коммуникационные и общественные барьеры, или наоборот, помогают снять
стресс, добиться психической релаксации, перенести, в случаях
анестезии или обезболивания, крайне неблагоприятные обстоятельства.
Психофизиологическая схема человеческого организма и биохимия его
сложились в принципиально иных условиях, совершенно другом окружении
раннего антропогена, и человек в ходе своей деятельности еще больше
изменил собственную среду обитания. Настолько, что условия эти привели
современного человека к пределу его биологической пластичности - по
крайней мере для большинства индивидуумов. Речь в данном случае идет
даже не столько о загрязнении окружающей среды, - это тема для
совершенно отдельного большого разговора, а о характере предъявляемых
к нервной системе требований, общей схеме нагрузок и усилий. В таких
условиях создание биохимических "подпорок" и тем более становится
объективной, хотя и не декларируемой потребностью человека и общества.
В этом смысле определенной альтернативой все более распространяющейся
наркомании становится деятельность фармакологов, создающих препараты
со все более избирательным действием, все менее токсичные, обладающие
все меньшим числом побочных эффектов. Современная, т.е. чисто
техническая направленность нашей цивилизации стала настолько
всеподавляюще-сильной, что нет никаких оснований рассчитывать на
сколько-нибудь радикальное изменение ее основных тенденций в обозримом
будущем, и процесс последовательной биохимической дезадаптации будет
продолжаться и в дальнейшем. Разумеется, универсальное в
сколько-нибудь значительных людских сообществах существование
самоодурманивания не является полностью лишенным всякого
противодействия, накладываясь на те или иные проявления инстинкта
самосохранения. Тенденция к одурманиванию, к употреблению
биохимических "протезов" является в общем более сильной и преобладает
над самосохранением, но все-таки модифицируется, и равнодействующей
обеих тенденций на современном этапе является обычное для цивилизации
окультуривание, "приручение" стихии. В дальнейшем следует ожидать
постепенного вытеснения наркотиков "дикого" типа санкционированным или
полусанкционированным применением вновь создаваемых препаратов все
более избирательного действия, не являющихся, строго говоря,
наркотиками, все менее вредных для здоровья, все более эффективных на
своем месте во все меньших дозах. Творческие работники, зайдя в тупик
своей деятельности, будут использовать средства со слабым или скрытым (
новое понятие!) галлюциногенным и психостимулирующим эффектом, для
работы, подобной работе диспетчера или оператора высокосложных систем
потребуются психостимуляторы особого рода, не снижающие
стрессоустойчивости и не возбуждающие вегетативных центров. Наконец, в
жизни одного и того же человека возможна своего рода фармакологическая
многофазность, когда одни средства будут применяться в периоды
монотонной деятельности и значительных физических нагрузок, для
периодов, требующих интеллектуальной сверхпродуктивности - иные, и,
наконец, совершенно другие (возможно - не одного типа) препараты
возможны к использованию в периоды отдыха. Пределом такого рода
тенденции может стать возикновение нерасторжимого биохимического
единства нового типа, включающего, наряду с человеческим организмом
все более сложную ауру психомоделирующих препаратов. Можно предвидеть
резонное возражение: возможны и другие способы психофизической
адаптации к современным условиям, или же, напротив, изменение этих
условий или же тенденций их развития. Против этого нечего возразить,
кроме существования у людей почтенной традиции добиваться результата с
минимумом усилий, а по возможности - просто даром, идти по линии
наименьшего сопротивления и упорно принимать анальгетики, когда
необходимо срочно идти к зубному врачу. Это делает путь длительного,
качественного, трудоемкого самосовершенствования и тренировок уделом
немногих и, тем самым, практически несущественным с точки зрения
развития общей тенденции, зато формирование психофармакологической ауры
указанного типа кажется в подобных условиях совершенно неизбежным.
Такова складывающаяся на современном этапе реальность, она объективна
для движения значительных людских масс, и, парадоксальным образом, от
воли отдельных людей никак не зависит. Другое дело, что такое развитие
событий не устраивает лично меня. Собственные желания, поскольку они
не во вред окружающим, по крайней мере столь же важны для меня, как и
судьбы человечества. И при этом мне меньше всего хотелось бы платить
по чужим счетам и расплачиваться за чужие глупости, какое бы множество
людей ни было их автором. Неспособный бороться, не желающий
подчиниться может только уйти в поисках лучшей жизни. Это -
единственная альтернатива позорному смирению, и вопрос состоит только
в том, какой путь для этого возможно избрать. Любой, кто сможет
выступить с перспективными предложениями по данному вопросу, может
рассчитывать на всемерное и многоплановое содействие автора.
An Out-low.
XIV
Танюша меняется очень быстро, прямо не глазах: я пару раз отвел
ее в уборную, и после этого она начала ходить туда сама. Ест ложкой, и
опять-таки она научилась чуть ли ни с первого раза. Резким, визгливым,
скрежещущим голосом повторяет все слова. Казалось бы - потрясающий,
невероятный успех, чудо, которое, если вдуматься, хлеще всего, что
творил сам Иисус Христос, - идиотка становится человеком! Ан нет.
Далеко не так все просто: если она не хочет есть или пить, то способна
просидеть совершенно неподвижно часами. Повторяя слова, она абсолютно
не понимает их смысла, и даже не пытается вникнуть в него, хотя и
пользуется ими, когда ей что-либо нужно. Это трудно объяснить словами,
но это видно любому мало-мальски понимающему человеку. Да, она ест
ложкой, но нужно видеть движения, которыми она делает это! Пластика,
не имеющая ничего общего с человеческой. У нее совершенно
нечеловеческая, неописуемая походка, как у деревянной статуи, чьи ноги
переставляет кто-то, кто никогда не видел, как люди ходят. Она молча,
неподвижно сидит в углу, толстая, пучеглазая, без шеи, с открытым
ртом, похожая то ли на идола, то ли на какую-то первобытную амфибию, и
глаза у нее не шевелятся. Полное отсутствие нервной деятельности? Вряд
ли: в остальном - странные, но совершенно поразительные успехи. Тут
имеет смысл говорить даже не о двух, а о трех планах происходящего:
она обретает какие-то навыки, проявления их - выглядят совершенно
дико, как будто ее не научили двигаться, а вставили какой-то блок,
который при нужде включается и производит... Как бы это поточнее
выразиться? Минимально-необходимый набор мышечных сокращений. Не весь
- набор, иногда даже - не вполне тот, но все-таки подходящий случаю
набор мышечных сокращений, поскольку движениями называть это язык
как-то не поворачивается. И третий план происходящего: в том, что уже
встроено, она, похоже, марионеткой быть перестает, это - уже ее
собственное, ее часть, способная действовать хотя бы отчасти
самостоятельно. После того, самого первого инцидента, который так нас
напугал, ничего подобного больше не повторялось, она сидит себе и
сидит... Хорошо, конечно, что с ней стало куда меньше возни, но этот
ее новый облик иногда просто пугает, не знаю даже - почему. Если же
постараться коротко подытожить творящееся с ней, то можно сказать так:
в теле идиотки идет последовательный монтаж души, в потенциале, может,
и разумной, но уж во всяком случае нечеловеческой... Не царапается,
хотя орать, бывает, и орет еще, особенно по ночам. Интересно, кончится
ли на этом, или же изменения продолжатся? А если да, то чем они
закончатся? Но для сегодняшнего дня это еще дале-еко не все, о чем
можно написать. Вчера у нас на физкультуре был первое в этом году
занятие по лыжной подготовке: это мы взяли лыжи, проехались две
остановки на трамвае, и переоделись, как обычно, в раздевалке
"Альбатроса", там прямо через две улицы - и улица Крайняя (так и
называется!), а за ней - то, что называется лесопарковой зоной, в
переводе на русский язык - "чисто поле на холмах, да с перелесками" -
и тянется это дело до реки, и за рекой. Ну, побегали кругами, только
это я разошелся, во вкус вошел, потому что соскучился за семь месяцев,
а урок-то и кончился. Нас, как овец, пересчитали по головам, и
сообщили особым, "строевым" голосом, что: "урок окончен". У меня лично
- лыжи свои, и решил я, если уж так получилось, и еще покататься
часика два-три. Слава богу, проблем с барахлом у меня теперь,
благодаря униполярному вывороту, нет никаких, - свернул, и как нет
его, ни капли не мешает. Я хорошо вошел в ритм, увлекся, и только пар
валил от свитера, да лыжи свистели. Где-то через час начало
смеркаться..."
Где-то через час начало смеркаться, но соскучившиеся по работе
мышцы, разогревшись, будто бы зудели и требовали еще большего
напряжения, еще большей скорости, ритма еще более напряженного...
Чего-то на грани неистовства, и он несся вперед все быстрее, как
стрела слетал с пологих склонов, только встречный ветерок свистел в
ушах, да снег морозно визжал под лыжами. Была особая красота в
бескрайней снежной белизне, безлюдьи, темнеющем небе над далеким
горизонтом, даже в подчеркнутой, аскетической, отрешившейся от жизни
черноте голого леса, даже в мертвых сухих стеблях прошлогоднего
бурьяна, упрямо торчащих сквозь снег. Особенное удовольствие
доставляло, помимо стремительных спусков под уклон, вдруг сбросить
скорость и вроде бы как вообще без усилий, по прямой, но и с боковым
скольжением проплыть с замирающим шорохом вдоль опушки леса, и тогда
казалось, что это сами деревья, словно притянутые невидимым канатом,
надвигаются на него и проплывают мимо. Ожесточенно прищуренные глаза
его видели все, а обстановка вечернего, морозного безлюдья создавала
особое настроение отрешенности и Дороги Никуда. И вдруг он понял, что
никогда не был в этом месте. Более того, - не представляет даже, где
бы могла найтись подобная степная ширь, с трех сторон не имевшая ни
конца, ни края, и где, в какой стороне от почтенной лыжной базы
"Альбатрос" растет такой лес исполинских черных деревьев, что
бесконечно, насколько хватает глаз, продолжается в обе стороны по
правую руку от него. Некоторые деревья выступали из общего строя,
словно в отчаянии простирая в стороны руки своих громадных, кривых
черных сучьев, что бесконечно ветвились, образуя шарообразную крону.
Между стоящих вроде как поодаль друг от друга древесных гигантов
только изредка виднелись стволы потоньше, темнели чахлые силуэты
каких-то хвойных деревьев, да торчали растрепанные метлы кустарника.
Лыжник остановился, растерянно оглядываясь по сторонам, и почуял, как
сердце его гулко бухнуло, пропуская удар, от понимания того, что он
все-таки не знает дороги. Незаметно загипнотизированный тишиной и
неподвижностью, он замер и простоял какое-то время без мыслей, не
осознавая, где он и что с ним. Из оцепенения его вывел громкий,
какой-то плотный визг снега под лыжами. Как будто целый полк шел на
лыжах в ногу и церемониальным маршем, или Гаргантюа смазал свои из
цельных стволов тесанные - да и вышел себе прогуляться вдоль опушки на
сон грядущий. Он повернул голову в сторону шума и увидал вдруг, как
из-за ближайшего отрога безмолвного леса вдруг выдвинулись, чуть
кренясь на один бок, и заскользили вдоль леса по направлению к нему
две странных снаряда под парусами. Это были настоящие сухопутные
корабли, выкрашенные в белый цвет и попирающие снег своими огромными
полозьями. Огромные, прогонистые корпуса не уступали размером фюзеляжу
хорошего самолета и двигались настолько плавно, что скольжение их
казалось бесшумным невзирая даже на хрустящий, скрипучий крик
рассекаемого полозьями белого снега. И вообще, согласное, плавное
скольжение двух белых кораблей на фоне почти совсем уже померкшего
неба делало их похожими на призраки, вызывало ощущение полнейшей
ирреальности происходящего. И только спокойный, желтый, очень какой-то
домашний свет, горевший в круглых окошках успокаивал, убедительно
доказывая присутствие людей. Движимые невидимыми лебедками,
неторопливо спустились одни и поднялись другие, поменьше, паруса, и
ближайший из буеров-гигантов, накренившись, подкатился к нему. Еще раз
в сложном движении двинулись поворотные полозья, корабль замедлил ход,
а потом и вовсе замер, остановленный двумя враз выдвинувшимися из под
днища тормозными стержнями с основанием в виде массивной металлической
спирали. В нависающей над ним выпуклой стене медленно растворился люк
в виде вертикального овала, а из него, со звоном зацепившись за край,
выскользнула легкая металлическая лесенка и появился какой-то мужчина.
Свет падал на него сзади, и оттого трудно было разглядеть, какое у
него лицо. Видно было только, что человек этот - бородат и массивен.
Держась за края люка, он несколько мгновений разглядывал фигуру внизу,
а потом сделал не требующий перевода приглашающий жест и произнес:
-WellСome!
Господи, только этого не хватало! Но, с другой стороны, они
должны знать по крайней мере, где находятся, и если уж сказать не
смогут, то, может, хоть карту покажут... Придется подниматься. Он
отстегнул лыжи и, несколько тяжелее, чем ожидал, поднялся по крутому
трапчику. В ярко освещенном тамбуре незнакомец сказал ему по-английски
и еще что-то, но он был, согласно школьной классификации, "немцем",
хотя и подозревал при этом, что попытка его беседовать с немцем
настоящим была бы, пожалуй, не намного более успешной... Поэтому он
только развел руками:
-Не понимаю по-английски...
-O, I see... Master!
На его зов откуда-то изнутри явился еще один мужчина, тоже
бородатый и в такой же овчинной безрукавке поверх тонкого черного
свитера. Мужчины перекинулись парой фраз, и тогда вновьпришедший
обратился к нему на чисто русском языке:
-У тебя все в порядке, парень?
И все-таки в речи его чувствовался не акцент, не пресловутая
излишняя правильность речи, не чуждая интонация даже, а какое-то
смещение привычных оборотов речи, чуть "сдвинутый" набор их.
-Как будто бы да... А в чем дело-то?
-Только в том единственно, что по картам нашим выходит, что до
ближайшего жилья верных восемьдесят пять километров, а ночь - вот она.
Может, заночуешь?
Он небрежно пожал плечами:
-Мне уже недалеко. Эти самые восемьдесят пять я как раз и прошел
за сегодня, с трех ночи.
-О-о-о... Тогда проходи, посиди хоть посредственно в кумпании.
Он сидел за столом, вытянув ноги, и блаженствовал, а свитер
его тем временем исходил паром и распространял запах мокрой овчины,
будучи распят на раскаленной дуге сушилки.
-Выпьешь?
-Спасибо. Даже вкуса знать не хочу. За меня мой папа все выпил в
молодости...
-Поешь?
Но он опять, несколько удивляясь себе, только помотал
отрицательно головой:
-Лучше поголодать, чем размякнуть, вы же знаете.
Кликнутый "master"-ом понимающе покивал головой:
-Это, однако, так... А ты не хочешь, случайно, присоединиться к
нам? А чего, в самом деле? Нашу жизнь, если хочешь знать, ни с чьей не
сравнить: и тихо, и привольно, и за окном каждый день что-нибудь
новенькое.
- А куда вы сейчас?
Тот только пожал плечами:
- Да как обычно... Торнишляхом вдоль всего Леса с востока на
запад. Самую малость только к югу забирая, так что весну встретим на
полмесяца раньше. А там - на "катки", да и в Пески на все лето, вдоль
Гуннарова Тракта. Давай, право, парень ты стоящий, я вижу... Хельга! -
Вдруг позвал он, прерывая себя, и очень скоро на зов его в "кумпанию"
вошла какая-то светловолосая девица его приблизительно лет. - Вот,
дочке компанию составишь, у нас ее сверстников нет, а натура своего
требует, далеко ли до беды...
Гость чуть прищурился, окидывая девушку оценивающим, но не
бесцеремонным взглядом. Девица оказалась довольно рослой, длинноногой,
крутоплечей, статной, с румянцем во всю щеку и огромными серо-голубыми
глазами. Что называется, - кровь с молоком. Неожиданно для себя он
восхищенно покрутил головой, а потом с его языка совершенно привычно
сорвалась обыкновенная вроде бы, но абсолютно, совершенно немыслимая
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг