Александр Щербаков
ТРЕТИЙ МОДИФИКАТ
----------------------------------------------------------------------------
Сб. Твое электронное я - Ленинград, "Политехника", 1990, 415 с.
ISBN 5-7325-0140-1
OCR and spellcheck by Andy Kay, 23 December 2001
----------------------------------------------------------------------------
Был момент, я числился по документу грузовым автомобилем.
Понадобилась мне в связи с квартирным обменом справка, кто я таков и
какая семья, подал я по телефону заявку в наш районный статузел, а у них
машина, видно, перегрелась, сбой поехал. И пришел мне формуляр, что я -
грузовой автомобиль марки "Александр Петрович Балаев", грузоподъемность -
"пять человек", основание для поставки на капремонт - "имеет двух детей",
перечень узлов, подлежащих списанию - "49 лет", суммарный пробег - "82,5 кв.
метра" и так далее. Назывался этот формулярчик - "Ликвидационный вкладыш к
техническому паспорту". Я его в рамочку заделал и на дверь повесил смеха
ради.
А если говорить серьезно, то, когда вы садитесь к текстеру и кладете
пальцы на клавиатуру, вам их не сводит? Мне маленько сводит. Сводит, потому
что отдаю себе отчет: я не наедине с самим собой; я, сегодняшний я, имею
дело не только и не столько со своим отображением, в котором собран мой
опыт, вкусы и набор подхваченных сведений; в сусеках моей "Пошехоники" мне
противостоит весь опыт российской словесности. И главное - не столько этот
опыт, столько чье-то представление о нем, анонимное, ряженное под
объективную истину. И таким образом ряженное, чтобы ощущалось не как
противолежащее, а как прилежащее. В этом святом убеждении делаешь три-четыре
закидки и сам не замечаешь, что на пятой уже не память "Пошехоники" к тебе
прилежит, а ты к ней прилежишь, с каждой закидкой все плотнее, все большим
числом граней души. И в голову тебе не приходит, что текст, который ты
намастрячил, это не твой текст, а гомогенное месиво из Лермонтова и Зощенко
с двумя-тремя щебнинами твоего жаргона. Видеть ты этого не видишь, чуять не
чуешь, разомлевший от наглядной вытанцуемости словесного ваяния.
Стелясь вдоль "Пошехоники", любой помбур в отставке может возомнить себя
Львом Толстым - это несомненно. Внешне это выглядит как торжество равенства
и братства при возгонке духовных ценностей. А по сути дела это шумно буксует
сам способ производства этих ценностей на письме.
Уж и не знаю, как выбираются из этого истинные литературные таланты наших
дней, а я перешел исключительно на устный рассказ. Чтобы ни к каким
клавиатурам даже не прикасаться, чтобы надеяться только на то, что
просочилось через собственные нейронные мембраны и таким образом присуще мне
и только мне. Я же в писатели не лезу, я был технарь и есть технарь, так что
мои словесные экзерсисы на соответствие высоким стандартам не претендуют.
Это мой личный способ отдыхать от праведных трудов. И не вижу ничего дурного
в том, что отдыхаю не как все - за игрой в видеокассетные бирюльки,
составляя индивидуальные наборы из стандартных сюжетов-кубиков, а
замахиваюсь на то, чтобы пополнить сам набор.
А что набор по-прежнему поддается дополнению - за это ручаюсь всем моим
жизненным опытом. Сколько лет толкусь, ни разу не происходило со мной
такого, что уже описано в романах, повестях и рассказах как отечественных,
так и иностранных. Взять, например, случай, когда мне на голову упал
метеорит. Где вы о таком читали? Или случай, когда меня горилла из фоторужья
прищелкнула. Или когда моя ежедневная поверхностная электропрограмма из
санатория дуром шла на Гидрометцентр и по ней целую неделю прогнозировали
тайфунную обстановку на тихоокеанский регион для всего торгфлота. Или как с
меня сняли копию в институте эктопсихологии и что из этого вышло.
Как, вы не знаете этой истории?
Ну держись, народ! Сейчас расскажу.
Началось это лет пять тому назад.
Позвонил мне Пентя Синельников. Это для вас он членкор и вся прочая Петр
Евграфович, а для нас он как был со студенческих времен Пентя-Пентюх, так и
остается и останется. Звонит он и приглашает к себе в институт. "Пентюнчик,
- говорю, - я-то тебе зачем? Я физик, я к вашим зыбким материям никакого
касательства не имею". - "Это точно, - отвечает. - Но ты все же загляни, и
если только захочешь, то будешь иметь касательство, причем прямое. Учти, что
это горячая к тебе просьба".
Раз позвонил, два позвонил, а мне все недосуг. Ну уж когда в третий раз
позвонил, неудобно стало. Сопряг я две командировки и выпал в осадок над
Пентиной тихой рощей. Взял он меня за белу руку, усадил в кресла пуху
лебяжьего и повел речи медовые, вкрадчивые.
- Слушай, Саня. Мы тут, понимаешь, дошли до такой жизни, что имеется
возможность создать копию личности. Само собой, не в осязаемом выражении, а
в форме взаимодействующих программ и алгоритмов автономно оперирующей группы
макропроцессоров. И на первый раз нацеливаемся снять копию не с кого-нибудь,
а именно с тебя. От тебя потребуется напряженная работа дня на два-три, а
потом месяц корректировочного наблюдения. Будь другом, как всегда был,
согласись, пожалуйста.
- На кой мне это ляд, Пентечка? - спрашиваю.
- Потому и прошу, что тебе - ни на кой, - отвечает Пентя. - Мы и сами не
очень хорошо представляем, что из этого выйдет. Это наш первый поиск. Сам
понимаешь, любого с улицы на такое дело не покличешь. Закругленно говоря, у
твоей кандидатуры имеется ряд преимуществ, а твое безотказное чувство юмора,
Саня, из них не последнее. Более того, скажу тебе прямо, я лично только на
него и уповаю.
- Ой, Евграфыч, - говорю. - Чего-то ты не договариваешь.
- Не то слово, - отвечает. - Не то слово, Саня. За последний год столько
просовещался по этому поводу, что язык заплетается и теряю ориентировку: не
могу отличить подлинных проблем от надуманных. И в этом смысле надеюсь на
тебя как на каменную гору. Выручай.
Решил было я призадуматься. Тык, мык - прорезалось отсутствие базы
данных. Прав Пентя: надо ставить опыт. Все разговоры мира не стоят самого
примитивного опытишки. А где опыты, там всегда Саня был, есть и будет.
Шлепнул я лапой по подлокотничку и согласился.
- Что началось! Как повалила на меня вся Пентина нечисть:
гномы, кобольды, черна книга и бела магия, - такое бедняге Хоме Бруту над
гробом панночки и не мерещилось. Ему хоть можно было крут очертить и
бормотать "цур меня! цур", а мне и этого нельзя. Ну, это я так, для красного
словца. Всяки там были: и светь, и жуть, - но все, как на подбор, въедливые.
Однако стерпел. Али я не Саня Балаев?
Напор выдержал. Обклеили меня датчиками, и вернулся я к родным пенатам в
сопровождении полутонного контейнера с аппаратурой и трехглавой бригады:
один белый маг, один черный, один в клеточку. Расставили они свои сенсографы
и дома у меня, и на работе и еще целый месяц отходили от меня только за тем,
чтобы посвариться, как покрепче мою особу донять и где бы еще чего на нее
приклеить. Уж на что я оптимист, а и то стал впадать в тоскливое свирепство.
А уж кто при том повеселился, на мой счет проезжаючись, так это дружок
мой закадычный Оскар Гивич. Но я не только не в претензии, а даже наоборот,
поскольку мы друзья, а святой обязанностью друга в наши трудом обильные
времена считаю снабжение товарища полуфабрикатами веселья, пусть даже за
собственный счет.
Все проходит, пришел конец и моим мучениям. Настал день, сняли с меня
сбрую и стали вежливо прощаться.
- Что вышло-то, хоть бы показали, - взмолился я.
- И-и, дорогой Александр Петрович, - отвечают. - Пока нечем хвастаться,
сырой материал, нам с ним разбираться еще минимум с полгода. Приведем в
порядок - пожалуйста. Мы - народ суеверный, ничего не обещаем, но есть шанс,
что устроим вам беседу с самим собой, насколько будет в наших силах
соорудить вам цифрового двойника. Просим извинения, если это придется вам не
так по вкусу, как сейчас кажется.
Встрепенулся я при этих словах, почуял подвох, но... Но тот такое
поднавалилось, закрутило меня, задергало. Там тема открывается, там
кончается, ну, да вас ли просвещать на этот счет, сами все знаете. И клятвой
на "Таблицах физических величин" подтвердите, что я не кривлю душой, когда
говорю, что об этом деле и думать перестал, тем более что Евграфычевы маги
никак не отозвались и о себе не напоминали.
Прошло так года три, и вдруг звонят мне из Комитета по изобретениям:
"Уважаемый Александр Петрович, просим вас в такой-то день, в такой-то час
прибыть к нам на предмет вручения свидетельства об открытии".
У меня в ту пору несколько дел об открытиях через Госкомизобр шло. Сами
знаете, каково эти дела даются и сколько тянутся, так что радость моя вам
понятна и комментариев не требует. И за этой радостью не стал я дознаваться,
какое именно дело увенчивается столь удачным образом. Настанет миг торжества
- тут и узнаем.
Прибыл я в указанное место в должный день и час, смотрю, а нас народу -
человек двести. Отмечается юбилей Госкомизобра, и к торжественному заседанию
приурочено вручение множества всяких медалей, знаков и почетных дипломов. И
ради такого случая приглашен пастырь всех наук Акинфиев, который под бубны и
литавры ручки всем пожимает и желает дальнейших успехов. Все по наивысшему
разряду. И тут я вообще размагнитился.
И вот пастырь Акинфиев называет мою фамилию и громогласно объявляет, что
мне вручается свидетельство об открытии номер такой-то "Вязкая извратимость
нейтрона". У меня отвисает челюсть.
Никогда ничем подобным не занимался, не представляю даже, о чем речь.
Сижу, будто через меня микрофарада разрядилась. А меня с боков подталкивают,
поздравляют, прямо-таки выплескивают к президиуму.
Идиотское положение. Что же мне? Раскланяться и косноязычно объявить на
весь зал, что я ни при чем? Что все это ошибка?
Это я в деле не теряюсь, а здесь, признаюсь, растерялся. А пастырь наш
Акинфиев улыбается мне во всю свою мегалопасть, уж он-то здесь вообще ни
сном ни духом, диплом протягивает, и я поясницей соображаю, что не момент
устраивать скандал и портить старику развлечение.
"Ну, - думаю, - какие-то секретарши-барышни напутали, так поведем себя с
достоинством. Приму - а там разберемся, но я ж этот курятничек разворошу -
век помнить будут". И, не помня себя от ярости, хватаю диплом, следую на
место. А при всем том гложет меня детское любопытство: что же это за
извратимость нейтрона такая и почему она вязкая.
Сел, раскрываю диплом, суюсь в описание - и обомлеваю. Кое-то в физике я
понимаю, и мне достаточно взглянуть, чтобы понять: ничто подобное мне и не
снилось, а речь идет об открытии огромного практического значения! "Кому ж
это так повезло? - думаю. - И кому же это нынче при моем невольном участии
весь вернисаж испортили? И как я перед ним оправдаюсь теперь? Тем, что он
наверняка получит диплом, предназначенный мне? Черт знает что! Не потерплю!"
Досада ест напополам с яростью, ничего не вижу, не слышу, галстук меня
душит, запускаю два пальца за ворот, с хрустом пуговка от рубашки отлетает.
Ничего не соображается, но тут меня в спину толк, передают записку.
Разворачиваю: "Не рыпайся. Все в порядке. Надо поговорить. Сходимся в
перерыве у второй колонны слева". И Пентина подпись,
От этой записки кидает меня совсем в другую сторону, в домыслы, а я этого
не люблю. Скорехонько ввожу себя в элементарную медитацию, унимаюсь и жду
своего часа.
Объявляется перерыв, и уж тут я, аки бомба-шутиха, взмываю пробкой, искры
сыплются, несусь ко второй колонне. А у колонны стоит Пентя Евграфыч, при
нем три мужика, которых я знать не знаю, и у всех такой вид, что лучшего дня
в их жизни не бывало и больше не будет.
- Поздравляю, Санчо, от всей души поздравляю, - брызжет радостью Пентя, -
а ты поздравь нас и особенно вот товарища Бахметьева Сергея Васильевича!
Поскольку это именно он заведует у нас в институте отделом балалогии, как он
в народе именуется.
- К чертям поздравления! - гаркаю. - Объясни, в какую кашу ты меня
засадил и что все это значит!
- Ну, это, - отвечает Пентя, - разговор долгий, но мы к нему готовы хоть
сейчас, а лучше все же не сейчас - чуть попозже и внизу, где, говорят,
чудесный квас с хренком и первостатейная закусь. Айда, ребята!
Мы айдаем, а ребята, поскольку видят, в какой я фазе, на ходу начинают
удовлетворять мое законное любопытство, если так можно назвать чувства,
обуревающие вашего покорного слугу.
- Понимаете, Александр Петрович, - говорит этот самый Бахметьев, - вязкую
извратимость нейтрона открыл прихоцифровой комплекс, построенный на
основании любезно предоставленной вами базы данных. Имеем право утверждать,
что этот комплекс является не чем иным, как продолжением вашей личности, а
лучше сказать, так ее параллельно действующим рукавом. Посему вручение
диплома об открытии вам - не только вполне справедливо, но и следует
рассматривать как прецедент в правовом отношении. Важнейший прецедент! И мы
надеемся, что вы не будете возражать. Вы очень нас обяжете, если не будете
возражать.
- Буду! - ору. - Еще как буду!
- Милейший Александр Петрович! - берет меня под руку с другого бока
второй Пентин главный калибр. - Позвольте вам заметить, что наш
достоуважаемый патрон, представив меня в качестве Аркадия Владиславовича и
только, несколько обеднил колорит, если так можно выразиться, хотя эта
краткость и вполне объяснима неизбежной сумбурностью первоначального
включения в предлагаемые обстоятельства.
- Короче! - рычу.
- А короче, - отвечает, - дело новое, правил и норм нет. Что мы с вами,
будучи людьми разумными и не сволочами, сочтем этичным, то этичным и
останется. Может быть, на века. И далеко не последнее, над чем следует
подумать, это простота в обращении. Чем проще, тем ближе к естеству и, стало
быть, к истине. Без бюрократических нагромождений. Я сам отчасти бюрократ и
знаю, что получится, если мы дозволим этой породе развернуться на
юридической почве. Взвоем. Дайте волю воображению, и вы признаете, что я
прав.
- Осторожней! - говорю. - Если я дам волю воображению, от вас тут синь
пороха не останется на развод, - говорю. - Это же надо! Приписать мне чужую
работу, будто у меня своих мало! Кто вас надоумил?
- Вы сами, дражайший Александр Петрович, - медовым голосом загадочную
речь струит отчасти бюрократ Аркадий.
- Саня! Как ты не поймешь - это же не чужая работа, а твоя! Твоя! - с
надрывом взывает Пентя. - Это же ты ее придумал. Ты, помноженный на мощь
процессорной техники.
- Вот и пишите эту мощь в авторы! - говорю.
- Позвольте! - вмешивается Бахметьев. - Значит, если поэт творит эпопею,
пользуясь процессором, вы ему этот процессор в соавторы запишите? Это же
нелепость!
- Хорош процессор, который без моего участия такие идеи рожает! Вы меня
не уговаривайте, я этого па душу не приму. Стыдно!
- Товарищи! Александр Петрович! - входит в дело Пен-тин резерв. -
Извините, Чекмарев моя фамилия, я вашим интерфейсом ведаю. Ей-богу, мы пошли
по пустякам. Ну, словно принимаем райские сады, остановились при входе над
цветочками и заводимся, белый он должен быть или розовый. Смешно! Уж коли на
то пошло, то в этой истории есть еще одна заинтересованная сторона, не
правда ли, товарищ Балаев? Я имею в виду эту вашу копию и ее мнение на этот
счет. Верно?
- Тут что-то есть! - подхватываю.
- Прекрасно! - говорит Чекмарев этот самый. - Вот вы у нее и спросите,
что она сама думает об этом деле.
- Чекмарев, Чекмарев! - укоризненно качает головой Владиславович, -
Нарушаете насчет словаря. Мы же договорились: никаких "она". "Он", Чекмарев,
только "он". Александр Петрович Балаев. В крайнем случае - "третий
модификат".
- Караул! - кричу. - Как это "третий модификат"? Значит, есть еще первый
и второй? Вы что, решили выпустить меня массовым тиражом? Кто вам позволил?
- Вот! - говорит Пентя, страшно довольный. - Не говорил ли я вам, друзья
дорогие, что технические проблемы - это только половина дела. А вторая
половина - это проблемы морально-этические, и вот их-то решать куда труднее.
Это вам не платки паять и не разъемчики дергать. Всей, простите, Мордой
впахиваемся. Давайте разбираться.
Короче, базар. А этот Чекмарев гнет свое:
- Я совершенно серьезно, Александр Петрович. Давайте позвоним по телефону
этому вашему второму "я" и спросим его мнение.
- Интересно у вас получается! - говорю. - Если я - это я, то мне никому
звонить не надо, чтобы с собой посоветоваться. А если я с кем-то советуюсь,
- значит, имею дело не с собой. В данном случае, с автором открытия,
которого готов признать сколь угодно близким родственником, даже
братом-близнецом, если хотите, но только не самим собой.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг