его жизнь, оторвать от музыки. Но он не решался вскочить - он только сидел,
да все смотрел и смотрел на них, пытался понять, что же они говорят.
А говорил все, в основном Вениамин Борисович, редактор же газеты, Петя,
лишь иногда поддакивал, оглядывался по сторонам так, будто ожидал, что
сейчас вот, из какого-нибудь угла метнется на него призрак. Вениамин же
подробно расписывал то, что было Виталием услышано с самого начала - говорил
о том, что некоторые из стихов его блещут необычайным талантом,
гениальностью - что благодаря ему, Вениамину, уже многие специалисты
подтвердили это, и что теперь осталось только напечатать книгу. Вот
последние слова в этой длинной-длинной речи:
- ...Многие, многие хорошие люди крайне заинтересованы в этом, Виталий
Сергеевич. Будет проведена рекламная компания по радио и телевидению, и
воссияет имя нового Александра Сергеевича!.. А?!.. Ну и музыка... Что ж это
за музыка играет? Никогда не слышал этого скрипача... Кто ж это?..
Тут Виталий вскочил - встал перед ними, весь трясущийся, исходящий жаром;
в полумраке глаза его вспыхивали так пронзительно, так ярко, что казалось -
сейчас вот он испепелит их, да и сам обратится в кучу пепла. И голосом
религиозного фанатика он стал рассказывать - все-все рассказал, и как
кассету нашел, и как жил потом, и их молил прислушаться к этой музыки - не
суетится, не бежать, но слушать и слушать, слезы лить. В конце концов, он
пал перед ними на колени, поймал их ладони, принялся целовать, жаркими
слезами орошать, и все молил-молил - сначала и Вениамин, и Петя - все
пытались прервать его проповедь, но потом сами невольно прониклись, и сами
не заметили, как и на их глаза выступили слезы - даже и когда поток его
жарких слов иссяк, они стояли недвижимые, чувствующие на своих ладонях его
жаркие слезы, и не помнили уже, зачем пришли сюда, да и всей своей прежней
жизни тоже не помнили. И продолжалось это до тех пор, пока кассета не
закончилась, пока музыка не оборвалась, пока не наступила неожиданно резкая,
звенящая тишина, в которой проступило гудение машины, расплескивающей лужи
на улице. Тогда они очнулись, тогда они заволновались, и хотя Виталий хотел
переставить кассету, всеми силами пытались воспрепятствовать этому -
говорили, что просто необходимо обсудить все в тишине, и при этом очень
волновались, переглядывались. Наконец, Вениамин догадался, и очень
настойчиво стал предлагать Виталию покинуть "этот леденящий склеп", пройтись
по улице, что просто необходимо, так как "выглядит он очень нездорово".
Виталий не слушал их, он несколько раз пытался прорваться к магнитофону,
и каждый раз получал отпор - оба редактора были настолько перепуганы
случившимся с ними, что даже дрожали - никогда в их литературную жизнь не
вмешивалось что-нибудь такое вот мистическое, а тут. И Виталий, совершенно
не слушая их уговоров, вновь забился в угол дивана, да так и сидел там,
дрожащий, ждущий, когда же наконец они оставят его. Но они не оставили - они
вновь стали говорить про его гениальность. Между прочим, Вениамин задал и
такой вопрос:
- Что же - и телефон, выходит, вы все время отключаете?.. Сколько уж
пытались до вас дозвонится...
- Нет у меня телефона... Нет и не надо!.. Возьмите тетрадь - возьмите
все, что вам надо, и только тьму и Музыку - только их мне оставьте!..
Но напрасны были моления Виталия. Действительно, Вениамин держал в руках
подобранную в коридоре тетрадь, подобрал и те листы, которые выпали до этого
на пол - бережно вложил их. Теперь этот деловитый человек, переборов первый
припадок страха, попросту отпихнув от себя все мистическое - собрался
убеждать Виталия столь же настойчиво, как до этого он собирался трезвонить в
дверь. Вновь и вновь повторял он, что "...нельзя же губить себя в этой
гробнице", что "его ждет и признание и известность", что "...для начала надо
пройтись по свежему воздуху..."
Это продолжалось очень долго - быть может час, а то и полтора - если бы
Виталий слушал Музыку, так это время промелькнуло для него в одно мгновенье,
однако, музыки не было - был только это настойчивый дребезжащий голос,
перемеживающийся с суетными возгласами с улицы, и Виталию показалось, что не
час, не два, но целые годы мучений, одиночества прошли - и он сдался, он
действительно стал чувствовать духоту, ему грудь сдавило, страстно
захотелось вырваться на простор - он вскочил... Если бы его не приостановили
эти два редактора, то он выбежал бы на улицу в чем был - босиком, в этой
грязной, измятой одежке, на бомжа, на алкоголика похожего. Но они (в
основном, опять-таки, Вениамин), настояли, чтобы он умылся, побрился - пока
он этим занимался (под надзором Вениамина), Петр сбегал в магазин и купил
ему светлую рубашку, светлые брюки и ботинки...
...Спустя еще полчаса из подъезда вышла троица вид которой заставлял
многих замедлять шаг, оборачиваться, однако же сами ее участники настолько
были поглощены беседой и чувствами своими, что не замечали никого
окружающего. И, право - два преуспевающих, солидных мужчины, а между ними
некая тень, которая того и гляди, от какого-нибудь неосторожного движения
развалится - да - вид у Виталия был настолько необычным, что первое
впечатление было, что - это пришелец из иного мира - некоторые даже
вздрагивали невольно; и лишь затем, приглядевшись, понимали, что - это
все-таки человек.
- Разве не прекрасна весна?.. Разве можно губить себя?..
- Отпустите меня, пожалуйста...
- Мы блага тебе хотим. Вскоре ты станешь по настоящему счастливым...
- Я уже счастлив. Я счастливее всех вас... Нет - уже несчастлив, зачем вы
оторвали меня от Музыки...
- Счастье сидеть в духоте? Во мраке? Слезы лить?.. Счастье - это любить,
весне радоваться! Иногда свет, по крайней мере - стремление к свету,
проскальзывает в твоих стихах. Счастливым ты напишешь еще более прекрасные
вещи... Я даже и представить не могу, насколько прекрасные...
- Выпустите меня, пожалуйста... - по щеке Виталия покатилась слеза.
* * *
Затем для Виталия настал Ад. Он то думал, что самое страшное мученье -
это пройтись по этой шумливой, раздирающей его помыслы, хаотичной улице, так
нет же - это было только преддверьем мучений еще больших - мучений, которые
прежде не могли привидеться ему и в кошмарном сне. В тот же день его повели
в какое-то помещение, в котором собралось довольно много мужчин и женщин, в
основном пожилых - все они без умолку говорили, голоса у них были
мелодичные, теплые и умные - ему хотелось бежать от этих голосов, ему
казалось, что все они за красивыми построениями скрывают пустоту, ему
казалось, что к нему прилипли сотни жирных пиявок, он хотел от них
отделаться - отмахивался, но они подходили вновь и вновь, улыбались,
спрашивали...
Потом его отвезли домой, и оказалось, что дома уже кто-то хозяйничает -
молодая стройная девушка заканчивала уборку кухни, и когда истомленный
Виталий вошел, то бросилась к нему навстречу, и, вся исходя лучезарной
улыбкой, начала лепетать, что она поклонница его творчества, и вдруг,
протянула ему книгу, на обложке которой была фотография бледного Виталия, и
серебристыми, крупными буквами была выведена его фамилия. И даже ему было
это удивительно, он спросил:
- Что, уже издали?
Ее глаза стали огромными, так и засияли теплыми слезами:
- Да, да - уже ведь месяц прошел, как издали...
- Да как же месяц, когда только сегодня...
Он замолк, задрожал, схватился за раскалывающуюся от боли голову.
- Что вы, что вы... бедненький... - тут он почувствовал, как ее теплая,
нежная ладонь легла на его лоб, и отдернулся - никогда прежде не прикасалась
к нему девушка.
- Ведь сегодня только эти пришли... Ведь сегодня все началось...
- Так ведь год прошел, как имя ваше стало известным.
- Как же год?! - вдруг испугался, болезненно вскричал Виталия. - Да что
ты говоришь такое?!.. И что с моей квартирой?! Что ты сделала с нею?! Что Вы
сделали с нею?! Где мне теперь укрыться?! Где моя Музыка?!.. Где?!
От открыл свое мертвенное лицо, и теперь судорожно оглядывался - эти
вычищенные до блеска комнаты, этот свет повсюду... нет - он не хотел этого,
его воротило от этих ярких, броских, правильных форм - он хотел забвения,
смерти, Музыки. И он бросился в свою комнату, увидел, что там уже новый,
какой-то очень дорогой музыкальный центр - кипы кассет, компактов. Он резко
обернулся - девушка стояла перед ним: стройная, златовласая, настоящая
красавица. Он не хотел этой броской красоты, он хотел вновь и вновь
вспоминать ту, виденную когда-то, он заскрежетал зубами, и с мукой стал
выплескивать из себя:
- Вы что - думаете, наверно, что я совсем ничего не понимаю?.. А вот и
ошибаетесь - кое в чем я еще разбираюсь!.. Вы вторгаетесь в мою жизнь, вы
мою квартиру присваиваете - не имеете права! Здесь моя собственность! Вон из
моей жизни! Вон! Или... Или я не знаю что сделаю...
- Мы же познакомились вчера...
- Что?!.. Да как же мы могли вчера познакомиться, когда вчера еще хорошо
было, и только этот Виктор ко мне заходил, пустоту свою говорил!..
- Год. Виталий, дорогой, год уже прошел. Прошлой весной все началось. Мне
тебя... Можно ведь на ты, да?.. Мне так тебя жалко!.. Я же, влюблена...
- Куда ж этот год улетел?! Что я целый год делал?!.. Ну, рассказывай, что
со мной было за все эти месяцы?!
- В основном - все конференции, съезды, интервью. Но у вас был такой
страшный вид - вы словно уже мертвым были, а ответы ваши - вы иногда стихами
говорили, иногда рыдать начинали, иногда молчали, в пустоту глядели, но
глаза то ваши все время пламенели. Ну вот опять на "вы" - я очень, очень
волнуюсь, понимаете...
- Да... И стихи писал?!
- Иногда, редко очень...
- Да что ж это?!.. А Музыка то где?!
- Музыка... Я не знаю о чем вы говорите... О чем ты, Виталий, говоришь. Я
же здесь только первый день. Видишь, как постаралась - ты же мне кредитную
карточку дал - позволил весь этот мрак благоустроить...
- Да это ж бред! Вчера познакомились?!
- Да, да... На вечеринке... Я в основном говорила, но вы же со всем
соглашались. Я так волнуюсь... Вы так и не дали автограф, да и зачем он -
ведь мы теперь все-время вместе будем.
- Прочь! Иди прочь!
- Виталий, дорогой, вам же лечиться надо. Вы же очень, очень больны. Вы
же и мира не воспринимаете. Вы стихи прекрасные пишите, но сами то как бы и
не живете...
- Ведьма! - он схватил ее за плечи и с силой встряхнул. - Отдай мне
музыку и убирайся прочь!..
Девушка и не пыталась вырваться, она только опустила голову и громко
зарыдала. Виталий сам почувствовал боль, страдание, он выпустил ее плечи, а
у нее ноги подогнулись и она уткнулась лицом в его плечо - он почувствовал
на груди ее жаркие слезы.
- ...Тебе так плохо, ты такой одинокий. Пожалуйста, пожалуйста - позволь
мне быть вместе с тобою...
Он отвечал дрожащим, слабым голосом:
- А я ведь и прежде предчувствовал, что ты придешь. Даже, знаешь ли, и
речь для тебя уготовил. И вот теперь... Кажется, напрасно я все те слова
готовил... теперь все путается, с трудом вспомнить могу... Ты, понимаешь ли
- ты пришла, чтобы разрушить все - всю жизнь мою; ты вовсе не любишь меня...
- А... Ты почувствовал... Я же не говорила тебе! Или обмолвилась - но ты
сразу почувствовал - всем сердцем люблю; тебя одно - пожалуйста, не
отвергай. Я буду помогать, я вылечу тебя...
- Где Музыка?! Ты только верни мне Музыку, и уйди! Оставь насовсем! Все,
все оставьте... - тут он, в порыве страдания вновь схватил ее за плечи и
вновь встряхнул. - Мне очень больно! Мне среди вас, очень, очень больно!
Уйди, а я здесь все погружу во мрак, и будет Музыка. И все! Все! Я никогда
больше отсюда не выйду, потому что тошно! Тошно! Тошно от вашего мирка!..
Тело умрет, как это хорошо... Ты говоришь, что я болен - а я говорю, что -
все вы! Все!.. Вы больны! Больны! Вы всегда в пустоте толчетесь, сплошной
самообман, бесконечные иллюзии вас окружают! Ты запомни - я в каждое
мгновенье умираю! Уйди, дай умереть! Иди, и вертись в своем разумном хаосе!
Дай мне тишины и музыки!.. У-й-д-и!!!
И он, развернул ее, горько рыдающую, и, сильно толкая, вывел в коридор, а
там и на лестницу выпихнул, из всех захлопнул за ней дверь; стал закрывать
замок, и тут обнаружил, что и замок какой-то новый, блестящий - он довольно
долго с ним возился, и, дождавшись наконец щелчка, повернулся и метнулся в
свою... впрочем уже вовсе и не в его, но преображенную, чуждую комнату. Он
стал рыться в кассетах - раскидал все их, но так и не нашел той, единственно
дорогой - он бы сразу узнал ее - то была изрядно потертая, для других может
совсем неприметная кассета. Все же он стал проверять все разбросанные по
полу кассеты - ведь должна же была быть хоть одна копия, ведь не могли же
оставить его без всякой надежды, в таком мучении. Однако, ни одной копии не
было - все чуждая ему, негармоничная, даже и не музыка - нет - белиберда,
еще худшая чем шумящий за окнами хаос. Как же отвратительно это яркое сияние
из начисто вымытых окон! Прежде всего он захлопнул форточки, и так хоть шум
стал не таким режущим! Бросился искать занавеси, распахивал шкафы, тумбочки,
и не находил даже ничего темного. Наконец, с полчаса так пробегав,
просуетившись, он почувствовал сильную усталость - даже и ноги оцепенели, и
он едва смог доковылять до своей кровати - там все его тело разом
подогнулось, и он повалился лицом вниз, обхватив руками лоб, зажав уши - он
решил, что лучше всего было бы умереть, и он смирился со своей смертью -
решил лежать так до конца. Долгожданная тьма нахлынула стремительно, и не
было больше ни звуков, ни видений...
* * *
Очнулся он когда на улице развесил свои загадочные, темноватые полотна
поздний вечер - и, хотя и из-за закрытых окон, но шум этого опьяненного
весной города врывался в комнату, и прежде всего Виталий бросился к
магнитофону - только схватившись за этот новенький, полированный центр,
вспомнил все, и сжал голову от пронзительной, волнами накатывающейся боли.
Он не знал что делать, куда деться. Он не мог больше лежать, не мог и
сосредоточиться - попробовал посидеть с зажатыми ушами, однако и это было
невыносимо - как бы крепко не зажимал, все равно слух был настолько
обостренный, что хоть некоторые звуки, но проникали из внешнего мира.
Главное - не было музыки! Он пытался вспомнить ту пронзительную мелодию, но
приходило некое невыразительное гудение, бормотание; пытался вспомнить
мгновение встречи с Нею, но мгновение представлялось обесцвеченным,
безжизненным, и это было невыносимо тяжко, ведь мог же он вспомнить по
крайней мере то, как прежде он часами плакал - а теперь то все пустота, и
этот невыносимый, вязкий, болезненный шорох, скрежет, стон безумной жизни за
окном - и он вновь схватился за раскалывающуюся от боли голову, и,
повалившись лицом на подушку, застенал: "Зачем... за что вы это со мной
сделали?!.. Свободы... Дайте мне уйти..."
Тут пришла мысль о самоубийстве - он бросился в ванную. Схватил маленький
стульчик и изо всех сил ударил им по зеркалу, раздался треск - часть зеркала
грудой осколков рухнула в умывальник, другая осталась висеть подрагивая
уродливыми острыми гранями. Он не останавливался - существование настолько
опротивело ему, что он в то же мгновенье из всех сил надавил на эти острые
грани запястьями своих рук - почувствовал боль, но она была даже приятна,
помогла заглушить душевное страдание. Темные ручейки потекли по стеклу, вот
уже и раковину затемнели - нет - это была еще не артериальная кровь, он
просто изуродовал свои руки, но еще не нанес раны, которая была бы
смертельной. Надо было еще раз ударить... Но тут он испугался, что после
смерти не будет ему покоя, что там вовсе и не тьма, ни Музыка душу
пронзающая, но свет, но голоса. Тут вспомнились виденные когда-то
давным-давно, толи в детстве, толи в иной жизни репродукции средневековых
художников - изображения рая или ада. Рай - светлые сады, ад - наполненные
огнями и воплями грешников пещеры - теперь и то и другое место
представлялось ему одинаково жутким, и он вспомнил также, что оттуда уже нет
возврата, и тут же вырвался из ванной - остановился теперь на кухне, перед
окном из которого выплескивались потоки вечернего света - в этом свете стал
рассматривать свои запястья - это было кровоточащее месиво, из которого,
словно шипы, торчали обломки стекла - медленно, очень осторожно принялся их
вытаскивать, боялся ненароком повредить артерию - даже и чувствовал эти
артерии, чувствовал как по ним, раскаленным жилам, стремительными рывками
прокатывается кровь, чувствовал, что некоторые из стеклянных вкраплений
совсем от них близко, что стоит только сделать одно неверное движение, и все
будет кончено - никто уже ему не поможет...
Сколько же было этих игл! Сколько!.. Он вырывал и вырывал, а в его плоти
оставалось еще так много!.. Вот сделал неудачное, резкое движение рукой и
почувствовал, как одна из них прикоснулась к этой раскаленной жиле - стал
осторожно вынимать, но рука дрожала - он чувствовал слабость, дурноту... Нет
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг