вспомнят ее и позовут на "настоящее дело".
Прогремел выстрел "Авроры". О Зинаиде Петровне вспомнили: позвали читать
корректуру "Красной газеты". И она работала там, пока не увидела, что ей
уже не под силу поспевать за жизнью типографии. Сказались годы ночной
работы, вечное недоедание по небрежности, невнимание к своему здоровью -
Зинаида Петровна слегла. Не хотелось покидать родной Питер, но делать было
нечего: пришлось переехать к старшему сыну в Москву. На отдых? Конечно,
нет! Через месяц она уже сидела в корректорской Госиздата.
Здесь на относительно спокойной, размеренной работе, имея ежедневный отдых
и хороший уход в семье сына, каждый день видя своих внуков, старуха вдруг
забеспокоилась о том, что где-то в Америке живет ее дочь Сима Большая,
эмигрировавшая туда со своим мужем-артиллеристом. А у Симы растет дочь,
Сима Маленькая. Мысль о том, что Сима Маленькая воспитывается на чужбине,
в семье белоэмигрантов, не давала старухе покоя. И вот Зинаидой Петровной
овладела безумная, на взгляд окружающих, идея вызволить Симу Маленькую из
тины эмиграции. Родным этот план показался неосуществимым, а то и просто
блажным. Но в один прекрасный день Зинаида Петровна заявила сыну, что
добилась у своих старых друзей-подпольщиков, ставших крупными советскими
деятелями, заграничного паспорта. Выхлопотав старухе заграничный паспорт,
друзья не смогли дать ей валюты. Нескольких царских золотых, собранных
знакомыми, не хватило бы на такое путешествие. Но вопреки всему в морозный
декабрьский вечер Зинаида Петровна взошла на подножку жесткого вагона
поезда. В руке у нее, как в былые годы странствий, был маленький саквояж.
Появление измученной старушки не вызвало большой радости у Симы Большой и
ее мужа. Обрадовалась только внучка Сима Маленькая. Девятилетняя девочка,
разумеется, не могла еще оценить значение и смысл путешествия старушки. На
восьмой день муж Симы Большой дал теще понять, что принимать столь
длительные визиты родственников ему не по карману. При этом разговоре Симу
Маленькую выслали из комнаты. Кто же мог предполагать, что ребенок проявит
интерес к происходящему? Замочная скважина сыграла свою извечную роль:
девочка слышала все, что произошло между старшими, и поняла смысл
трагической схватки старухи с собственной дочерью за судьбу ее, Симы
Маленькой. Ночью, тайно от родителей, девочка прокралась в каморку, где
плакала бабушка. В руках внучка держала узелок с бельем. Она предложила
бабушке идти в Россию. Да, на родину, в СССР, только туда!
О дальнейшем Зинаида Петровна молчит, а внучка рассказывает неохотно и
сбивчиво. Никто толком не знает, как, на какие деньги они совершили на
пароходе переезд в Азию. Они в Шанхае, но дальше ехать не на что: пять
дней блужданий и жизни в крошечной конурке. Что они ели в эти дни, чем
жили - не знает никто. На шестое утро Зинаида Петровна нашла работу в
китайской газете, издававшейся на английском языке. Как во всякой газете,
там нужны были опытные корректоры. С тех пор полгода старуха читала по
ночам английские гранки. Но того, что удавалось скопить за время работы в
шанхайской газете, не могло хватить на путешествие во Владивосток.
Отчаявшись, Зинаида Петровна снимает пустующий дом в дешевом, но
достаточно приличном квартале. На дверях дома появляется дощечка: "Пансион
с бесплатным обучением русскому, английскому, французскому и немецкому
языкам". Прошла мучительная неделя, когда она в отчаянии думала, что
вложила последние гроши во вздорную затею. Но вот появился один жилец, за
ним второй, там уже не пустовала ни одна комната. Старуха честно выполняла
обязательства своей вывески: выбиваясь из сил, она терпеливо проходила с
постояльцами курс лингвистики, необходимой, чтобы не пропасть в
многоязычном Шанхае.
Так прошел год, пока удалось набрать денег на дорогу до Владивостока. Они
на родной земле, но до Москвы, до дома еще одиннадцать тысяч километров.
Вместо того чтобы послать сыну в Москву телеграмму с просьбой о деньгах,
старуха снова поступает на работу в газету. Ее поддерживает то, что теперь
она не одна. Возвращаясь в комнатушку в Матросской слободе, она находит
готовый ужин и постель, приготовленные внучкой.
Известие о возвращении Зинаиды Петровны в Москву пришло накануне ее
приезда. Она сошла со ступенек вагона даже без саквояжа: опустевший, он
был обменен где-то на жареную курицу.
Не обращая внимания на уговоры родных, через неделю после приезда Зинаида
Петровна пришла в Госиздат: она желала работать, чтобы воспитывать внучку.
Говорят, что, удовлетворяя просьбу чужеземного посольства, советские
власти искали девочку, но так и не нашли. Достигнув совершеннолетия, Сима
заявила о бесповоротном желании остаться на родине.
- Но почему же все-таки... Зинаида Абиссинская?! - спросила Анна Андреевна.
Леонид Петрович улыбнулся и досказал:
- До революции Зинаида Петровна выбирала время для отдыха в разные сезоны,
никогда не рассказывая, куда поедет. Накануне отъезда она складывала в
маленький саквояж белье, пару прочной обуви и говорила: "Завтра проводите
меня на варшавский вокзал к поезду восемь тридцать". Это все. Дети
собирались у стариков. На двух-трех извозчиках ехали на вокзал. Там они,
наконец, слышали: "Напишу из Вены".
Из Вены приходила открытка с лаконическим описанием впечатлений. В
последней строке говорилось: "Напишу из Будапешта" или "из
Константинополя". Приходили открытки из Афин или Дураццо, из Венеции или
Барселоны.
В другой год отъезд происходил из Кронштадта, а на первой открытке стоял
штемпель Гамбурга или Лондона, за ними Парижа или Гааги.
Однажды пришло письмо из Абиссинии. Зинаида Петровна умудрилась попасть во
дворец негуса. Там, вероятно нарушая все этикеты (потому что никогда их не
признавала), она вступила в обстоятельную беседу с негусом негести. Она
восторженно писала, что он "очень мил". И "подумать только: по-настоящему
верит в бога".
При этих словах Леонид Петрович рассмеялся:
- Поверьте, застрянь она в Аддис-Абебе подольше - наверное, доказала бы
негусу, что вера - заблуждение: она убежденная атеистка.
Когда Анна Андреевна и Леонид Петрович вернулись на веранду, самовар
допевал свою песенку. Зинаида Петровна встала и пошла гостье навстречу. И
все: аккуратно подрезанная седая челка, гладкое черное платье с белым
воротничком, широкий кожаный пояс, из-за которого свешивалась цепочка от
часов, - все это было теперь для Анны Андреевны полно прелести и значения.
Смысл этого был еще и в том, что по другую сторону стола сидела Сима
Маленькая - советский ученый, доктор физических наук, с которым у Андрея
было важное общее дело.
Анна Андреевна бережно, обеими руками, взяла сухую руку старушки и
осторожно сжала ее. Хотя, право, ей очень хотелось эту руку поцеловать.
2
С тех пор как в заозерском штабе появилась "рыжая", о Ксении, казалось,
вовсе забыли.
"Рыжей" Ксения мысленно именовала Серафиму.
Андрей их не знакомил, и Ксения могла только гадать, кто эта решительная
дама. Она является в штаб с таким видом, словно тут ее собственная
контора, и здоровается со всеми молчаливым кивком головы.
Андрею пора было одеваться. Перед этим Ксения хотела проверить его сердце,
дыхание, реакции. За все, что происходит в полете, она несет
ответственность не меньшую, чем инженеры, и, во всяком случае, большую,
нежели эта рыжая. Имеет ли эта особа представление о том, что тело Андрея
должно испытывать нагрузки настоящего артиллерийского снаряда? Небось
гостья не может и вообразить, что значит ощущение проклятых "g" хотя бы в
момент, когда начинают работать стартовые ускорители. Сколько
неприятностей причиняют они летчику! Нужно иметь поистине железный
организм, чтобы все это выносить. Даже тренировочная тележка в момент
перехода от скорости М1 к нулю дает ускорение с огромным числом "g". Какие
же мрачные возможности таит для летчика переход к полету со скоростями 6М,
7М, 9М! Когда летчиков начинают тренировать, то, "провесив" только
несколько секунд на какую-то полутонну тяжелее самих себя, они перестают
соображать, видеть, двигать руками и ногами. А когда при перегрузке
опорные ткани глаза прогибаются, хрусталик выходит из фокуса, артериальное
давление крови оказывается недостаточным для снабжения мозга кислородом,
развивается коматозное состояние. Ксения насмотрелась на такие штуки. А
ощущения летчиков, когда ракетоплан выходит на орбиту?!
Теоретически, в случае полной исправности всех автоматических устройств,
эти ощущения, может быть, и имели второстепенное значение, но Ксения
держалась той точки зрения, что автоматика автоматикой, а, во всяком
случае, и сам человек должен сохранять способность действовать, как если
бы на борту не было никакой автоматики или она отказала. В последний раз,
когда Андрей проходил в камере тренировку на полет по орбите в состоянии
невесомости и было создано нулевое "g", рука Андрея совершила растерянное
движение, прежде чем ухватиться за правую рукоять "космического"
управления. Правда, всего лишь один раз произошла эта растерянность и
через день Андрей сразу нащупал рукоять, но все же оставалось коварное
"через день". Разве не она, майор медицинской службы Ксения Руцай,
отвечает за то, что Андрей способен мгновенно отозваться на любой толчок
нервов, вызванный одним из сигналов - красных, зеленых, синих, белых в
виде лампочек, стрелок, капель? Его нервы должны быть в непрестанном
напряжении, чтобы воспринять, и проанализировать сигналы любой автоматики,
и мгновенно принять решение, и, если нужно, изменить задание всей системе
электроники. Он, Андрей, должен крепко держать свои нервы в таком железном
подчинении, какое не снится людям, ходящим по земле. А ведь он не автомат,
он только человек. Существо во сто крат более совершенное, чем вся
созданная им автоматика, и вместе с тем только человек.
Расхаживая по коридору перед дверью командирского кабинета, Ксения в
десятый раз давала себе слово, что рапортом потребует отмены полета,
если... Если что?.. Если Андрей?.. Если эта рыжая?.. Что? Что?
Между тем Андрея куда больше собственного самочувствия заботила сейчас
работа "КЧК" - катализатора Ченцова - Короленко. Вадим болел и возню с
прибором целиком предоставил Серафиме. Андрей не сомневался в ее знаниях,
но не мог не видеть, что чем дальше подвигалось дело, тем больше Серафима
нервничала.
Может быть, разгадку ее настроения следовало искать в разговоре, который у
них как-то произошел.
- Война - мрачное, гнусное прошлое. С ним обязаны покончить они, их
поколение, старшие. А мы должны работать на будущее, на жизнь, где не
может быть войны и не будет. - И упрямо заключила: - Черт бы его побрал,
этот КЧК. Почему мы ради него бросили свою отличную работу?
- Все это очень... - Андрей запнулся было, но все же с улыбкой договорил:
- очень по-дамски. Как будто вы, физик, не понимаете, какой страшный джинн
выпущен из кувшина. Кто загонит его обратно? Разве не вы, физики, обязаны
наложить печать, которую человечество хочет видеть на кувшине? Ченцов
нашел свой тау-прим, но не сумел пустить его в ход. Вы держали в руках
генератор, но не знали, что сила, которую он родит, убивает войну. Скажу
вам больше: будь мы даже на все сто уверены в работе вашего КЧК, мы не
имеем права отказаться от активно-оборонительного оружия. До тех пор,
пока...
- Ладно, оставим это, - решительно отрезала Серафима, - что бы я тут ни
болтала, этот заказ будет выполнен, хоть меня и тошнит от слова "война".
Она слушала его, сдвинув брови.
- Вот вы все обо мне, о них и никогда ничего о своей работе...
Андрей пробормотал что-то об обыкновенности своего дела, "такого же, как
всякое другое". Но она, казалось, его не слышала:
- Уже подходя к самолету, вы сознаете, что, оторвавшись от земли, можете
на нее не вернуться... Знаете и все-таки... Я бы не могла. Я слишком
дорога себе.
- Поверьте, мое "я" мне не менее дорого, чем вся солнечная система! -
Андрей принужденно засмеялся. - Но дело совсем не в этом. Вы ведь тоже
знаете, что каждый день рискуете жизнью, подходя к своему генератору.
Нарушение изолирующего магнитного поля - и все! Вас нет! И так каждый
день. Чаще, чем я летаю. Не говоря уже о том, что одно соседство с
аппаратурой обеспечивает вам хорошую дозу рентгенов...
В предстоящем полете Андрей не видел сложности: самолет приблизится к
блиндажу с урановым контейнером, электронное устройство приведет КЧК в
готовность выдать поток тау-прим. Магнитная бутыль "откупорится" в тот
момент, когда радиолуч, посланный с самолета, отразится от уранового
заряда контейнера. Добрый джинн - тау-прим выскочит из бутылки и превратит
злого джинна - уран в безобидный свинец. Эти операции будут автоматически
повторены при прохождении над вторым контейнером, изображающим "водородную
бомбу". Заключенная в ее заряде потенциальная энергия взрыва будет
локализована. Дейтерий станет инертным гелием. Все это произойдет на
шестисоткилометровой трассе полигона в несколько минут. Чтобы сделать
площадку на высоте ста семидесяти километров, Андрею нужно провести взлет,
подъем и выравнивание в течение примерно девяти-десяти минут. По окончании
операции Андрею предстоят вернуть "МАК" в нижние слои атмосферы и на
скорости триста семьдесят километров посадить его на аэродром.
Летчики Андреева поколения еще помнили, с какими трудностями, с какими
жертвами авиация перешагивала пресловутый звуковой барьер; как лучшие
пилоты платили жизнями за стремление понять, в чем же трудность шага в
зазвуковые скорости. Теперь гиперзвуковой полет стал профессией Андрея.
Повседневностью офицеров его эскадрильи было то, что для строевых частей
ВВС еще оставалось завтрашним днем. Андрей хорошо знал, что люди его
профессии несут тяжкое бремя ответственности, не задумываясь над высоким
благородством этого добровольного бремени.
* * *
Наконец Ксения дождалась Андрея, но он так и не дал себя осмотреть с
обычной тщательностью. Быстро закончив разговор с Ксенией, он поехал на
аэродром.
Для Андрея-инженера в конструкции "МАКа" не было ничего тайного. Машина
оставалась машиной, готовой подчиниться воле Андрея, но с такою же силой
готовой оказать ему сопротивление: пусть только он забудет, упустит
что-либо в ее повадках, в управлении. Равнодушно вознеся его за пределы
атмосферы, машина ударит его о землю со всей силой, какую ей сообщит
двигатель в семьдесят тысяч лошадиных сил.
Просто смешно, как мало Андрей знает о собственном теле по сравнению с
тем, как точно его знание металлического чудовища. Тупорылый, со скошенным
лбом, "МАК" некрасив. Едва намеченные, словно недоразвитые, отростки
крыльев не внушают доверия. Трудно представить, что на этих тонких, как
бритва, плавниках на грани атмосферы может держаться самолет. Глаз
летчика, десятилетиями воспитывавшийся на стройности плавных форм, с
неудовольствием задерживается на всем угловатом, что торчит из корпуса
"МАКа". Профили крыла, элеронов, хвостового оперения кажутся повернутыми
задом наперед. Их обрубленные консоли возбуждают сомнение в естественности
конструкции, смахивающей на человека со ступнями, повернутыми пальцами
назад. Летчик не сразу свыкается с тем, что аэродинамика гиперзвукового
полета за пределами плотной атмосферы опрокинула традиционные
представления об устойчивости и управляемости. Угловатый подфюзеляжный
киль окончательно лишает машину привычной стройности. Куцая стальная лыжа,
не подобранная внутрь фюзеляжа, торчит, как хвост доисторического ящера,
возвращает мысль в глубину веков. Лыжи, необходимые далеким предкам
"МАКа", чтобы, не капотируя, ползать по земле, и потом отмершие из-за
полной ненужности, вдруг снова стали нужны, как внезапно отросший
атавистический придаток. Старики помнят пращура "МАКа" "Авро", бегавшего
по аэродрому с выставленной вперед антикапотажной лыжей, похожей на
неуклюжий суповой черпак. Полсотни лет, как сгнили останки последнего
"Аврошки с ложкой", а неуклюжая лыжа снова тут?
Но дело не только во внешнем облике машины. То, что творится внутри
конструкции, в ее металлическом нутре, так же непривычно для летчика
дозвуковых и даже звуковых скоростей. Температура встала на пути самолета.
На смену звуковому барьеру пришел барьер аэродинамического нагрева. Его
преодоление давалось с таким же трудом, как и в свое время преодоление
числа "М", равного единице. Эта преграда увеличивалась до катастрофы в
момент возвращения самолета в атмосферу. Конструкторам самолетов
приходилось заимствовать опыт у строителей газовых турбин. Свести
предательские ножницы прочности и веса - вот над чем пришлось ломать
голову металлургам. Предыдущему поколению авиационных технологов не
снилось, что в строительстве самолетов могут понадобиться материалы,
сохраняющие прочность, вязкость, упругость в температурах, близких к
рабочим условиям газовой турбины. От поверхности самолетной обшивки эта
температура передавалась всей конструкции. Возникала опасность разрушения
металлов, применяемых в конструкции.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг