ко мне с длинной речью, которую перевел брат-подрядчик.
- Он говорит, триста лет назад тут, недалеко от берега, утонул
голландский корабль. На нем везли с Явы серебро. Он и сейчас там, на дне.
Сегодня штиль, вода прозрачная, его видно. Если хотите, можно посмотреть.
- А глубоко там?
- Метров шестьдесят. Но видно хорошо.
- Серебро, поди-ка, подняли до последнего гроша?
- Нет. Это национальный мемориал. За-по-ведник. Можно только смотреть
уважаемым гостям.
Меня удивило такое почтение к древнему разбитому корыту.
- Несколько моряков с того корабля спаслись. Одна шлюпка. Они здесь
высадились. Они не могли уехать и остались здесь. Один стал визирем у
нашего короля. А когда король умер и визирь умер, королевы взяли себе еще
одного в мужья и короли. Эти моряки делали большую пользу. Их потомки
самые уважаемые роды в стране. Мы из такого рода.
Брат "Недреманное око" не умолкал, и брат-подрядчик продолжил:
- Один был лекарь. Трахома, оспа. Он делал прививки от коровы.
Построили мельницу. От ветра. Тот, который лекарь, нашел траву сеять
вместе с пшеницей, чтобы зерно было крепкое и богатое.
- А потом пришли англичане, - от многознания посочувствовал я.
- Сюда не пришли. Они были там. Где город. Им был нужен город и порт, и
чтобы не было пиратов. Мы не пираты, и они сюда не ходили.
- И про серебро не дознались?
- Сыновья клялись отцам, что никому не расскажут.
- И вы клялись?
- Нет. Теперь не клянутся.
- Почему? В одну чудную лунную ночь кто-нибудь нагрянет и мигом высосет
со дна весь клад.
Братья захохотали. Брат "Недреманное око" развеселился настолько, что
кое-как произнес по-нашему:
- Нет, нет. Локатор. И батарея ракет. Бджум-бджум-бджум - и все. Не
промахивают себя. Японские.
- А нас они не "бджум-бджум-бджум"?
- Нас - нет. Они знают. Я предупредил.
Я задрал голову и повел взглядом по верхнему краю археозойского отруба
умершей каменной плиты. Только что я чувствовал себя здесь, как
первочеловек на нехоженом поле былого побоища богов, ан, оказывается,
где-то в этих глыбах задолго вперед меня прижилось впотай родимое кусучее
семя!
- Не смотри, - отсоветовал "Недреманное око". - Хорошо спрятано. Они
сейчас твой коронка на зуб видно. А ты - ничего. Только это - тс-с-с, -
приложил он палец к губам. - Никому. Как между деловой партнер. Да?
Этот смуглявый бес гордился! Гордился гнилыми досками в тине морской,
родовыми заслугами и даже японским самострелом, прилаженным среди камней.
Гордился, шкура продажная! И братец его ученый, готовый за гроши чуть ли
не на воздух поднять гигантскую махину, с таким трудом сооруженную на
задворках географии, - он тоже гордился!
Впрямь забурел я на конном заводе - оторопь берет при виде
разносторонности своих собратий.
И вот им, таким, с битюжьего соизволения в лапы мой снуленький? Да им
пистоны к детскому пугачу продавать нельзя: вмиг соорудят бомбарду, чтобы
после трупы обирать!
На резиновой лодке мы добрались до места, где, по уверениям
"Недреманного ока", лежал на дне затонувший корабль. В воду сунули
обзорную камеру, но я ничего не мог разглядеть сквозь такую толщу. Нырять
на глубину - для меня безумие. Анхель-хранитель тоже не изъявил желания
лезть в пучину. Братья-разбойнички полопотали, и "Недреманное око" ткнул
пальцем в сторону моториста. Тот белозубо улыбнулся, напялил сбрую и пал
за борт. Минут через пять он вынырнул, подняв над головой сжатый кулак.
Братья подхватили его, помогли перевалиться в лодку и снять снаряжение.
Некоторое время парень сидел, бессмысленно таращась и слизывая языком
кровавые потеки из носу. Потом шумно вздохнул, опять заулыбался и подал
мне на разжатой ладони серый ноздреватый камушек. Брат-подрядчик
перехватил камушек, поскреб ногтем, сполоснул за бортом и вручил мне
серебряную монету.
- Вот. Видите? Все правда.
Я вынул из бумажника десятку и протянул парню. Тот сжался и робко
глянул на брата-око. "Око" благосклонно кивнул, и моторист, просияв, сунул
бумажку под ветошь, на которой сидел.
- Не положено, - укоризненно сказал "око". - Иностранная валюта. Очень
щедро. Сейчас разрешаю. Больше никому не давать. Тюрьма.
- Как сувенир, - сказал я.
- Сувенир! - захохотал "око". - Сувенир! Полгода заработок. Сувенир!
Пока шли приготовления к пиру, я сидел на камне, опустив ноги в воду.
Вечерело. Бледное небо, густая синева моря, багрово-бурые библейские
утесы.
Анхель помалкивал шагах в десяти сзади, а во мне поднималось что-то
неизъяснимое. Словно вот сейчас я встану и начну прорицать, сам не понимая
рвущихся наружу звуков, корчась и захлебываясь от невозможности исполнить
волю, наказующую мне. И вдруг нечаянно произнесу странное слово - и небо
разверзнется, хлынет палящий бесцветный свет, утесы распадутся, а море
встанет стеной. Меня сшибет, заткнет дыхание, но я еще успею догадаться,
что это гром.
Я разом видел и этот крах, и безмятежность, и влачащуюся во мраке
"звезду", и мой рисунок ее потрохов, и Апострофа на круге, и Мазеппа за
полированным столом, и тысячу других предметов и событий. Словно у меня
было не одно зрение, а семь, словно я мог заодно существовать в семи
мирах, в одних буйствуя, в других подвергаясь буйству, в третьих
растворяясь в упоительном немыслим.
Вдруг наложились друг на друга мой эскизик прежних лет и чертеж
брата-подрядчика, и...
Чепуха жуткая. Жуткая чепуха.
Ересь.
Недобертоше сказать - его перекосит. Не скажу. Пусть трудится спокойно.
И долго.
А сказать-то хочется.
Серебряную монетку прячу подальше.
Глянешь на нее - оживает в душе отзвук. Все бы разнес, заорал бы... И
скоренько топишь взгляд в здешнем сытом барахле, чтоб завязло, заглохло,
тихой ряской затянулось.
Будто я и впрямь игрушка в чьих-то звонких пальчиках.
Выложил я подрядчиковы бумаженции Недобертольду на стол, пошуршал он
ими - отшвырнул.
- Шарлатанство, - говорит. - Я так и думал. Направление надо закрывать.
Выражаясь вашим языком, завязывать.
Я и глазом не моргнул, хотя это не мой язык - битюжий.
- Это все шарлатанство, - говорю. - Меня, во всяком случае, учили, что
процесс радиоактивного распада нашему воздействию не поддается.
- Я не собираюсь воздействовать - я собираюсь инициировать. Это совсем
другое дело.
- Много на себя берете, доктор.
- Ваши мнения по каким бы то ни было поводам меня совершенно не
интересуют.
- Отчего же так, доктор? - говорю. - На вашем месте я помнил бы, кто
именно открыл снулый уран.
- Вы его не открыли. Вы его хапнули. Открытие есть результат труда. А
вам просто повезло.
- Важен результат.
- У меня нет ни времени, ни желания беседовать с вами на эти темы.
- А у меня есть. Предпочитаю полную ясность в отношениях, уж такая у
меня выучка.
- Люди клали жизнь на труды, чтобы выбрать из абракадабры буковки на
одно-единственное осмысленное слово. Одно-единственное! И вдруг является
обезьяна, машет хвостом, и складывается целая фраза. Это бессмысленное
оскорбление моего способа жизни. Единственного способа, который нам дан и
гарантирует доброкачественный результат.
- Какого способа?
- Трудиться и еще раз трудиться, чтобы получить ответ от природы.
- Ах, вот оно что! Но меня же можно наложить на милый вам процесс
познания вполне удовлетворительным образом. Просто в моей голове нечаянно
скрестились линии действия многих, на ваш взгляд, достойнейших людей. Они
трудились не зря, а я как личность здесь ни при чем, я лишь случайная
точка.
- Так и ведите себя соответственно.
- Я и вел. Я не просил, чтобы меня вытаскивали с конного завода. Ну же,
доктор! Вы же поклонник логики. Рассуждайте. Будьте последовательны.
- К сожалению, есть вещи сильнее логики. Я вынужден это признать. Меня
тошнит от этого признания. Но раз уж я признал, с какой стати мне
сдерживаться при виде вас?
- Зависть, доктор?
- Нет. Омерзение.
- Зря. Ведь я жестоко заплатил за свое открытие. Не меньшую цену, чем
ваши трудяги. Я всеми надеждами, всеми планами, всем здоровьем заплатил.
Разве не так?
- Не так. Что бы вы ни сделали, что бы ни сказали, все это будет не
так. По определению.
- Эмоции.
- Да. Уж извините, весь мой разум уходит на другое.
- На задачку, которую подкинули нам "братья по разуму"?
- Вот-вот, начинается! О чем я могу говорить с человеком, набитым
трухой сказочек для черни?
- Раз уж мы с вами оказались в одной лодке, не лучше ли выработать
статус терпимости?
- Это верно. Мое требование одно: не путайтесь в мои дела.
- Неосуществимо. Ведь меня посадили в лодку именно для того, чтобы я в
них путался. Разве не так?
- Что за чушь! Ну и самомненьице у вас! Да вы не способны на это хотя
бы по недостатку знаний.
- Я кончил известную вам академию, а там неплохо учили, если я сумел
сделать то, что сделал. Вам так не кажется?
- Хватит. У меня такое чувство, что меня облепили щупальцами и тянут в
пасть. Не хочу продолжать этот разговор. С вас достаточно?
- Будь по-вашему.
Сложная затеяна игра. И еще не все линии задействованы.
В:
А действуют-то по традиции. Недалеко ушли. Жмут с трех сторон.
Мы обедаем с мадам Элизой. Наедине. Кстати, вряд ли она супруга
Недобертольда, это, похоже, мой вымысел. Такое существо ничьей супругой
быть не может. Но так смешнее, а юмора мне резко недостает.
Первое блюдо она ест спокойно, а перед вторым у нее загорается в глазах
огонек, два-три судорожных вздоха, и она начинает говорить. Говорит все
быстрее, все нервозней. Рассказывает. Что попало и как попало.
Самонакручивается.
К концу рассказа обычно вскакивает, бегает, жестикулирует. Иногда,
словно запнувшись, всматривается, глаза горят, пальцы так и ходят, так и
вопьются сейчас мне в горло!
Внезапно нормальным голосом прощается и почти убегает.
По-моему, что-то подобное как-то по-медицински называется, но как
именно, я забыл.
Если это актерство, то очень изощренное. Полный аналог цветного
сна-кошмара. Россказни долго бродят в голове, не давая ни о чем думать. За
следующим обедом все начинается сначала.
Преодолимо. Есть средство. Но если я покажу, что не берет, будет сделан
следующий шаг.
Сделал вид, что берет настолько, что пытаюсь уклониться, и не пошел
обедать. День не обедал, два, а вечером третьего мне организовали...
Писать об этом не буду. Не могу.
Стал снова ходить на обеды.
Разыгрывая сбитого с толку, приходится время от времени чередовать
обеды и эту гадость.
Третий пресс работает независимо. Врач. Я вынужден постоянно бывать у
врача. Компетентен, заботлив. И очень точно и к месту кидает словечки про
то, как именно и с чем именно у меня плохо обстоит дело. Образно.
Терплю. Жду своего часа. Маневрирую, как могу. Выказываю, что задерган.
Это нетрудно. Если выкажу нечувствительность, будет намного хуже.
А потом появляется битюг - само братство, простота, откровенная просьба
о помощи, посулы. Если я ему пожалуюсь, отменят. И применят другое.
Наверняка худшее.
Вот оно как провоцируют инсайт в избушках-то!
А спасаюсь тем, что записываю рассказы мадам Элизы. Напал на это
случайно. Как запишу, так порция юмора и все вон из головы. Пока помогает.
В:
История рода мадам Элизы фон Муфлон моими словами по ее рассказу
У русского царя Петра Великого был старший брат Вильгельм
Вильгельмович, которому по праву принадлежала русская корона. Вильгельм
Вильгельмович основал новую русскую столицу, назвал ее своим именем и
задумал жениться на испанской инфанте, чтобы объединить владения Испании и
России.
Но пока он ездил в Испанию, младший брат Петр Алексисич произвел
переворот, взял столицу и переименовал в Петербург. А инфанта буквально
накануне свадьбы умерла.
Огорченный Вильгельм Вильгельмович надел траур и поехал назад в Россию.
На чешской границе его дожидались верные полки, и между братьями
разгорелась война. В решающем бою брат Вильгельм потерпел поражение и
решился бежать через Сибирь в Америку. И на берегу Тихого океана открыл
знаменитую Магнитную гору, о которой писано еще у Плиния Старшего.
Вильгельм Вильгельмович, прекрасно образованный человек, понял, что
перед ним богатейшие залежи железной руды, построил у подножия горы
сталелитейный завод и основал город Магнитогорск. Окрестное славянское
население признало его повелителем, и он принял титул Великого князя
Магнитогорского. Под этим титулом правили новым процветающим княжеством и
его потомки. Внук Вильгельма Вильгельмовича помирился с внуком Петра
Великого царем Теодором Джоновичем, Магнитогорское княжество стало частью
России, а княжеская семья переехала на жительство в столицу Грузии
Кисловодск, где прапрапрадед мадам Элизы женился на грузинской царевне
Элеоноре.
Когда власть в России захватили большевики, семья спаслась просто чудом
и перебралась в Париж. Но прадед мадам Элизы не выносил столичного шума,
он искал тишины и перевез семью в маленький французский городок Жемон
возле бельгийской границы, где открыл первоклассный канцелярский магазин.
Вскоре началась вторая мировая война. Гитлер захватил Жемон, и в огне
жестоких боев бесследно исчезли владетельные грамоты великокняжеской
семьи. Возможно, они когда-нибудь отыщутся. Мадам Элизе уже намекали,
сколько это стоит, но, во-первых, у нее сейчас нет таких денег, а
во-вторых, семейная гордость не позволяет ей унижаться до купли-продажи
ценностей, которые и так ей принадлежат.
Но настанет день, и все убедятся, что мадам Элиза по праву сохраняет за
собой титулы грузинской царевны и Великой княжны Магнитогорской. Ей лично
эти титулы не нужны, она давно отказалась бы от них. Но они принадлежат
роду, в том числе ее будущим детям и внукам, и она не может и не должна
решать за них столь важный вопрос.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг