разом мерзкой земле и чувствовал, как лезут из нее гниющие слизни. Когда он
смог поднять голову, то обнаружил, что на холме уже нет никакого храма, да и
холм превратился в сборище уродливых развалин. Среди этих развалин
пробирались какие-то бесцветные, отчаянно вопящие тени, повсюду была кровь,
размолотые тела, кто-то с яростью вопил, кто-то стрелял. Тогда Алеша понял,
что вновь попал на войну, что это безумие не хочет его выпускать. В
следующее мгновенье на него набросились те, в кого он сразу же признал
врагов - у них были мерзостные, перекошенные лица, они плевались и ругались,
отбросили его в сторону, вновь отбросили - и вновь, и вновь... По сторонам
беспрерывно что-то разрывалось, беспрерывно вопили, стреляли, умирали. Одна
за другой поднимались жуткие картины зверств - изуродованные и еще терзаемые
тела, просто злоба, ярость исступленная. И тогда Алеша почувствовал, что и в
нем закипает ненависть - как, эти ничтожества, эти жалкие безумцы посмели
помешать его счастью?! В то мгновенье помешать, когда до этого счастья всего
лишь несколько шагов оставалось?!... И он, завывая от душевного страдания,
от мрака который заполнял его глаза, бросился на этих ненавистных. Он словно
волк голодный уже почти вцепился в глотку одного из них, но замер-таки в
последнее мгновенье - потому замер, что вспомнились прекрасные,
несовместимые с этим образы. Да - сначала только один из образов из книжки
вспомнился, и тут же - стоило ему только остановится, образы полились уже
беспрерывным, все возрастающим потоком. То, что вычитывал, поглощал он в
течении эпох накатывалось теперь светлыми океанами, мириадами миров, и эта
ничтожная, злобная шипящая грязь в которой он ползал, в которой он едва не
вцепился в глотку кому-то, оказалась настолько жалкой против всем этих
просторов озаренных ЕЕ светом, что в одно мгновенье была сметена...
* * *
Алексей не ведал сколько времени он простоял без движенья, погруженный в
себя, вспоминая и вспоминая встречи с НЕЮ, вспоминая и еще что-то совсем уж
далекое, неясное, но тоже с НЕЮ связанное. Он только знал, что стоит в
Большом городе, а вокруг него несутся эпохи. Потом Алексей почувствовал, что
ОНА приближается. Он огляделся. Открывался печальный, наполненный темными
тонами зимний пейзаж. С одной стороны темнели склоны холмов - все дальше и
дальше в таинственное марево уходили они, и на этих просторах вблизи и вдали
двигались фигурки людей, дальние представлялись лишь крапинками. Там, в
отдалении стоял некий великан, и смотрел на эту многоверстную картину -
великан созерцал ее в романтической печали, а только так и можно было ее
созерцать. Алеша знал, что картина эта находится в некой галерее, и что он
маленькая-маленькая точечка в ее глубине, может и совсем не виден. Ему стало
жаль того великана - что вот он стоит и совсем-то даже и не знает Алешиных
чувств. Захотелось донести до него стихотворение, и он вымолвил в душе,
зная, что великан почувствует эти строки, и станет поэтом:
- В карнавале веков и видений,
Ты ли в жизни, и что твоя жизнь?
Я средь мглы и среди вдохновений,
Я шепчу - ты душа не остынь...
Я ли в смерти, и что смерть - не знаю;
Что есть жизнь не ответишь ты мне,
Здесь стою, может здесь замерзаю,
Может плачу я в вечном огне...
Но тут он увидел ЕЕ и тут же великан стал незначимым. Наверное, Алексей
предчувствовал, что именно такой и будет это встреча (да что там - ведь он
все-все знал уже с самого начала!) - и все-таки он был и удивлен, и
встревожен. ОНА шла чуть расплывчатым облаком (по крайней мере, он не мог
различить черт ЕЕ лица), она шла в одеяниях таких же темных тонов, как и эта
зима. Тогда он заметил, что идет снег - медленно-медленно падают частые,
крупных хлопья, кажется, шепчут что-то. Он осознавал, что именно этот снег
размывал ЕЕ черты; и он не смел к НЕЙ подойти - он шел на некотором
отдалении, и шептал в душе беззвучную и прекрасную молитву своему божеству.
Иногда, казалось, что ОНА отвечает ему что-то, однако - эти ответы совсем
ничего не значили, так как это были всего лишь слова, пусть и прекрасные,
пусть и светоносные, но всего лишь слова. Иногда он хотел взмолится: "Что же
ТЫ - неужели ТЫ совсем не чувствуешь, как я люблю тебя. Неужели не знаешь,
как долго искал ТЕБЯ, ведь целая вечность прошла... Нет - больше чем
вечность... Любимая, Любимая, неужели ТЫ не чувствуешь, что ТЫ одна для меня
значишь все?!.. Что весь этот мир, образы, дела - что через все это,
тленное, я продирался за тем только, чтобы оказаться с тобою рядом?!.." Но
Алексей не решался вымолвить ни слова, и в одно мгновенье это прекрасное
видение растаяло - ОНА ушла в свой дом. Это было огромное строение,
состоящее из многих тысяч, а может миллионов или миллиардов квартир -
расцвеченные уютным домашним светом окна уходили ввысь, терялись в сумерках
из которых все падал и падал снег...
Тогда Алексею подумалось, что ЕЕ квартира, должно быть, на верхних
этажах; там, где и должна ОНА была быть - среди звезд. И так сильно было его
чувство - чувство и печали, и радости, что все-таки увидел ЕЕ, что
закружилась вихрем голова, и полетел-полетел он куда-то - подобно вихрю
полетел. В одно мгновенье почувствовал, как в груди его зарождается
бессчетное множество стихов, и они разорвали его, и вокруг все засияло.
Наступила Весна. Алексей почувствовал, что - это последняя весна и что
именно теперь все решится.
* * *
Он чувствовал, что весна где-то высоко-высоко над ним, он же ехал в
метро. Стремительно, с грохотом мчалась электричка, выплывали из небытия, и
тут же исчезали станции, кто-то объявлял их названия, но они ничего не
значили, и тут же забывались. Долго-долго ехала электричка, сменялись
пассажиры, но их сосредоточенные лица ничего не значили - если в них и был
ЕЕ отблеск, то уж очень глубоко он был упрятан. Позади остались тысячи
километров, бессчетные станции. Уж не кольцевая ли?.. Нет-нет - Алеша знал,
что это не кольцевая так же точно, как и то, что там над ним весна. Он
чувствовал, что электричка везет его к НЕЙ, но вот сколько это может
продолжаться?.. Вспомнилась лестница в его доме, и он понял - целую
вечность; надо было что-то предпринять, но вот что?.. И на одной станции он
понял, надо выйти, надо подняться в город, хоть это была и совсем не та
станция.
И вот он выбежал на платформу, и тут услышал злобные крики. Две толпы
неслись по этой залитой мертвенным электрическим светом платформе навстречу
друг другу, яростно хрипели, размахивали орудиями убийствами, и еще
плакатами - у одной толпы были плакаты с изображением "самоварного
генерала", у другой - такого же генерала, но только с более длинным носом.
Они отчаянно выкрикивали имена своих предводителей, брызгали слюной, и вот
уж вцепились друг в друга. Тут раздалось несколько взрывов и этот и без того
душный воздух наполнился еще и едкой гарью, и кровь хлынула, и ошметки тел
пролетели. Ярость враждующих еще возросла - они в остервененье, уже потеряв
способность выговаривать какие-либо слова, вцеплялись друг в друга, рвали
друг другу глотки, разрывали и противников и сами разрывались от
беспредельной, исступленной ярости. Многие падали прямо на рельсы, и там
подъезжающие вновь и вновь поезда разминали их в кровавую кашу. Одна из толп
подхватила Алексей, он врезался в самое месиво, получил несколько сильных
ударов, и тут же был перенесен на другую сторону, которая ничем не
отличалась от своих противников. И тогда Алексей узнал в них тех несчастных,
которые воевали с красноглазыми, потом со враги в колючем лесу, потом -
среди развалин заменивших зеленый холм. Да, да - хоть он никогда не различал
их лиц, потому что все они были слиты в единую темную массу, все-таки теперь
он явственно чувствовал, что - это все одни и те же, все мечутся и мечутся
среди своей злобой созданных, нереальных образов, все-то желчью исходят,
все-то в аду пребывают...
И он стал говорить им о любви, о свете, о гармонии - он и позабыл что за
вечность до этого был увлечен такими же порывами, и к чему это привело. Да
так и не вспомнил - потому что теперь, хоть чувства и были теми же, он смог
выразить их так, что подействовал на этих людей. Он говорил прекраснейшими
стихами, которые века и тысячелетья поглощал в библиотеке; он говорил, а из
него, словно живые вылетали прекраснейшие образы созданные человечеством и
озаренные ЕЮ. Долго пылал он среди них, а их глаза наполнялись чистым
сиянием, лица же бледнели. Наконец, не в силах больше устоять на месте в
этом удушливом, уродливом помещенье, они устремились к эскалаторам, на
которые сверху лились бесценные лучи живого света. Никто не толкался,
двигались очень спокойно, с просветленными лицами, и также спокойно
благодарили Алешу...
Прошло, казалось мгновенье, а на станции уже никого не осталось - лишь
только окровавленные орудия убийств, да скомканные, истоптанные плакаты
валялись тут и там. Алексей вздохнул счастливо и поднялся в город.
Действительно была весна, было очень просторно, вольно - дома раскрывались к
дальним полям и рекам, словно и не ехал он никуда, словно окраины это было.
Он чувствовал, что теперь окончательно победил ненависть, ад. и что теперь
ему просто надо идти по улице - неважно сколь долго, но еще до окончания
весны он непременно должен встретить ЕЕ.
* * *
Это была улица, по которой он когда-то безмерно давно ходил. Странно, но
кажется тогда его угнетало, что по этой улице, да и по всем прилегающим
движется много и всякого народа, да и просто средств передвижения. Как же
это могло угнетать? Теперь он восторг испытывал! Каждый человек, и все то
неясное, что двигалось, что служило для блага каждого человека, сияло
подобно ручейкам, лужицам солнечным. Голоса были подобны птичьим трелям -
все-все было в счастье и любви.
Он шел, он улыбался, он знал что скоро-скоро теперь свершится. И
действительно, еще издали он увидел ЕЕ фигурку, он бросился к Ней, и вот уже
шел рядом, испытывая спокойное, творческое счастье. Рядом с НЕЙ шел кто-то,
кажется ЕЕ друг, и ОНА что-то говорила ему, и держала его за руку. Алексей
тоже стал говорить - он не говорил о каких-то делах, так как никаких дел
кроме бесконечного света не было - он просто дарил свой свет, и всем было
хорошо.
Потом он почувствовал, что пришло время признаться ЕЙ в любви. Это был
очень ответственный, очень торжественный момент. Алексей чувствовал, что
мгновение этого признания самое сокровенное, самое значимое во всей
вечности, и еще он знал, что в мгновение этого признания никого-никого не
должно быть поблизости, так как это величайшее таинство - эта любовь, это
величайшее вселенское сокровище их, и только их. Быть может потом, когда они
уже соединяться, то будут сиять для всех, всех, но сейчас они должны
остаться одни - совсем, совсем одни. Ни один взгляд, ни один звук, ни один
сторонний образ не должен помешать таинству.
И тогда Алексей сказал:
- Давай останемся одни...
И они подхватили друг друга за руки - и они начали стремительное движение
вперед. Они летели через этот любящий, сияющий ликами город, и они
радовались всему что их окружало, но все-таки какое-то время не могли найти
уединения. Все-таки, в конце концов предстало пред ними довольно большое,
кажущееся пустынным здание, но, когда они зашли в него, то поняли, что
ошиблись - и в этом здании были люди - и все знакомые, и все хотели
поговорить. Нет - они не стали разговаривать, они держа друг друга за руки
убежали в какую-то комнатушку. Там их лица стали совсем, совсем близко друг
от друга. Их близость была теперь столь велика, что Алексей знал, что ОНА
чувствует тоже, что и он. Но он все же должен был произнести эти слова вслух
- да - они должны были быть выражены, и тогда родился бы новый, для них
созданный мир. И, когда это уже должно было произойти, когда слова уже
поднимались из глубин его груди - тогда и Алексей и ОНА, поняли, что они не
одни в этом помещении. И действительно, оглянувшись, обнаружили, что стены
расходятся в большую залу, в которой много-много народу - и все эти
многочисленные люди все заняты какими-то своими делами - все знакомые,
виденные когда-то. Вот кто-то подошел к ним, начал говорить что-то...
- Любимая, любимая... - шептал Алексей. - ...Мы должны уйти от всех
них... Далеко, далеко... Навсегда... Чтобы уже никогда не возвращаться...
И, когда он говорил эти строки, то и пришло знание, что надо делать. Он
взял ЕЕ за руку, и в одно мгновенье они перенеслись из этого города. Это
было летнее зеленеющие, синеющее, голубеющее, золотящееся раздолье.
Неподалеку протекала широкая, могучая река, а они стояли у основания моста
проводящего над ней железную дорогу. И хотя поблизости не было видно ни
одного человека, да и поезда не было слышно - они все-таки чувствовали, что
они должны идти дальше, что не здесь должно свершится таинство. Они видели
сияющий березами островок в середине течения, и вот не говоря ни слова,
бросились с моста к нему. Держась за руки, не прилагая каких-либо физических
усилий, они плыли, и вот вышли на бережок, пошли среди деревьев и вот
увидели куб в который вела небольшая дверка. Пришлось согнуться и довольно
долго идти по довольно узкому, извилистому коридору. Конечно, все время пока
они шли, то держали друг друга за руки - разве же могли они хоть на
мгновение расстаться теперь.
Вот коридор закончился и они оказались в просторном сияющем помещении, от
которого отходило бессчетное множество коридоров. На них с тяжелым гулом
надвигалось что-то темное - и Алексей понял вот что: это время - будущее,
что не имело никакого значения; а так же то, что это надвигающееся на ним
темное, бесформенное вызвало бы в нем прежде настороженность, страх, а потом
и злобу - да как это чуждое, непонятное смеет приближаться к ним, грозить их
счастью. Теперь он, в светлом спокойствии понимал, что ничто, даже и
вечность, а тем более такие абстрактные понятия как жизнь и смерть не могут
им чем либо помешать, они уже прошли через все это, и Алексей смотрел на это
уже заслонившее весь мир со светлым взглядом, он держал ЕЕ за руку, и
чувствовал, что скоро они получат то, к чему так долго стремились -
уединения.
Тьма приняла очертания того чего и должна была принять - кабины
космического корабля, и чей-то голос спросил:
- Куда изволите, капитан?
- Пока лети куда хочешь - подальше от Земли, в космос, в пустоту. -
улыбнулся Алексей, и повернувшись к НЕЙ молвил. - ...Но там не будет
пустоты, там будешь ты... Только ты... Мне ничего-ничего кроме тебя не надо,
Любимая... Ни времени, ни пространства, ни образов - только твой нежный
нескончаемый свет... Только чувство...
- ...Только чувство - в нем мир - лишь мгновенье,
А эпохи, и смерти, миры...
В чувстве бога и всех - вдохновенье,
В сердце мира, хрустальной горы...
И эпохи, и сны давних царствий -
Все уходит, и мертв я давно,
Среди образов странных убранствий,
Я иду лишь к тебе так давно...
Так давно, так давно... и не помню,
Что есть жизнь, что есть смерть... я искал...
А теперь, а теперь так спокойно
Пред тобой на колени я пал.
И Алексей действительно стоял перед НЕЙ на коленях - однако чувствие было
такое, будто он и не стоит - нет, нет - в бесконечной выси парит.
- Так куда же мы летим, капитан? - спрашивал корабль. - Быть может,
хотите посмотреть системы нашей галактики?
- Да, да... - прошептал Алексей.
И на экране появлялись схемы систем - прекрасных, причудливых, диковинных
- какое многообразие миров, какое многообразие образов!
- Нет, нет. - тихо прервал капитан. - Оставим эту галактику. Летим
далеко-далеко... Дальше всех галактик, в спокойствие...
Галактики отлетали, миллиарды световых лет оставались позади, это уже
была иная часть вселенной - должно быть, здесь действовали какие-то совсем
иные законы - здесь миллиарды звезд двигались не вокруг какого-то ядра, но
просто связанные единой жизнью летели вперед и вперед. За ними оставались
следы газов и не таяли, но сияли в пространстве, так что пред НИМИ повисли
прекраснейшие и длиннейшие волосы - миллиарды волос, и на конце каждого
сияла звезда.
- Так красиво... так красиво... - мечтательно прошептала ОНА. - Здесь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг