Экспедиция Беррона
У меня была копия фильма Беррона, и я не нашел ничего лучшего, как
посвятить в эту тайну своего друга Владимира Санина. Почему этого не
следовало делать? Да потому, что я уже вполне осознал опасность антиразума.
...Это было дома у Санина, на улице Часовой. Он включил проектор, и мы
стали смотреть фильм, припоминая соответствующие места из книги. Выражение
лица Санина, его легкие брови, выпуклые светлые глаза, светившиеся в
полутьме, подсказали мне в тот вечер мысль, что он похож на кроманьонского
следопыта. Удлиненная его голова отбрасывала на стену тень, неровный овал,
который свидетельствовал в пользу моего наблюдения: ведь кроманьонцы -
долихоцефалы, длинноголовые.
Теперь я должен предоставить слово Беррону. (У нас были его фильмы и
книга - живое свидетельство путешествия, тайну которого предстояло раскрыть.
Но это можно сделать, лишь выслушав участника и очевидца).
* * *
...Ночь темна, вода кипит в водоворотах, подхватывает наши катера,
разворачивает их, сталкивает и бросает на вырванные с корнем деревья,
мчащиеся в неудержимом потоке. К полудню мы оказываемся в более широкой
части реки Арари. Но она мелководна, и нам то и дело приходится спрыгивать в
воду, чтобы облегчить лодки и перетащить их через мели. Изнуренные, мы
решаем передохнуть на ферме Белем.
Ферма Белем - бедный домишко на деревянных сваях с крышей из пальмовых
листьев. Впрочем, в этом районе любое жилище напоминает большой зонтик,
защищающий его обитателей от дождя и солнца: температура 25 градусов здесь
держится круглый год. Гамак, маленький сундук, заменяющий шкаф, стул,
кастрюля и обязательный кофейник - вот и весь нехитрый скарб фермы. В каждом
доме есть и оружие - мачете, напоминающее саблю. С его помощью люди
прокладывают себе дорогу в тропическом лесу, режут хлеб, когда он есть,
разрубают туши животных, открывают консервные банки.
Мы голодны, но на ферме почти нет съестного. Хозяйка дала нам лишь по
маленькой тарелке мучной кашицы из корня маниоки, а ее муж любезно предложил
по чашке кофе и обещал вечером устроить пиршество. Здесь никогда не спешат и
все говорят "эспера" - подожди!
Расположившись на полу, мы наслаждаемся кофе. Через дыру в полу Жерар
замечает, что под нами что-то копошится. Огороженное под домом место кишит
кайманами. Нанятый нами во время экспедиции известный по всей Амазонке
охотник и укротитель животных Мишель сказал, что кайманы съедобны. Они могут
обходиться без пищи и воды два-три месяца. Их сохраняют живыми, потому что
на жаре мясо портится с невероятной быстротой.
Несмотря на усталость, мы идем смотреть, как хозяин выпустит из ямы
одного из своих двухметровых пленников. Извлеченный наружу кайман шумно
дышит, упирается, сопротивляясь человеку. Мишель ударами топора удивительно
легко и точно отрубает ему голову, отделяет хвост. Тело и голова отброшены в
сторону, а хвост, являющийся единственной съедобной частью, разделяется на
большие куски. Он будет зажарен...
* * *
Что-то было в этом фильме... такое, что настораживало, пугало. Я не мог
понять причину. Группа выходила на поляну или на берег реки, но лица у
многих оставались равнодушными, как бы кукольными, словно их не привлекала
новизна, не радовало открывшееся небо. Как объяснить это? Если кто-то и
выражал свои чувства, то звучало это не совсем естественно. Слово - Беррону.
* * *
...Индейцы идут легко, без затруднений ориентируясь в зарослях. Мы же,
наоборот, испытываем муки ада, пробираясь через сеть ветвей, длинных тонких
лиан, режущих, колющих, превращающихся в подвижные кольца вокруг шеи и ног
как раз в тот момент, когда нужно прыгать через влажные и вязкие корни.
* * *
Очередной привал. Люди располагаются на циновках, горит костер перед
входом в большую палатку, над огнем булькает вода в котелке, подвешенном на
треноге. И вдруг тренога исчезает. На одно мгновение. Но у меня быстрая
реакция, и я успеваю отметить сей немаловажный факт. Этой треноги -
связанных коротких жердей - не было долю секунды. Для режиссера это могло
пройти незамеченным. Равно как и для зрителя, впрочем. Или фильм
монтировался в такой спешке, что сюда попал предыдущий кусок ленты,
соответствующий моменту, когда горел костер, но тренога еще не была
установлена?
Новые кадры...
Индейцы, вооруженные сарбаканами, которые могут быть приняты за ветки,
прячутся среди листвы или в дуплах деревьев. В небольшом футляре, висящем на
шее, они носят стрелы, уамири, длиной в тридцать сантиметров, с остриями,
смоченными в настойках из различных растений, среди которых самым страшным
является яд кураре, или урари, убивающий в три минуты...
* * *
Зачем Беррону понадобилось объявлять, что цель экспедиции - поиски
Фосетта, а затем опровергать себя, заявляя, что поиски эти лишь предлог?
Почему Беррона интересовали рассказы о племени живарос и высушенных
человеческих головах?
Ответ мог быть только один: Беррон хотел убедиться, что, зная тропический
лес так, как знал его Фосетт, можно пройти самым сложным маршрутом. У
Фосетта были проводники. Кроме того, Фосетт знал историю, нравы и обычаи
индейцев, уважал их, и ему, конечно же, не угрожало многое из того, что
представляет смертельную опасность для новичков.
- У меня сложилось мнение, что он все же искал следы Фосетта, - сказал
Санин, когда я спросил его об этом.
Я был согласен с ним. И все же почему Беррон отрицал этот факт?
- Он не хотел, чтобы об этом знали, - ответил на вопрос Санин.
- Да, но он вначале сам заявил во всеуслышание, что будет идти по следам
Фосетта! - воскликнул я.
- Что ж, - сказал Санин, - этого нельзя было скрыть. Но это традиционная
цель многих экспедиций на Амазонку, и заявление вряд ли кто-нибудь принял
всерьез. И когда Беррон открестился от него, ему поверили! А он, судя по
записям, все же думал о Фосетте.
* * *
Где-то в начале фильма были горы и скалы, настоящая горная страна, по
словам Беррона. Но чего-то не хватало...
Я думал об этой горной стране и не решался высказать вслух подозрение: с
лентой кто-то основательно поработал без ведома участников экспедиции,
которые должны были увидеть затерянный город! Возможно, его видел и Фосетт.
Что с ним после этого сталось - никто не знает... Даже само описание горной
страны в книге Беррона какое-то невнятное, невыразительное, не говоря уже о
соответствующих кадрах фильма, - там она лишь промелькнула.
Фильм был смонтирован вопреки замыслу Беррона - вот к какому выводу
пришел я. Кто-то не хотел, чтобы мы видели этот город. И даже отснятые там,
на его развалинах, кадры исчезли. И кто-то торопливо склеивал фильм из
обрывков. И добавлял при этом свое. Так уничтожалась память о прошлом, об
индейцах - дальних потомках латиноамериканских кроманьонцев и атлантов.
Диалог при свечах
Да, Беррон искал следы экспедиции Фосетта. Я встаю, хожу по комнате,
потом иду в ванную, расстегиваю ворот рубашки, подставляю шею, голову, руки
под струю холодной воды. И мысль моя растягивает частицу экранного времени,
многократно воспроизводит ее - каждый раз иначе. Напрашивается ответ: ленту
монтировал кто-то другой, не Беррон, не его помощники, не монтажер и не
режиссер.
А сама экспедиция? Была ли она? Может это всего лишь гипноз, внушение?
Немыслимо! Немыслимо... Само слово означает нечто несусветное. Но это и есть
абсурд, антиразум! Ему не нужна была экспедиция. Не нужны в джунглях следы
человека, который искал следы других людей. Невозможно? Нет, с точки зрения
антиразума это как раз возможно, даже очень. Я чувствую истину: кто-то
усыпил Беррона и его спутников.
На экране... кинодвойники. И литературные двойники - в его книге.
Для антиразума не так важны детали, мелочи, как важны они для нас, людей.
Когда-то кроманьонцы выжили благодаря обостренной наблюдательности. Они были
настоящими следопытами, подлинными художниками.
Что же нужно людям согласно сценарию антиразума? Побольше убийств,
анаконд, зубастых кайманов, человеческих голов, высушенных для коллекций.
Чтобы поубавилось мужества у желающих пройти тропами Фосетта или другими
дорогами - в неведомое.
* * *
Ко мне заехала Рута, и я рассказал о своих впечатлениях.
Я внес в комнату две зажженные свечи, вышел на кухню, нашел третью свечу
в старом ящике под столом - стеариновый огрызок. Когда три огня осветили
комнату, достал увеличенное фото мадленской женщины-кроманьонки. Поставил
картон на стол между двух свечей, третью отодвинул. Считают, что кроманьонцы
не могли изображать лица. Это не так. Лицо женщины было вырезано из кости
двадцать тысяч лет назад.
- Мастеру светил факел, точнее, три факела, - сказал я. - Как сейчас. И
он видел лицо живым и смог передать почти неуловимое состояние этой женщины,
когда она думает о чем-то своем, быть может, вспоминает волшебные минуты,
которые не повторятся. Смотри внимательнее - и ты увидишь в этом лице много
больше того, что привыкла видеть. Оно свободно от тревог и забот, одно
светлое раздумье и спокойствие озаряют его.
- Она видит нас! - тихо воскликнула Рута.
- Да. Как тогда. Она и тогда видела нас. Мы ее дети, потомки. Мы почти
такие же, как она. Только она немного выше ростом, и руки ее умеют больше,
чем наши.
- Их было мало, - выдохнула Рута. - Как они выжили? Как смогли?
- Смотри на эти свечи. Бессмысленно оглядывать статуэтки в витрине, они
там мертвы. Но как только загораются три огня, дающие глубину пространству,
мы ловим этот миг: на нас смотрит живое лицо, живые глаза.
...Как бы между прочим я спросил ее, долго ли они добирались до Земли.
- А как ты думаешь?
Она сжала рукой тугой пучок волос, подошла к настенному зеркалу, заколола
пучок металлической заколкой.
- А как ты думаешь сам? - повторила она вопрос как будто бы издалека,
словно мои слова в перелетах разделили нас невидимой преградой. Может быть,
лучше было не спрашивать ее об этом?
- Я думаю, - сказал я, - думаю, что прическа пучком тебе не так идет. Это
потому, что ты молода, похожа на студентку и совсем не похожа на
инопланетянку. А раз так, полет не должен занимать много времени. Если,
допустим, вы стартовали, когда тебе было всего десять лет по нашему земному
счету, то сейчас тебе примерно девятнадцать. Девять лет - вот сколько нужно
лететь до нас.
- Ты ошибся дважды, - ответила Рута. - Во-первых, мне не девятнадцать, я
старше. Во-вторых, девять лет - это было бы очень много даже для нас. Мы не
боги, даже не кроманьонцы. И мы не бессмертны.
Она отошла от зеркала, волосы ее снова накрыли плечи, они струились
мерцающими антрацитово-темными волнами, и, когда я приблизил руку, одна из
этих волн, ближайшая ко мне, оттолкнулась.
- Я расскажу... - Она поправила волосы почти неуловимым движением и
быстро улыбнулась одними губами.
Выходило, что я не понимал до сих пор, почему недостижимы очень большие
скорости, скажем субсветовые. Я думал, что они опасны для человека. Но не в
этом дело! Опасны не скорости, а ускорения. Ведь именно ускорения вызывают
перегрузки. Но можно ли достичь скорости без ускорения? Нелепый вопрос!
Конечно, нельзя. Значит, перегрузки все же ограничивают возможности полетов?
Отнюдь. И разобраться в этом просто: спинка пилотского кресла получает
ускорение и давит на человека, а сам он стремится сохранять состояние покоя
- вот в чем трудность. Корабль ускоряется, а пилот получает импульс движения
от кресла, причем такой, что это все равно как если бы человек плюхнулся в
это кресло с огромной высоты. Но есть выход: нужно, чтобы пилот, а точнее,
каждая клетка его тела получила ускорение одновременно с кораблем. Или,
строго говоря, все молекулы и атомы внутри корабля должны получать импульс
движения одновременно. Тогда не будет никаких перегрузок. Можно ли это
сделать? Да. Движение сообщается с помощью поля, которое действует на любую
мельчайшую частицу - и на пилота тоже. Движение начинается сразу, строго
одновременно, нет ни деформаций, ни перегрузок в общепринятом смысле этого
слова.
- Ясно? - спросила Рута, и я кивнул, но у меня был такой вид, наверное,
что она добавила: - И все же это сложно, гораздо проще сделать корабль
достаточно прочным, а поле применить лишь для ускорения людей в особых
отсеках. На твоем языке их можно назвать левитрами. Слово мне так нравится,
что с твоего разрешения я буду и впредь именно так называть эти отсеки или
кабины.
- Разумеется, у меня нет возражений.
- В каждом левитре помещается два-три человека, иногда один. И кабины эти
обычно выступают из корпуса, совсем как глаза глубоководных рыб, о которых
ты мне рассказывал.
Она достала из сумки рулончик темной пленки, развернула его, и пленка
сразу затвердела, образовав большой квадрат, который она приколола булавкой
к стене. Булавка была маленькая, золотистая, с зеленым отливом, как крылья
бронзовки на солнце.
- Это тебе! - выдохнула она. - Я давно хотела подарить на память рисунок
или картину. Видишь, там звезды, а вот наш корабль. Кажется, он крадется
среди созвездий. Но это не так: летит он очень быстро, весь полет от нас до
вас занимает не больше трех часов. Потому что корабль с левитрами. Их
восемнадцать. Картина называется: "Корабль с восемнадцатью левитрами в
созвездии Центавра". Это название ты должен запомнить, не рассказывай об
этом случайным людям, ведь ты доверчив, как кроманьонец, и не защищен от
клыков троглодитов, нападающих на тех, кто дремлет или мечтает.
Атлантида погибла летом!..
Я искал для Руты и ее друзей подтверждения необыкновенных способностей
кроманьонцев выживать в трудных условиях.
И находил их... в современных данных метеорологии, например. На всей
планете тогда и сейчас атмосфера дышит, в ней рождаются и умирают течения и
вихри, тепло и холод переносятся на тысячи километров вместе с воздухом. Но
перед тем как мы погружаемся в холодное или теплое течение, пришедшее, быть
может, с противолежащего континента или полярных островов, возникают едва
ощутимые изменения. Никто не знает, почему некоторые люди одарены
способностью предсказывать погоду на три дня вперед. Может быть, им помогают
ионы?
Организм наш может улавливать первые же признаки борьбы между двумя
воздушными течениями: перед сменой фронтов погоды кровь свертывается
быстрее; она гораздо скорее рассасывает сгустки, грозящие нашему здоровью,
если ожидается наступление холодного фронта. Я нашел описание тех изменений,
которые наверняка должны происходить, но которые не всегда известны медикам:
особенно чувствительна эндокринные железы, они меняют содержание в крови
сахара, кальция, магния, фосфора. Мне осталось сопоставить эти цифры с
картами расселения кроманьонцев, с маршрутами их передвижений, с местами
временных стоянок.
Когда я сообщил о своей работе Руте, она была изумлена:
- Ты и вправду доказал, что кроманьонцы маги и кудесники. Они улавливали
такие изменения в собственном организме, какие нельзя измерить даже
чувствительными приборами. Что ты думаешь об ионизации воздуха?
- Думаю, что перед грозой именно положительные ионы дают себя знать.
Самочувствие резко ухудшается, страдают не только астматики и больные
туберкулезом, но и вполне здоровые люди. Наоборот, после грозы наступает
улучшение, и это только оттого, что в воздухе много отрицательных, полезных
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг