таки не едят в прямом смысле этого слова: во всяком случае, - если
они скромно соглашаются быть овцами и не оспаривают неотъемлемого
права продавцов, учителей, хулиганов и прочьего Начальства при
необходимости их кушать. В наши укромные времена такой вот правильной
овце великодушно разрешают быть лет до шестидесяти регулярно
стриженной, а потом просуществовать еще лет десять, потому что на мясо
она уже не годится. Но быть от рождения типичной овцой и понимать это,
- слишком для человека и тем более слишком для любого живого существа
не столь мерзкого, как человек. Если жизнь создана для тех, кто с
наслаждением притесняет, бьет и мучает, для наглецов и агрессоров, то
жизнь таких, как я, нужна только им, но уж никак не мне. И как только
моя порода не вымерла в соответствии с Дарвином? Так что естественный
отбор нуждается в помощи, потому что я не хочу быть харчем для любого
желающего, и если я понял это, то, значит, прожил достаточно. Судя по
тому, что я редко ошибаюсь в людях, и почти никогда - в оценке
ситуаций, соображение у меня, во всяком случае, не ниже среднего, и
это, понятное дело, не радует, поскольку для подобных мне умишко -
только дополнительный источник горя. Работы серьезной от себя мне
ожидать не приходится, потому что я заранее жду поражения, а,
дождавшись, сразу же затоскую и лягу куда-нибудь на диванчик.
Девочки... О, это особая статья! Поскольку они относятся к той же
самой породе, ожидать от них можно только того же самого. Даже хуже,
потому что они изощреннее, потому что лучше умеют находить слабые
места. Настолько изощреннее, что подходить даже и не стоит. Я смотрю
на них только издали, не скрою, что они как-то волнуют меня, но при
этом я настолько вижу их пустые, злые, вздорные, тщеславные их и
беспощадные души, что не могу даже сказать с уверенностью, что хочу
какую-нибудь из них или ВООБЩЕ какую-то - для тела. Мерзость полового
созревания, эта дополнительная несвобода, этот очередной произвол со
стороны нашей скотской природы, не миновала и меня, всей выгоды от
этого - только сальные волосы с перхотью да нечистая кожа. А ночью
снятся известного сорта сны, но и в них у меня как-то не клеится,
сказывается, наверное, та же зажатость наяву, и оттого на мою долю
остается одна только ручная работа с неизбежностью во время и диким
омерзением к себе после. А ведь и это вовсе не обязательно. Я же знаю,
что кое-кто относится к таким вещам совершенно спокойно, как к
необходимости есть или ходить в туалет. Более того, этим чуть ли не
хвастаются, хотя, разумеется, в тысячу раз больше врут про лихое
обращение с "бабами". За свою жизнь я узнал достаточно, чтобы не
питать в отношении нее иллюзий, значит жизнь у меня уже достаточно
долгая, и живу я плохо, в тоске, страхе, скуке и заботах, которые
кому-нибудь другому показались бы совершенно непонятными, а меня не
отпускают ни днем, ни ночью. И я твердо уверен, что дальше - лучше не
будет, а будет только хуже. И этот отечественный, наследственный, в
природу въевшийся страх в чем-нибудь ошибиться, оплошать или просто
попасть под раздачу... У людей вообще есть особое свойство, роднящее
их только с крысами: я имею ввиду свойство убивать слабого без прямого
насилия, одной только "раздачей". Я недопустимо затянул эту писанину,
а главное в ней то, что я не только не хочу, но и не буду жить, это
точно. С тем, что от меня останется, можете поступать, как хотите:
хороните, сжигайте, или на помойку выкидывайте, - мне все равно. Знаю,
- вы поплачете, понедоумеваете, как же так, но во всем этом не будет
любви, а будет только привычка к привычке, тупая обида и стремление
соблюсти приличия, созданные такими же, как мы, ублюдками..."
Ему послышался сдавленный смешок за спиной, и, помедлив, он
обернулся. Разумеется, - никого, только на краткий, почти неуловимый
миг, как раз такой длительности, чтобы непонятно было - видел он
что-либо или же все это ему показалось, помстилось: как будто не
только в коридоре, но и здесь, в комнате вспыхнуло темное зеркало, в
котором отражалась погруженная почти в полный мрак комната, либо же
открылся проход в еще одну комнату, которой до сих пор не было в этой
квартире сумерек. Он повернулся к столу, но ощущение - взгляда
направленного ниоткуда в его спину, чувство, - что кто-то смотрит на
него, прицеливаясь. Из таких ощущений, судя по всему, и родился во
времена оны домовой, какое-то существо пустого дома, дух его в те
моменты, когда хозяев нет дома. Но настроение его как-то смялось, и он
торопливо дописал:
"Кончаю. Как написано в одной книге, в лучшей на свете книге,
которую вы не читали и никогда не прочитаете: "Измерено, взвешено и
разделено."
3.
Положив же ручку и разместив на видном месте закрытую тетрадь,
он с характерной для всех людей последовательностью отправился в
переднюю, потому что ему вдруг позарез понадобилось выяснить,
напоследок, кто бился на другом конце, как угодившая в паутину муха,
заставляя дрожать давешнюю сумеречную нить тогда, перед явлением
выдуманного им самим незнакомца в клобуке. Включив на этот раз свет,
он быстренько переоделся, не забыв надеть зеленую брезентовую куртку с
эмблемой "Минмонтажспецстрой" на руке, повыше левого локтя. Посмотрел
на себя в равнодушное, нестрашное такое при свете зеркало. Как ему
вдруг, помнится, захотелось этой куртки! Дело, в общем, вовсе для него
не характерное, а тут н захотелось до смерти, как алкашу н водки, как
жаждущему н воды. Почему-то помстилось тогда, что она придаст ему
совсем другой вид, а с видом, с обликом, глядишь, и внутреннее
ощущение изменитьсяЕ Маманя, ясное дело, сказала, чтоб не мучился
дурью, - без злости, так просто, это у нее ритуал такой, ей непременно
нужно было на эти деньги купить ему штаны того мерзкого фасона,
который он носил с первого класса и до сих пор. Но неожиданно встрял
папаша, и куртка была куплена. Ей и цена-то, как спецодежде, девять н
пятьдесятЕ Ну, - купили, ну и что? За год она перестала казаться
длинной, но по-прежнему висела на нем, как брезентовый мешок н на
колу. Душераздирающее зрелище. Фыркнув, он пригладил волосы и вышел за
дверь.
Выход на улицу, - это не такая вещь, которую можно позволить
себе без всякой разведки. Вот и он, в соответствии с этим золотым
правилом, поначалу высунул голову, прежде, чем выходить. Бесполезно.
Есть люди, которым палка неизменно достается не тем концом, и он н
самый яркий типичный экземпляр этой породы. Поганая, многократно
ломаная, вкривь и вкось забитая подручным материалом, постоянно
срываемая то с пружины, то с петель скучающей молодежью, перекошенная
дверь издала пронзительный скрип при осторожной попытке приоткрыть ее,
поэтому поздно было давать задний ход. И с лавочки раздалось
неизбежное:
- А, кого я вижу! н Это было сказано жирным, зловеще-радушным
тоном, от которого мурашки пробежали вдоль всего его позвоночника, а
волосы зашевелились на голове. н Лысый Таракан собственной персоной!
Сколько лет н сколько зим!
Из всех омерзительных тварей этого страшного мира Карлуша Гинтер
был последним существом, которое он хотел бы встретить нынче вечером.
Старший из братьев Гинтеров, первый плод бурной страсти Сони
Гольдберг, горластой, обильной телесами еврейки из Николаева, и
сварщика Эгона Гинтера, огненно-рыжего поволжского немца, который в
этом самом Николаеве проходил на судоремонте действительную.
Результатом такого марьяжа, неизбежно должно было произойти нечто
выдающееся. Не слишком высокого роста, поскольку курить начал классе в
четвертом, плотного телосложения, с толстыми корявымы пальцами и
совершенно железной, стихийной какой-то силой. Со счастливой
способностью по малейшему поводу впадать в сокрушительную ярость. С
двухсантиметровой полоской лобика между светло-рыжими бровями и густой
шапкой короткостриженных волос. Уже темно-рыжих. С чудовищно,
бесконечно бесстыжим, бестрепетным взглядом прозрачных, чуть
прищуренных глаз. В настоящий момент Карл Эгоныч сидели с каким-то
незнакомым ему парнем, плотным и черноволосым.
- Идь сюда!
Делать было нечего, и он, с той же охотой, с которой
направляются в пытошную, на ногах, одновременно подгибающихся и
деревянных, - подошел.
- У!!!
Карлуша сначала выдавил на морду некую гримасу, которая должна
была изображать ласковую улыбку, а потом резко взметнул правую руку,
вроде бы как замахиваясь, - жертва при этом, разумеется, чрезвычайно
забавно дернулась, а он взял, - да и пригладил себе волосы. Это была
одна из его любимых шуток. Другая состояла в столь же резком движении
по направлению к гениталиям собеседника, который при этом, понятно,
сгибался и отступал. Действуя вполне по Павлову, время от времени н
хватал. Это уж какой стих найдет на Карлушу. Великим людям вообще
бывает присущ в высшей степени бесхитростный юмор.
- Представляешь, - жизнерадостно проговорил он, - вот такое вот
чмо н и живет! Сколько раз, бывалоча, глянешь на него, все, думаешь,
готов, - а он не-е. Ничего не делается!
- Чухан? н Деловито осведомился черноглазый Юрок, вперив в него
твердый, как оружейный ствол, взгляд пристальных, немигающих глаз. н В
натуре?
- Ну! н Так же радостно ответил Карлуша, а потом, переведя глаза
на съежившегося клиента, небрежно кинул, - пошел на хер!
И он развернулся и пошел, изо всех сил удерживая себя от
спотыкающегося бегства, и не зная, зачем, собственно говоря,
удерживает, и зачем-то старался выпрямиться, следя, однако же, за тем,
чтобы выпрямляться не слишком. И почти уже спиной услыхал твердый
голос деловитого Юрка:
- Вафлили? На четыре кости ставили?
Чувствовалось, что, в отличие от дилетанта Карлуши, этот плотный
парень твердо знает правила обращения с чмырями и чуханами. Старые,
добрые, проверенные опытом поколений.
- Ну-у-у, - протянул Гинтер тоном крайнего отвращения, - его
лишний раз и тронуть-то противно. А то б давно убилЕ На хрена? Вон
Раиска из интерната, - хоть ща, хоть во все дырки. Только ноги кривыеЕ
- Все равно, - сурово ответил Юрок и сплюнул, друзья вообще все
время сплевывали, совершенно захаркав перед собой весь тротуар, - с
чухами порядок должон быть. Не хочешь н не надо, а окрестить чуханаЕ
Он отошел от лавочки уже довольно далеко, весь покрытый холодным
потом, и потому то ли не расслышал последних слов Юрка, то ли не
посмел, побоялся услышать его последние слов. Услыхал только
заливистый, полный искреннего восхищения хохот Карлуши и последовавший
за ним окрик:
- Стой! Идь сюда!
Не он ослушался. Что-то внутри него ослушалось. Сердце вроде бы
как подскочило в груди и забилось, как бешеное, все тело обдало огнем,
и он бросился бежать, куда глаза глядят, со страшной силой. И то, что
за спиной послышался тяжелый, неуклюжий топот и хриплое дыхание
погони, буквально окрылило его. В драпе своем он ни о чем не думал, не
задумывался о последствиях, он просто бежал, стараясь постоянно
сворачивать. Потому что предложенное деловитым Юрком непременно
оказалось бы хуже смерти, хуже всего на свете. Проклятием, от которого
не избавила бы даже смерть. Тем, что достанет даже по ту сторону ее.
Вокруг было очень тепло и тихо, но, однако же, душно. И вообще,
- была вокруг разлита непонятная тревога, напряженная готовность к
чему-то. И сейчас, как и с утра, как уже несколько суток подряд, по
небу окрест бродили небольшие, бурно клубящиеся тучи, насквозь
светящиеся множеством молний, непрерывно рокочущие громами и летящие
будто бы сами по себе, каждая - со своим собственным ветром. Потом он
несколько опомнился, ощутив, что совсем запыхался, а в правом боку н
угнездилась колющая боль, но и погони за спиной тоже слышно не было,
ее трубные клики постепенно удалялись, пока, как теперь, не смолкли
вовсе. А потому, нырнув в очередной проход, он прекратил свой темный
бег, перейдя на быстрый, размашистый шаг, чтобы успокоить дыхание.
Было похоже, что он попал в какой-то парк, потому что кругом
сильно и свежо пахло какими-то цветущими растениями, но разглядеть
что-нибудь в этом темном саду было почти невозможно: тут почему-то
вовсе не видно было фонарей. Даже скала какого-то огромного здания
поблизости была совсем темной, и на непроглядной поверхности его не
светилось ни единое окошко. Затянутое низкими тучами небо едва заметно
светилось мутно-розовым светом, и оттого в непроглядной темноте еще
смутно белели облака цветущих кустарников, и едва виднелся ряд
каких-то странных лавочек. Замедлив шаг, он неторопливо побрел вдоль
этого ряда, а потом поневоле напряженным глазам его почудилось, что на
очередной скамеечке, расположенной в нише, образованной громадным
кустом, кто-то сидит. Это почему-то несказанно удивило его: сегодня,
невзирая на теплынь, ему на улице встретилось на редкость мало людей.
Можно сказать, н совсем не встретилось.
Любая, любая вечерняя встреча чревата страхом и неприятностями,
поэтому он, не ускоряя шага и не замедляя его, направился мимо,
стараясь как-нибудь этак не зацепить тонкой оболочки незримого пузыря,
имя которому н чужое одиночество, даже взглядом. Потому что прямой
взгляд, - это очень серьезная вещь, - за него непременно приходится
отвечать. Когда ему немножечко, самую капельку, - везло, ему было
присуще нечто вроде умения, - оставаться по своей воле вроде бы как и
на глазах, а незаметным. Как и нет его. Даже в самых агрессивных
компаниях, так и ищущих, к кому бы придраться. Только хватало этого
умения ненадолго: рано или поздно он чувствовал вдруг, как в
совершенно особом, специальном таком, месте, аккурат между лопаток,
вдруг обильно выступал холодный пот, - и его тут же ЗАМЕЧАЛИ. Страшное
ощущение, как будто тебя накололи на булавку, и некуда деться от этих
прикалывающих взглядов, всегда одинаковых вне зависимости от цвета
глаз. Но главное в этом умении, это, конечно, уметь не смотреть в
глаза, даже боковым зрением не заглядывать, это Гоголь правильно
насчет Вия, он подтвердить может. Вот и сейчас надо просто-напросто
превратиться в тень, а ежели не слишком медлить, то, глядишь, оно
времени-то и хватит на то, чтобы просквозить мимо и никого не задеть.
Вот он поравнялся с началом лавочки, вот уже серединка, вот он миновал
"створ" конца ееЕ Еще чуть-чуть, и уже можно будет перевести дух, а то
непременно потечет пот, а тогда обязательно заметят, обратят внимание,
где ты ни будьЕ И почти не зрением даже, пусть и самым, что ни на
есть, боковым, а почти что затылком он ощутил, как бесшумно встал
сидевший на лавочке. Вот у него, например, как минимум, два
дополнительных органа чувств: затылок и то самое место между лопаток.
- Простите, пожалуйста, вы не могли бы подсказать, где здесь
проезд Зеленый, дом два? Хотя дом я тогда найдуЕ
А что, - очень приятный такой голос, немного торопливо говорит
от опасения, что вот сейчас он не расслышит, скроется, а обладатель
приятного голоса до самого утра так и не узнает, где находится проезд
Зеленый, дом два. Чистое такое, глубокое меццо-сопраноЕ Дух все-таки
переведем, а вот повернуться н повернемся. И, невзирая на чувство
громадного облегчения и все эти высокоразумные мысли, повернулся он
без всякого изящества. А, продвинувшись деревянной походкой к
незнакомке, бездарно замер на нелепом расстоянии.
- Не знаю. Никогда про такую улицу не слыхал. Наверное, это
где-то совсем не тут, потому что я, вообще-то, местный. - И вдруг
спросил, хотя это, вообще говоря, было совсем не его дело. н А вы что
н приехали откуда-то?
- Приехала. Да. Я с Юга приехала. С ЮгаЕ
- И что, - прямо так, без багажа?
- Нет, почему?
- И только теперь он заметил, вдруг, что у нее в руках, -
довольно объемистая сумка в форме длинного горизонтального бруса, на
длинной ручке.
- Да, неудачно. А тут еще, похоже, собирается дождьЕ
- Похоже, - кивнул он в темноте, - и давно собирается.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг