невеселым. - Однако не думаю, чтобы вам это удалось. Не только потому, что
в вашем мире никто не согласится это напечатать, а еще и потому, что...
- Да, тут есть над чем подумать, - не дослушав, перебил его Лесс и
медленно, как бы про себя пробормотал: - Если бы только быть уверенным,
что Парк врал... Врал, зная, что врет.
- Уж за это я ручаюсь! - сказал Ченцов.
В ту же ночь Лесс уехал из Лугано, воспользовавшись тем, что конференция
прервала работу из-за болезни Парка.
4
Встреча с Ченцовым не выходила у Лесса из головы. Идея "разоблачить" Парка
приобретала характер одержимости. Это не способствовало хорошему
настроению. Обдумывая дальнейшие шаги и делая наброски статей, он
становился все мрачней; все чаще, оставаясь один, прибегал к спиртному. А
после того впадал в еще большее смятение. Не мудрено, что он обрадовался,
когда однажды, гуляя по окрестностям Закопане, увидел Ченцова. В том, что
советский физик на обратном пути с конференции решил использовать
туристскую путевку, Лесс готов был видеть подлинный перст провидения.
Русский не возвращался к их разговору в Лугано. Казалось, ему больше не
было дела ни до чистых или нечистых бомб, ни до физики вообще. Глядя на
тощее тело нового знакомого, Лесс только удивлялся тому, сколько энергии в
этом хилом на вид "мешке с костями". В противоположность самому Лессу, все
больше рыхлевшему под действием спирта, Ченцов не знал утомления в лыжных
прогулках вокруг Закопане. Во время одной из них Лесс, присев на
скрещенные лыжные палки, сказал:
- Больше не могу выносить вранья, которое развели вокруг вопроса о
разоружении. Просто не могу! Конференцию можно закрыть, если обе стороны
не одинаково искренне хотят разоружаться. А я... да я теперь уверен, что у
наших тут что-то неладно.
- Вероятно, вы правы, - задумчиво согласился Ченцов. - В том, что
дипломаты цепляются за эту ложь, есть какой-то отвратительный парадокс:
как будто человечеству не все равно, как его хотят уничтожить: причинив
людям вред радиоактивными эманациями или просто разорвав их на куски, без
радиоактивного заражения этих кусков.
Лесс в отчаянии стиснул голову руками:
- Тошнит от всего, что я слышу, думаю, делаю. Невозможно выносить. Это
нужно уничтожить, убить. Разбить вдребезги, ко всем чертям!
Он потер озябшие руки. Хотел еще что-то сказать, но Ченцов уже выдернул
свои лыжные палки из снега и с силой оттолкнулся от сугроба.
Лесс с удивлением смотрел, как Ченцов, петляя, мчится по склону. Даже
поймал себя на том, что стоит с глупо разинутым ртом.
* * *
Только на море и в горах утра бывают так радостно легки.
Стоя на балконе, Лесс думал о том, что пришел конец возможности вдыхать
этот удивительный воздух. Словно наново сотворенный за ночь, такой
невесомый и чистый и вместе с тем пронизанный таким ясно ощутимым ароматом.
Способен он сделать что-нибудь, чтобы заставить своих читателей задуматься
не только над их коротенькой жизнью на этой земле, но и над существованием
сотен поколений потомков на тысячелетия вперед? Странно, но непреложно,
человечество не понимает: как бы фантастически велики ни были завоевания
его гения, что бы они ни сулили, некому будет ими воспользоваться. Если на
нынешнем микроскопически крошечном отрезке истории люди не одумаются, не
придут в себя, не сосредоточат мысль на реальности угрозы и не применят
всю силу своей миллиардно-человечьей воли, чтобы наложить вето на
преступную волю тех, кому война кажется единственным и почти неизбежным
выходом из противоречий, раздирающих мир. Да, вероятно, правы все-таки
русские: только отвратительная слепота может заставить человечество
ринуться в бездну самоубийственной войны. Не стоит ли труда и жертвы
попытка показать людям, что положение смертельно опасно, но вовсе не
безвыходно и человеческому роду нет надобности думать о самоуничтожении?
Лесс напрасно сидел перед раскрытой тетрадью - не писалось.
В комнату вбежал мальчик-служитель.
- Автобус отходит!
И, не ожидая приказаний, унес чемоданы Лесса.
С шапкой в руке, в пальто, накинутом на плечи, Лесс сбежал по лестнице и,
не оглядываясь, вскочил в автобус: уехать тайно от Евы!
Когда автобус приблизился к "Варшавянке", Лессу захотелось убедиться в
том, что отсюда отходит автобус, увозящий русского. Их пути должны
разойтись, чтобы непременно встретиться где-то впереди.
Автобус Лесса завернул за угол Круповки. "Варшавянка" исчезла. Лесс
откинулся в кресле и в ужасе закрыл глаза, когда за его спиной раздался
голос Евы:
- Великолепное утро для лыж, правда?
* * *
На Краковском аэродроме Лесс напился. Ему было безразлично, куда
направляется самолет, в который Ева его погрузила. Он с равнодушием
отнесся к тому, что в конце концов очутился на берегу моря, в бунгало Евы.
Понадобилось несколько дней, чтобы прийти в себя. И тогда мало-помалу все,
о чем он думал в Лугано, о чем говорил с Ченцовым, снова стало саднить
мозг, а потом и окончательно вытеснило из него все остальное. Здесь, в
бунгало Евы, Лесс и написал три первые статьи, которые должны были
"подломить ноги" его бывшему кумиру - Парку. Лесс послал их в газету,
через голову своего агентства "Глобус".
За месяц жизни в приморском бунгало Евы Лесс никого, кроме нее, не видел.
Их одиночество неожиданно нарушил Эд Леви - журналист, коллега по
агентству "Глобус". Сначала Леви сделал было вид, будто заехал сюда
ненароком. Но скоро Лесс понял, что приезд не случаен: после неуклюжего
вступления Эд сказал, что едет в Россию и хочет получить рекомендательное
письмо к бабушке Лесса.
- Бабушка в России?! - Изумление Лесса было так велико, что он даже уселся
на песке, где лежал, блаженно растянувшись на солнце. - Ты в уме?
- Не валяй дурака! - решительно перебил Эд, заглянув в записную книжку. -
Твоя бабушка госпожа Короленко...
- Короленко?.. - Лесс потер лоб. - Да, так до замужества звали мою мать.
Но, клянусь небом, не знал, что у меня есть бабушка, да еще в России!.. А
зачем тебе понадобилось знакомство с нею?
Эд объяснил, что внучка старухи Короленко - физик. Агентство хочет, чтобы
Эд ее интервьюировал, она делает какие-то чертовски интересные вещи.
- О, пожалуйста, не беспокойся, - развязно воскликнул Эд, заметив, как
нахмурился Лесс, - тут нет ничего такого... - он щелкнул пальцами. - Одним
словом, вполне чистое дело: русские нас здорово обогнали по части мирного
применения ядерной энергии. Шеф хочет сделать маленький бум, чтобы
проветрить мозги сенаторам и заставить открыть карман для работ по мирному
использованию атомной энергии. Понял?
- Я все понял, - спокойно заявил Лесс, снова растягиваясь на песке, - и
никакого письма тебе не дам. Прежде всего потому, что не имею
представления об этой бабушке. Так же, как и она, вероятно, не имеет
представления обо мне. Это первая причина. Все остальные не имеют значения.
Эд долго уговаривал Лесса и кончил тем, что от имени агентства предложил
заплатить за письмо.
- Если я не дал тебе в зубы, то вовсе не потому, что ты этого не стоишь, -
просто мне дьявольски лень, - ответил Лесс. - А теперь иди к чертям!
* * *
Хотелось как можно скорее забыть об Эде Леви, но чем больше Лесс о нем
думал, тем более странным казалось, что агентство знает такие подробности
биографии Лесса, каких не знал он сам. Это не могло быть случайностью: тут
приложил руку Нортон. А в общем к черту весь остальной мир! Хорошо, что в
момент приезда Леви Евы не было дома. Можно ей ничего не говорить.
С этим решением Лесс уснул в тени. После обеда снова поспал и отправился
на пляж. Он разгребал верхний слой песка и горстями доставал его снизу.
Там песок был влажный и прохладный. Он был приятен, но зато не сыпался
между пальцами, как тот, верхний, - белый и такой мелкий, словно его
веками толкли и толкли, пока не превратили в нечто чертовски приятное для
тех, кому больше нечего делать, как пересыпать его между пальцами.
Лесс лежал и думал обо всем, что приходило в голову. В данную минуту его
больше всего занимал вопрос о том, почему именно легкое движение песка в
руке доставляет такое удовольствие? Словно кто-то поглаживает по голове.
Говорят, японцы делают такой массаж затылку, чтобы снять утомление.
Сейчас Лесс вовсе не утомлен, он отлично отдохнул месяц у моря. Однако чем
лучше он себя чувствует, тем отвратительней становится мысль о
возобновлении борьбы. Пожалуй, хватит суматохи, какую наделали его три
статьи. Что бы там ни болтали, а один в поле все-таки не воин. И давайте с
этим покончим. Попробуем просто радоваться жизни. И вот Лесс пробовал
радоваться всему: тому, что от бунгало Евы, стоящего у самой воды, не
видно ничего, кроме нескольких красных крыш, зеленых зарослей, песка и
воды. А главное - радоваться океану, его сверкающей синеве и добродушному
бормотанию великана. Вероятно, благодаря океану нервы перестали бунтовать
даже тогда, когда Ева изредка заводила разговор о проектах поселиться
здесь навсегда. Тут Лесс обнаружил в Еве неожиданную способность много
молчать. Чисто женским чутьем угадывая настроение Лесса, Ева часами не
произносила ни слова - лишь изредка осторожно прикасалась кончиками
пальцев к его руке или плечу. Так боязливо касается хозяина лапа
преданного пса. Принято думать, что душевное состояние человека
распознается по его поведению и выражению глаз. Но в течение нескольких
дней Лесс не совершил ни одного движения или жеста, которые помогли бы Еве
понять, что он чувствует или думает. Он просто лежал. Лежал на песке у
воды, в тени деревьев. Лежал и думал. А между тем женщина безошибочно
узнавала, в какую именно минуту может к нему прикоснуться, не доставив
неприятности. Когда они плавали, она держалась поодаль именно тогда, когда
ему хотелось побыть наедине с океаном. А стоило ему подумать о ней - и Ева
была тут как тут, словно привлеченная током. Она начинала нырять,
плескаться и буянить, вызывая Лесса на соревнование. А если видела, что он
выходит из дому с ружьем и маской, тотчас бежала к моторке. Лесс делал
вид, будто ее не замечает. Но он знал, что может спокойно заплыть на любое
расстояние: у него под боком верный страж, бдительно наблюдавший за
появлением акул и готовый в любой момент принять его на борт моторки.
Вечерами, когда наступал штиль и бессильно повисал на флагштоке выдуманный
Евой экзотический флаг, Лесс усаживался в полотняное кресло и глядел на
океан, серебристо-синий и бесконечный.
* * *
...Ева вышла на лужайку, волоча по траве полотняное кресло. Она была в
одном халате. Халат распахнулся, когда она откинулась в кресле.
- Знаешь, дорогой, - медленно проговорила Ева, - я получила несколько
писем: ты совершенно свободен - можно никуда не ехать. Я уже
протелеграфировала компании, что выкупаю бунгало. Оно наше. Ты свободен,
свободен навсегда.
Лесс закрыл глаза. Не хотелось отвечать Еве, не хотелось смотреть на нее.
Все хорошее, что минуту назад было в нем к Еве и казалось ясным и прочным,
вдруг потемнело.
"Ты свободен", - сказала Ева. Свободен от чего? От свободы? Быть всегда
сытым, всегда спокойным за свою безопасность, делать все что вздумается в
этом бунгало, под этими пальмами, на песке этого пляжа, в воде этого
океана?
Голос Лесса казался спокойным, когда он сказал:
- Понятие свободы чертовски относительно.
- Как все в мире? - усмехнулась Ева.
- Пожалуй, как ничто другое. Одни отдадут свою свободу за пару красивых
штанов, не говоря уже о возможности всегда жить в таком бунгало, всегда
пить сколько хочешь, спать с женщиной и как можно меньше работать...
- А другие? - голосом, в котором не осталось нотки веселья, из темноты
спросила Ева.
- Другие охотно отдадут последние штаны и готовы жить впроголодь за право
чувствовать себя по-настоящему свободным.
- Чувствовать свободу?.. Но ты же сказал: понятие свободы относительно,
как ничто другое.
- Да, каждый понимает ее так, как ему свойственно. - Лесс помолчал и
мечтательно пробормотал: - Всегда туда, где еще не был; к тому, чего не
видел; всегда о том, о чем еще не думал; к тем, кого не знаешь.
- И всегда искать себе женщину, какой не было? - сквозь зубы проговорила
Ева.
- Искать якорь?..
- Корабли возят свой якорь с собой.
- Да, это один из вариантов.
- Тебе он не подходит?
- Нет!
Они сидели не шевелясь. За ними шелестели листья пальм, и по маслянистой
поверхности океана бежала легкая, едва заметная под луною рябь. Лесс
вытянул шею и настороженно прислушался: он и сам не знал почему, но ему
показалось, что это не был обычный ночной бриз. Лессу хотелось, чтобы
ветер разыгрался в бурю и разогнал, порвал в клочья тишину побережья,
разнес в щепы бунгало, поломал пальмы и погнал по океану горы валов. Лесс
встал и посмотрел на запад: оттуда надвигалась тяжелая туча. Лесс
потянулся, сгоняя остатки истомы, и пошел в дом.
Ева пошевелилась в своем кресле и издала звук, похожий на всхлипывание.
Лесс не оглянулся. Он шел, чтобы побросать в чемодан то немногое, что
составляло теперь его багаж.
И все-таки Ева была удивительной женщиной: наверно, Лесс ошибся,
вообразив, будто слышал, как она всхлипнула, - вслед ему послышался ее
совершенно спокойный голос:
- Утром я отвезу тебя.
Лесс не ответил: не утром, а сейчас он выйдет на дорогу, чтобы поймать
ночной автобус или хотя бы случайную машину.
5
Когда Лесс добрался до проезжей дороги и сел на свой чемодан, он еще не
имел представления, куда поедет. Если бы первый подошедший автобус
направлялся на юг, Лесс, вероятно, оказался бы у самой границы, но так как
автобус шел с юга, то Лесс поехал на север. Главная дорога, по которой
несся автобус, вела в столицу. В столицу так в столицу.
Помывшись и пообедав в гостинице, Лесс побрел к зданию парламента,
просвечивавшему своими белыми колоннами сквозь деревья парка. В этом не
было ни логики, ни какого-нибудь продуманного плана - только действие
затухающей волны взрыва, произошедшего в бунгало Евы. Куда спокойнее для
Лесса было пойти не к Парку, а, скажем, в агентство "Глобус", чтобы оно
его отправило за границу. Но, придя сюда, было глупо не повидаться с Дугом
Фримэном - секретарем Парка по печати. Дуг сказал Лессу, что на
пресс-конференции Парк будет говорить о "плодах Лугано": об открытом небе,
об инспекции и о чистой бомбе.
- Она осталась его коньком? - удивился Лесс.
- Теперь у нас все, как у больших, - с усмешкой сообщил Дуг, - старик
научился даже с важностью произносить "мне нечего сказать" - совсем как у
больших.
- Он что, рассчитывает все-таки рано или поздно взобраться на Золотую гору?
Дуг рассмеялся.
- Почему бы и нет? Разве у него меньше шансов, чем у всякого другого? Тут
годится всякая лошадь - даже такая дряхлая, как чистая бомба, если она
способна добраться до финиша.
Лесс первым забрался в хорошо знакомый ему зал Договора, где проводились
парламентские пресс-конференции, и занял место поближе к одному из
микрофонов, стоящих между рядами. Лесс знал: Парк может всякому заткнуть
рот отказом отвечать на вопрос. Но вместе с тем Лесс лучше многих знал и
характер Парка: старик не прочь вступить в драку, если вопрос задирист, но
может говорить лишь в той степени свободно, в какой это допустимо в
присутствии трех сотен настороженных корреспондентов. При этом
спрашивающий рисковал выслушать от Парка и не очень лестные эпитеты.
Бывший генерал не брезговал подчас военным словечком, не имевшим шансов
попасть в печать. Правда, при этом Парк всегда предварительно оглядывал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг