В день отъезда с Симушира Волин проснулся очень рано. В открытое окно
был виден Орион в светлеющем небе. День обещал быть солнечным - редкий
подарок в летние месяцы на Курилах. Все дела завершены, протокол комиссии
подписан вчера вечером. До отлета еще несколько часов. Первые свободные
часы за две с половиной недели...
"Встречу солнечный восход", - решил Волин.
Он быстро оделся и вышел наружу. Рассветало. На востоке над океаном
лежали полосы темных облаков. Края их уже порозовели, а небо в промежутках
стало перламутровым. Порозовели и снега, венчавшие темную громаду вулкана,
у подножия которого ютились домики наземной базы "Тускароры". Поеживаясь
от утренней свежести, Волин быстро прошел на край обрыва к маяку. Опершись
о каменную балюстраду, окинул взглядом пустой темный океан. Внизу негромко
ухал прибой, и от тяжелого наката чуть вздрагивали камни балюстрады. У
входа в шахту еще светили наружные фонари, но было непривычно тихо.
Откачку закончили вчера. Поэтому моторы молчали...
Постепенно светлело небо и менял свою окраску океан: из темного
становился пепельным с синеватым оттенком. Уже различалась рябь волн и
полосы водорослей вблизи берега.
Налетел порыв утреннего ветра. Он принес знакомые запахи моря,
мельчайшую, едва ощутимую пыль соленых брызг. Волин подставил ветру лицо,
зажмурился.
Вспоминал...
Вот так и тогда - двадцать лет назад... Рассветы над океаном остались,
пожалуй, самым ярким воспоминанием недолгой службы в погранвойсках. В
тихие рассветные часы океан удивительно красив и особенно загадочен... С
детства океан манил его безграничным простором, влажным дыханием ветров,
летящих неведомо откуда, фантастическими переливами непрестанно меняющихся
оттенков воды и неба и бесконечными загадками, скрытыми в глубине. Зов
океана он ощущал почти физически. Поэтому посвятил океану жизнь. Но
задачи, которые он поставил себе, оказались невероятно трудными. И, строго
говоря, еще не решена ни одна. Долгие годы ушли на поиски путей решения,
бесконечные поиски, эксперименты... А сколько неудач! Конечно, "Тускарора"
- его детище.
Его и еще немногих энтузиастов. А сколько было оппонентов... Да они и
сейчас не сложили оружия. Даже старик Анкудинов считает, что с "Тускаророй"
поторопились, что рано идти на такие глубины. И, словно для
подкрепления позиций противников, эта таинственная трагедия... Правда,
станцию удалось сохранить и она будет работать. Пока будет... Но тайна
осталась - странная гнетущая тайна, которая тяжким бременем ляжет на плечи
тех, кому предстоит трудиться на "Тускароре".
Как он и предполагал, вода не успела проникнуть ни в нижнюю часть
шахты, ни на саму станцию. Аварийные перегородки шахты выдержали
испытание. Но что произошло на станции в ту ночь? Куда девались оба
наблюдателя? По-видимому, вышли на дно и не возвратились... Но почему? Кто
выключил свет в помещениях станции? Почему так неожиданно прервал
радиопередачу Савченко? На сколько таких "почему" не удалось дать ответа...
В помещениях станции все оказалось на месте и в полном порядке.
Отсутствовали лишь два глубинных скафандра - знак того, что оба
наблюдателя действительно вышли наружу. Радиопередатчик был выключен.
Значит, Савченко по своей инициативе прервал на полуслове передачу и затем
выключил передатчик. Отсутствовал, правда, последний том журнала
наблюдений...
Предыдущий был закончен в четверг вечером, об этом сделана
соответствующая запись. Нового тома, который наблюдатели должны были
начать в пятницу, на станции не оказалось. Кошкин уверяет, что новый
журнал был начат и Савченко даже набросал там рисунок таинственного следа,
обнаруженного на дне пролива Буссоль. Но Кошкин мог и перепутать. Весьма
возможно, что новый журнал просто не успели начать, ведь в пятницу
Савченко был на станции один, если не считать Кошкина. Северинов спустился
вниз в ночь с пятницы на субботу.
Странно, конечно, что два аккуратных наблюдателя в течение двух суток
не записали в журнал ни строчки... Передача оборвалась в тот момент, когда
Савченко сообщал о фиолетовом свечении. "Сегодня дважды видели фиолетовое
свечение на дне. Источник его перемещается...", - это были последние
слова, записанные наверху Мариной. Затем неожиданно наступила пауза. На
все вызовы "Тускарора" больше не ответила.
Тут, конечно, допущена ошибка... Надо было узнать, что в это время
делалось в шахте. Но, с другой стороны, перерывы в радиосвязи случались и
раньше, автоматическая сигнализация не подала никакого сигнала, весь район
станции и базы был под непрерывным наблюдением пограничников. Марина
тяжело переживает случившееся, казнится, что сразу не подняла тревоги, не
побежала к шахте.
Более того, если бы девушка отправилась ночью в шахту, вероятно, одной
жертвой стало бы больше...
Странный человек эта Марина. Энтузиаст и умница, но за ее стремлением с
головой уйти в работу прорывается какая-то отрешенность от окружающего.
Словно она хочет убежать от своих мыслей, позабыть что-то и не может.
Или все это последствия аварии на станции, аварии, безучастным свидетелем
которой девушке пришлось оказаться. Удивительно, до чего она молчалива,
скрытна; оживляется лишь тогда, когда говорит о работе. Анкудинов уверяет,
что Марина была такой и в студенческие годы, подозревает неудавшуюся
любовь.
А Розанов, который, кажется, сам неравнодушен к Марине, намекал, что
она была влюблена в Мишу Северинова...
Разумеется, не следовало поручать Северинову самостоятельных дежурств
на станции. Он молод, неопытен. Но в ту ночь вместе с ним находился
Савченко - человек уравновешенный, смелый, превосходный океанолог. Какая
непредусмотренная случайность подстерегла их и захватила врасплох во мраке
глубин?
Поиски на дне в радиусе нескольких миль от станции не дали никаких
результатов. Ни останков наблюдателей, ни частей скафандров, ни следов -
абсолютно ничего... Савченко и Северинов словно растворились в
непроглядном мраке дна. В протоколе комиссии в предположительной форме со
многими оговорками принята версия Лухтанцева: наблюдатели могли стать
жертвами гигантского спрута, которого неоднократно видели вблизи станции.
Такой вероятности, разумеется, исключить нельзя, но многое ей
противоречит. Если бы Савченко устремился на помощь товарищу, то вряд ли
он стал бы выключать по пути свет в помещениях станции и, наверное, хоть
что-нибудь успел бы крикнуть по радио Марине. Нет, спрут - это для
чиновников в министерстве...
Сейчас, после восстановления станции, тысячи людей обращаются в
институт, просят послать их работать на "Тускарору". В ближайшие дни здесь
появятся новые наблюдатели... Если бы не необходимость лично доложить
министру о работе комиссии и не дела в институте в Ленинграде, ему,
Волину, надо было бы сейчас остаться тут. Поработать несколько месяцев на
"Тускароре", самому внимательно обследовать дно. К сожалению, сейчас это
невозможно. Начальником "Тускароры" временно, до возвращения из Австралии
Дымова, останется Гена Розанов. Кажется, он способный, смелый юноша и
неплохой исследователь, но избытком энтузиазма не страдает. Хорошо еще,
что удалось преодолеть сопротивление Лухтанцева, убедить его допустить к
работе внизу Марину. Ее присутствие компенсирует то, чего нет у
Розанова... Едва ли только она сработается с Дымовым. Ох, этот Дымов...
Послышался шорох гравия под тяжелыми шагами. Волин поднял голову и с
легким удивлением сообразил, что совсем рассвело. Густо-синей стала
поверхность океана, теплым золотом налились облака на востоке и вот-вот
брызнут из-за них неяркие лучи утреннего солнца.
К площадке маяка неторопливо приближался Анкудинов в ватнике, белых
парусиновых брюках и в соломенной шляпе, сдвинутой на затылок. Широкое
красное лицо старика биолога расплывалось в довольной улыбке.
- Утречко-то, Роберт Юрьевич, - отдуваясь сказал Анкудинов. -
Благодать!..
Уезжать не хочется. А вы, однако, раненько поднялись, дорогой. Не
спится перед отъездом?
- Хотел посмотреть восход...
- Вот и я тоже. До чего хорошо...
- Вы теперь куда, Иван Иванович? - спросил Волин.
- В Крым, к своим дельфинам. Потом в Москву. В сентябре опять сюда.
Кошкин грозил к сентябрю закончить вчерне океанариум. Я ему, правда, не
верю.
Работы там до лиха, а теперь еще часть рабочих и техники перебросят в
шахту...
- Да, монтаж лифта придется ускорить...
- Эх, Роберт, Роберт, до чего ж ты упрям! - сердито перебил Анкудинов.
- Ты прости, что я так запросто... Хоть ты теперь и академик, а учил тебя
я...
Значит, мне можно... Законсервировал бы я твою "Тускарору" на несколько
лет.
Ну, хотя бы до того времени, пока удастся сконструировать надежный
донный вездеход. Ведь она нужна прежде всего как база таких вездеходов.
- Задачи, стоящие перед "Тускаророй", гораздо шире, - возразил Волин. -
Нам необходимы непрерывные донные наблюдения...
- Ну и веди их на здоровье с батискафов.
- Разве это заменит?
- А разве можно гробить людей! Ты не обольщайся, дорогой. Хоть тебя и
назначили председателем комиссии, ответ перед ученым советом института и
перед президиумом Академии тебе держать... А там у тебя "приятелей" - не
дай боже. Вот подожди, еще Дымов приедет с симпозиума, так он и дыму, и
жару добавит. Я бы этого типа вообще в институте не держал, а он - на тебе
- выскочил в начальники первой в мире глубоководной станции.
- Дымов - растущий ученый, способный океанолог. Молодой, энтузиаст
своего дела...
- А человек?
- У каждого из нас свои недостатки, Иван Иванович!
- Верно, ангелов в природе не бывает. Но недостатки недостаткам рознь...
Дымов нехороший человек, Роберт. А нехороший человек не может быть
хорошим ученым. Вот так...
- Вы слишком строги к людям.
- Мне можно... Людей на своем веку насмотрелся... Разных... Хорошее от
плохого умею отличать. И этого твоего Дымова еще со студенческой скамьи
заприметил. Никогда не забуду, как он у меня отметку на экзамене
выпрашивал.
Что у него в билете было, конечно, не помню, а отвечал он вокруг да
около.
Язык-то у него уже тогда был подвешен неплохо. Ударился в
философствование, слова не дает вставить. Я копнул поглубже - пустота...
Кончил он отвечать, я ему и говорю: "Кое-что вы, молодой человек, конечно,
знаете, но больше тройки поставить не могу". Он меня за рукав: "Иван
Иваныч, это недоразумение. Я все знаю; билет неудачный попался. Спросите
еще, пожалуйста. Я отличник, повышенную стипендию получаю". Что поделаешь?
Стал спрашивать еще. Он опять - вокруг да около, а как до существа дойдет,
чувствую, плавает. Долго я с ним промучился... В конце концов говорю:
"Ладно, четверку вам поставлю, но, имейте в виду, с натяжкой". Так он,
наглец, опять меня за рукав хвать: "Не ставьте четверку в зачетку. Без
повышенной стипендии останусь. Я не могу. У меня мама, у меня тетя...
Разрешите, завтра еще раз приду". И чуть не плачет. А мне, понимаешь, и
противно, и, вроде, жалость какая-то. Дело это вскоре после войны было.
Многим трудно жилось. Может, думаю, у парня семья большая. Выскочил на
повышенную стипендию, а я ему все испорчу. Полистал его зачетку. Вижу,
одни пятерки. Эх, думаю, от одного балла не рассыплется здание науки. Черт
с ним!.. Поставлю пять. Пусть получает свою повышенную стипендию. И
поставил... Он поблагодарил этак вежливо и пошел. А потом разговорился я
как-то в столовой с одним из преподавателей: оказывается, Дымов и у того
пятерку выпросил. Каков делец!
- Иван Иванович, экзамен всегда - лотерея. Кому как повезет. Мне,
например, на первом экзамене вы тоже четверку вкатили. А я материал знал.
- Ну, так ты не выпрашивал отметки.
- Нет, конечно. Но считаю, что вы тогда тоже ошиблись на один балл...
Одному передали, другому недодали. А в среднем - норма...
- Так я же не об этом говорю, - опять рассердился Анкудинов. - Конечно,
экзаменационная отметка не всегда отражает суть дела... Иногда придет
какая-нибудь зеленоглазая дева с рыжими волосами, вроде Марины Богдановой,
и этак мило плавает... Заглядишься и уже не слушаешь, какую она чушь
собачью порет... Ну и покривишь душой, поставишь четверку, за ясные
глазки. Наверно, и с тобой такое случалось... Но выпрашивать отметки - это
уже крайняя мерзость... А вообще экзамены отменить надо... Не нужны они ни
студентам, ни нам... По каждой дисциплине сейчас есть практикум. Вот он -
истинный и точный критерий, кто чего стоит.
- Разве вы не отделяете знаний от умения?
- Когда-то их отделяли... И это было исторически оправдано. А теперь
даже гуманитары пользуются электронными вычислительными машинами. Теперь
знать - это прежде всего уметь сделать. Вот так... Разве не согласен?
- Согласен лишь отчасти. Энциклопедисты, которые много знают и мало
умеют, нужны и сейчас. Для больших обобщений.
- Ну-ну... Вот ты много умеешь, будешь всю жизнь работать как ишак, а
обобщать предоставишь дымовым? Что ж, это они с радостью... Знают теперь
больше, чем в бытность студентами. Только вот для диссертаций им все еще
нужна помощь. Я-то знаю: докторская диссертация Дымова написана не только
на твоих материалах, но и с твоей помощью.
- Преувеличиваете, Иван Иванович.
- Ничего подобного... И, к твоему сведению, при голосовании я ему тоже
черняка сунул. Не потому, что идеи плохие. Идеи хорошие - за то, что не
его идеи. Вот так... И будь в нашем совете побольше таких старых чудаков
анкудиновых, не видать ему докторской степени, как своей лысины.
- Кстати, у него пока нет лысины...
- И не будет. Это я к слову... Дымовы застрахованы и от лысин, и от
стенокардии. Зато многие от них облысеют и стенокардию наживут.
- За что вы его так невзлюбили, Иван Иванович? Ведь не за экзамен же
тот злосчастный.
- Я бы тебе мог рассказать... Да не хочу настроение портить в такое
утро.
Одна история с его матерью чего стоит... Ведь она на него в суд
подавала...
В суд на сына!.. Ладно, черт с ним... Скажи лучше, почему его с
симпозиума не отозвали? Как-никак числится начальником "Тускароры".
- Президиум Академии предоставил ему самому решить - возвратиться или
остаться там до конца. Он сообщил, что его присутствие на симпозиуме
крайне важно, и остался. Через неделю приедет.
- Приедет - после драки кулаками махать. Это он мастак. Значит, ему
предоставили право решать самому, а нас никого не спросили... Мы все,
видно, чепухой занимались, что нас сорвали с мест и сюда прислали.
- Иван Иванович, дорогой, зачем вы так? Вы же хорошо знаете, что он
поехал на симпозиум в качестве единственного представителя нашей науки. И
симпозиум как раз посвящен глубоководным исследованиям со стационарных
станций. Нам важно знать все, о чем там будет говориться, и сформулировать
свои предложения по части организации совместных исследований.
- Значит, надо было ехать тебе, а не ему.
- Может быть. Но я был занят, вы знаете об этом. Мне предстояло
присутствовать на испытаниях подводных вездеходов.
- Ну, так ты все равно не смог там быть.
- Не смог... Из-за "Тускароры"... К счастью, испытания перенесли на
осень.
Модель потребовала серьезной доработки.
- Ну, ладно, - добродушно сказал Анкудинов. - Ты, наверно, прав. Тут
без тебя тоже могли черт знает что напороть. Никто не верил, что станция
цела.
Даже я не верил... Могли угробить твою "Тускарору"... Теперь что
думаешь делать?
- Прежде всего бороться, чтобы станцию не законсервировали. Очень
важно, что привезет с симпозиума Дымов... Осенью хочу поехать в Америку,
встретиться с Шекли. Договориться о совместных работах на дне Тихого
океана.
- А тут? - сурово спросил Анкудинов, глядя в глаза Волина.
- Еще не решил... Я оставил Розанову подробную инструкцию. Может,
все-таки обнаружат какие-нибудь следы на дне. Хоть какой-то ключ к
разгадке. А если нет, будем думать; думать и искать... Люди не могли
исчезнуть бесследно.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг