кроме желания вывести эту толстушку из оцепенения, стало для него
безразличным. Он сделал несколько сильных движений руками, поднялся над
крышей стоявшего поблизости дома, но тут же и развернулся, опустился на
прежнем месте, поблизости от нее. Женщина бормотала что-то несвязное. Ваня
хотел было сказать что-то про радость полетов, даже и шаг к ней сделал, но
она тут же стала пятится, рот раскрыла и вот-вот должен был сорваться крик.
Тогда Ваня развернулся и зашагал прочь, к тому месту, где назначена была
встреча. Это была довольно большая поляна в их городском парке, которая в
этот день пустовала, и о которой знал один из институтских приятелей,
который как-то по какому-то делу был в их городе. До встречи оставалось еще
полтора часа, и Ваня, не зная, что делать, повалился в траву, и смотрел в
небо. Время близилось к полудню, и, как всегда бывает перед ненастьями,
сильно парило. Итак, кожа его нагревалась, а из глубин безудержно
поднимались волны нестерпимого хлада. Ваня закрыл глаза, и...
Он пролежал в совершенном беспамятстве, пока на лоб его не легла ладошка
Лена. Какая же это была нежная, теплая ладошка; какое же блаженное,
неизъяснимое чувствие разлилось от нее, и по всему его телу. Он, человек
замкнутый, необщительный, никогда не знал девичьей ласки, а потому это
пробужденье показалось ему верхом блаженства; нежный, ласковый Ленин лик
окружала аура света, и думалось Ване, что он уж и впрямь попал в блаженную,
райскую землю. И когда она заговорила своим чудесным, родниковым голосом, он
не понимал смысл ее слов, но слушал их, как прекраснейшую музыку из всех,
каких только доводилось ему слышать. И вновь ему показалось, что ничего
невозможного нет, и что они, окруженные любовью, познают все тайны космоса.
Он смотрел в ее очи, и вспоминалась та изумрудная, несомненно хранящая
миллиарды миров око-галактика. Однако, это недолгое блаженство было
разрушено в то мгновенье, когда рядом раздался сильный Димин голос:
- Ну, вот и встретились. Мы ж сначала тебя пол часа здесь ждали, уж
думали тебе звонить, потом случайно отошли, увидели тебя, среди трав
лежащего - тебя же и с трех шагов уже не было видно - травы то здесь
высокие.
Ваня встрепенулся, попытался подняться на локтях, однако, тут в голове
стрельнуло пронзительной болью, и он едва вновь не потерял сознание.
Конечно, несколько часов проведенных в такую жару, да еще на самом
солнцепеке, были для него губительны, но сейчас присутствие Лены придавало
ему хоть каких-то сил, и он, вглядываясь в ее лик, все-таки нашел в себе сил
не только не потерять сознание, но даже, в конце концов, и приподняться
немного.
Через пару минут, другой товарищ Вани принес бутылку минералки, и она
пошла ему на пользу: половину он выпил, половину вылил себе на голову; потом
Дима и Лена, взявши его под руки, отвели его в древесную тень на краю
поляны, и там уж не отставали, но все занимали разными беседами. Говорили о
природе, о облаках, о космосе; говорили ненавязчиво и умно, да и говорила, в
основном, Лена. Ваня слушал ее голом, улыбался, старался вновь погрузится в
райское, беззаботное состояние, однако - на этот раз ничего у него не
выходило. Он глядел на лицо Димы, на лица иных своих товарищей, и понимал,
что все это не то, что все это только самообман, что ему нечего их слушать,
что он не сможет принять их товарищества, ну а они, что бы не говорили, все
равно будут смотреть на него, как на диковинку... Но время, однако, шло,
Лена все говорила и говорила, и постепенно Ваня успокаивался, и уже
принимал, что не только она, но и все товарищи его рядом, что смотрят на
него, знают его тайну. Так, незаметно, прошло часа два, и им несколько раз
приходилось пересаживаться, чтобы оставаться в тени, ну а на Солнце жара
стояла совершенно невыносимая. Не только этот парк, но, казалось, и весь
город вымер - никаких звуков, никакого движенья в знойном, как-то даже
уплотненном воздухе. И тогда Дима незаметно от Вани, легонько подтолкнул
Лену в локоть, и она, остановив свою речь, и некоторое время безмолвная,
прекрасная в этом своем безмолвии, невесомая, словно бы из света сотканная,
застыла перед Ваней - и он не смел все это время вздохнуть, глядел на нее,
не смея моргнуть. Наконец, она тихо, но очень отчетливо, ясно, живо в этой
раскаленной тиши, прошептала:
- Пожалуйста, не мог бы ты подняться со мной в воздух. О нет - мы не
полетим к далеким галактикам - лишь на несколько мгновений, на несколько
метров - мне, право, очень хочется испытать это чувство полета...
Мог ли Ваня взять ее в воздух? Мог ли он отказать от такой просьбы?.. Да
ему казалось, что, если бы за эти несколько мгновений полета ему бы пришлось
принять вечные муки, он бы не задумываясь их принял. За это время слабость
прошла (ему и покушать, и еще попить приносили), теперь же он испытывал
такой восторг, что даже не мог совладеть со своей речью, но только
пробормотал что-то несвязное, и вот уж подхватил Лену за руку, выбежал с нею
на середину поляны, другой рукой взмахнул... Еще никогда не доводилось ему
брать в полет кого бы то ни было: помнится, как-то в детстве хотел он взять
бабушку, однако - она отказалась. Оказывается, лететь даже и с Леной, даже и
с этой легкой, любимой им девушкой было совсем не легко. При этом в теле
ощущалась тяжесть, его перевешивало, клонило в сторону, и вместо ожидаемого
несказанного блаженства, он испытывал чувствия совсем неприятные. Все-таки,
он боролся. Все-таки он верил, что через какое-то время настанет ожидаемое
блаженство полета рука об руку с нею, он делал отчаянные, сильные рывки
свободной рукою, и при этом ничего не видел, до тех пор, пока Лена не
окликнула его испуганным, опять-таки невыразимо прекрасным голосом:
- Ну, все - довольно... Теперь, Ванечка, миленький - теперь к земле
поспешим да скоре...
И тогда Ваня оглянулся, и обнаружил, что поднялся уже очень высоко:
метров на двести, и, ежели в иные дни на этой высоте уже дул ледяной ветер,
то теперь было какое-то беспрерывное, постоянно сносящее его куда-то в
сторону движенье. И это был не ледяной, но какой-то зловещий, теплый ветер,
в нем чувствовалась некая сокрытая сила, которая, если бы только произнести
заклятье, могла высвободиться, испепелить их.
Какой же странный, неустанный ветер...
Ваня взглянул вниз, и там маленькими, ярко-зелеными, недвижимыми,
истомленными зноем уступами, громоздились деревья парка, и выступали из них
сияющие на ярком солнечном свете коробки городских домов - там было марево,
там была знойная дрема, а здесь этот беспрерывный и зловещий воздушный ток.
Вот что-то глухо заурчало - это был исполинский весь небесный свод рык. Ваня
взглянул, откуда он исходил, так показалось ему, что там высится над
горизонтом исполинский, поглощающий весь этот мир змей. И Лена, до этого
пораженная открывающимся видом, теперь громко вскрикнула (чего с ней, всегда
сдерживающей свои эмоции, никогда прежде не бывало) - и ей, стало быть, тоже
привиделось, что с той стороны надвигается некое чудище. И только
приглядевшись, они поняли, что - это исполинская стена, наползающих друг на
друга, бьющих из своих глубин отсветами бессчетных молний туч. Время от
времени, из глубин этих вырывались какие-то мертвенные, темно-бирюзовых и
бордовых тонов выступы. Но, если в нижней части тучи имели цвет почти
черный, то выше - на многие версты выше, там, где эта стена расходилась
мерцающими отрогами - цвет был гораздо более жутким - это был даже какой-то
совершенно неописуемый, из многих-многих цветов и оттенков состоящий,
постоянно меняющийся, очень густой цвет - он был страшен своей
мертвенностью, он был страшен своей мощью - чувствовалось, что там, в
глубинах этой стены, живут бессчетные мириады и мириады молний, что целые
сонмы пронзительных, разрушительных ветров ревут там, и не было видно
вершины этих отрогов - там, на высоте многих-многих верст, они расходились
целыми веерами, частых, переливающихся щупалец, и, казалось, что - это стена
бесконечна, что она, надвигаясь, поглощает не только их мир, но и весь
космос. И Ване вспомнились собственные его мечты, как он бы полетел, да стал
бы бороться с этой мощью, и теперь он понимал, насколько же слаб, что мощь
эта сметет его как былинку, что все его порывы, жар сердца, обратятся в
ничто, в горстку пепла.
- Ваня, я прошу тебя, давай опустимся к земле. Здесь так страшно... -
взмолилась Лена.
Ваня взглянул на нее, увидел, что она уже плачет; увидел, что лицо ее
приняло такие детские, молящие черты, что и сам, в умилении, обронил
несколько слез, и так ему ее жалко стало, что он тут же, в воздухе, страстно
стал у нее просить прощения, за собственную невнимательность. И он понес ее
к земле, и вскоре уже опустился на ту самую поляну, с которой и взлетел, где
в нетерпении поджидали его уже товарищи.
- Ну, ты даешь! Договорились то ненадолго, а ты... полчаса, никак не
меньше, с Леночкой то пролетал! - восхищенно, и, вместе с тем испуганно,
воскликнул один из товарищей.
- Чтобы быть точным - сорок две минуты ты там пробыл. - проговорил
глядевший на секундомер Дима.
А на Ваню снизошло в это время необычайно нежное, братское ко всем ним
чувствие. Он вдруг с силой необычайной почувствовал, что все они хорошие
люди, что все любят его, как братья, и он корил себя за то, что хотел
избежать их общества. Он заговорил проникновенным голосом:
- Вот знаете ли, знаете ли - иногда очень тяжело в одиночестве бывает;
иногда почти с ума схожу... А вот, знаете ли, что еще расскажу - иногда,
посреди ночи просыпаюсь, и начинаю по комнате кружить; кружу то кружу, и так
хорошо, так легко, будто и не просыпался еще вовсе. И вот в такие то минуты,
я думаю, что разве же люди не умеют летать, как и я? Ведь, это же так легко,
так естественно. И я уж думаю: должно быть, просто страшный сон мне
приснился, что никто летать не умеет, а на самом то деле, вот подлечу сейчас
к окну, увижу прекрасный город, где все такие сияющие, парят, как братья и
сестры, я даже, в такие мгновенья и представить не могу, что может быть
как-то по иному. Но подлетаю к окну, а там обычный, придавленный к земле
город, эти бетонные дома... и все такое тяжелое, громоздкое - мне так на это
больно смотреть, и я еще цепляюсь за ускользающие мгновенья - что же,
неужели на самом то деле это страшный мир?! Гляжу вниз, а там, по улицам,
ползут, спешат на работу первые пешеходы, и даже не знают, как это прекрасно
- летать. И я плачу - да - плачу в такие мгновенья, и так хочется мне к ним
слететь - ну, хоть одного поднять в воздух, показать сколь же прекрасна,
сколь сказочна жизнь. Но я сдерживаюсь - вытираю слезы, и сдерживаюсь... И
еще кружу, кружу по своей комнате, словно птица в клеть пойманная. И тогда
же думаю, кто же я такой, почему среди людей появился - откуда я? Ангел?..
Да нет - не ангел - мне хорошо людские страсти знакомы - все-таки, в глубине
я человек; очень романтичный, мечтательный, но, все-таки, человек. И я не
нахожу ответов на эти вопросы, и вот продолжаю метаться... Ах, да что
говорить!.. Раньше то это было тайной, и теперь вот вы узнали и, кажется, я
счастлив... Хотя не знаю, не знаю - такие это странные, непривычные мне
чувствия - не могу я так легко в них разобраться... Буря - такая огромная,
такая сильная, с нечеловеческими чувствами - она все приближается, она скоро
уже здесь будет...
Вот все время этой страстной речи, он плакал и держал за руки Лену,
неотрывно глядел в глаза ей - он чувствовал, как много сил в эти страстные,
чувственные слова уходят, что бы теперь отдохнуть надо, но он никак не мог
остановится - все выкрикивал и выкрикивал. Он страшно побледнел, посинел
даже, черты лица его заострились, и он был страшен в эти мгновенья, он
напоминал человека уже лежащего в гробу. Лена глядела на него со страхом,
чувствовала тот мертвенный холод, который исходил от рук его, и вот вдруг
такая сильная, трепетная, ласковая нежность проступила на лице ее, что он
понял, что они все-таки, могут быть счастливы, и вот он уже позабыл о
недавних клятвах своих, о чувстве своем к матери, и в восторге вновь
представлял неисчислимые красоты вселенной, которые были открыты им,
влюбленным. И тогда он зашептал, постепенно приближая свой страшный лик к ее
милому, нежному личику:
- Гроза нас всех возьмет с собою,
Мы в ветре с громом полетим,
Мы, вместе с давнюю мечтою,
В реальность сон свой обратим.
Отныне и навеки вместе,
Навстречу звездам и ветрам,
Оставим мы коробки эти
Мы травам, да душистым мхам.
А наши души все в полете,
Через года, через века;
Вы, братья, сестры космос пейте,
Забудьте то, что есть тоска.
И хотя эти строки не были ничем хуже, и ничем лучше тех многочисленных
строк, которые Ваня выговаривал раньше - они показались ему против всех тех,
прежних строк, действительно очень искренними, сильными, выражающими должно
его чувства. И в течении нескольких мгновений он действительно был счастлив,
что произнес их, а потом произошло вот что:
Кусты в нескольких метрах от них раздвинулись, и оттуда вышел, оказался
прямо перед ними - рядом с Ваней, который уже собирался поцеловать Лену - ее
кавалер, держащий в руках теперь уже выключенную видеокамеру. Он громко
прокашлялся, и, положив руку на плечо Лены, обратился к Диме:
- Заснял все, что требовалось - как и договорились...
Ване показалось, будто его сильно ударили, а потом обдали ледяной водой,
он отдернулся от Лены, стал пятится. К нему шагнул Дима и, дружелюбно
улыбаясь, проговорил:
- Ты так побледнел, ты дрожишь, тебе больно. А что за чувства такие
сильные у тебя в глазах, что ж зубы твои скрежещут?.. Знаю, знаю эти
чувствия - и презрение к нам, и недоверие, и прочее - много чего еще... Но
ты же еще не знаешь замысла нашего. Теперь все это снято на камеру, теперь
специалисты докажут, что - это не подделка, что ты действительно летал. Это
будет разослано во многие информационные агентства, и не только у нас, но и
за рубежом. И чего ты боишься - известности? Так и собираешься сидеть от
всего мира затаившись в своей комнатушке, страдать, слезы лить, несчастного
из себя строить?.. Ты пойми - человечество - это, по твоему, несчастное, ни
во что уже не верящее человечество, только и ждало появления такого вот, как
ты. Представь, какой будет переворот в общественном сознании; люди привыкшие
к рекламе, и к гулу машин, уже не верящие в волшебство, в сны, живущие по
скучным человеческим физическим законам - они ясно увидят, что ни где-то
там, в мифическом раю, но здесь, прямо перед ними есть настоящие и такие
прекрасные чудеса. Ты только представь, во скольких сердцах зажжется тогда
дремлющее там романтическое! Как изменится жизнь людская, когда они будут
видеть такое чудо, как ты. Если я скажу, что ты станешь мессией новой эры,
то это будут не пустые слова - ведь это же на самом, на самом деле так! Ты
вот посмотри на нас - вчера мы были обычными студентами, пили, веселились,
обсуждали какие-то обыденные дела; но почему ты думаешь Лена позвонила тебе
рано утром? Да потому что мы всю ночь заснуть не могли! Ты даже, наверное, и
не представляешь, какой нас восторг тогда охватил... Мы все вспоминали о
тебе, как ты летал - как свободно, как красиво - поверишь ли - каждому из
нас стихи хотелось писать! Знаешь, хмеля уже совсем не осталось. Да - я
вполне отдаю отчет, что не выпитым, но только чувствами своими мы были
пьяные - и это было прекрасное, творческое опьянение. Понимаешь ли, Ваня, мы
пребывали в таком состоянии, в таком творческом братстве, в единении, в
каком нынешнее общество еще не может пребывать - не доросло оно еще до
такого возвышенного состояния. А вот ты, Ваня, ничего не говоря, только
показав, как паришь свободно, ввел нас в такое состояние. Мы потом за руки
взялись, да все так быстро по улицам, по парку ходили, о тебе, о полетах, о
будущем человечества говорили. И все вверх, на звезды смотрели! Ведь именно
там, среди звезд, там в парении, в познании, в любви, будущее человечества!
мы все этим зажжены! Ваня, и ведь так же будут зажжены и иные люди - так же
вспомнят об истинном пути, все объединятся, все братьями и сестрами станут.
И это же не просто слова, не детские мечты - ты бы только видел со стороны,
как ты прекрасен, когда паришь! В этом что-то божественное есть... Как и две
тысячи лет назад за Христом шли ученики, там и мы пойдем. Но что этот
Христос в нашем мире?! Эта вера... она уже столькой грязью обросла, она уже
пошлой стала... Деньги, взносы, молебны, разговоры, надежды нищих, кающиеся
грешники остающиеся грешниками... Все это уже отошло, все это уже не
зажигает сердец. А тут истинная, сильная вера - вот она, красота бытия - вот
он, зов к новым свершениям! Та вера уйдет, но будет новая, настоящая вера -
ты сможешь - да, если бы ты видел со стороны, как летаешь, то говорил бы с
такой же уверенностью, как и я - ты сможешь объединить всех людей в
братство, и там, и там, стремлением к полету, к вечности, будет наполнен
каждый миг их настоящей жизни. Ваня, теперь остановись, теперь взгляни по
сторонам - мы все твои ученики, мы все преданны тебе, мы все тебя любим. Мы
все просим тебя - пожалуйста, будь с нами....
И, когда Ваня оглянулся, то увидел, что его со всех сторон окружает
множество лиц. В первое мгновенье, ему даже показалось, что их многие и
многие сотни, а то и тысячи, но пронзительно в них вглядываясь, он понимал,
что стоят перед ним его сокурсники, а также и студенты с иных курсов, еще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг