пережиток. Да, пережиток пещерного взгляда на личность как на
исключительную собственность индивидуума. Ни с кем и ни с чем
неразделимую. До сей поры мы с этим мирились, потому что у нас не было
другого выхода. И мы мирились, хотя понимали, что это не так. В самом
деле, давайте подумаем, откуда она бралась, эта неразделимая личность. Ну,
хотя бы ваша личность, дорогой Александр Петрович. В ее формировании
участвовали сотни людей и живых, и давно, так сказать, покинувших, вся
природа первая и вся природа вторая. Есть ли на свете сутяга, который
взыщет с вас в их пользу? Утверждаю, что нет. А ваш публичный отказ в их
пользу всяк согласен считать благим порывом. Но за кого вас примут,
возьмись вы точно отсчитывать доли, кому что причитается? Абсурд!
Феодальное ростовщичество навыворот! Опомнитесь! Давайте осмотримся,
попривыкнем в этой нашей новой эре, а потом уже решим, стоит ли негодовать
и бить посуду. Это мы всегда успеем.
- Удружили вы мне, мужики! - говорю. - Вот уж над чем я думать не
собирался и не собираюсь. У меня других забот полон рот.
- О! - говорит Бахметьев. - Святые слова. Мы натворили - нам и думать.
Поверьте, за всеми прочими заботами мы и об этом печемся. Аркадий
Владиславович заведует у нас сектором морали и этики и хлеб свой ест не
даром. С наскока вы его не переспорите, Александр Петрович.
- Исключительно благодаря вам, - раскланивается этот Владиславович. -
Исключительно благодаря плодотворным беседам с вами. Вернее, предупреждая
ваш вопрос, с той частью вас, которая, будучи занята не менее вас, тем не
менее охотно сотрудничает с сектором морали и этики. Временно - без вашего
ведома, но это по ее желанию, смею вас заверить. А уж вы с собой сами
объясняйтесь. У вас лучше выйдет, честное слово.
- Вы хотите сказать, что этот "третий модификат" полностью в курсе
дела?
- Именно так, дорогой Александр Петрович. Именно так и в отличие от
вас. По крайней мере, до сего дня.
- Ну, что ж, - говорю. - По-моему, самое время нам, двум Александр
Петровичам, друг с дружкой перемолвиться по душам.
- И во благо! - плещет в ладоши Чекмарев. - Чем тесней, чем
повседневней ваш контакт, тем полноценней результат. А мне, извините, с
моей кручиной по интерфейсу - лямка с плеч долой. Я тут кабинетик с
телефоном выше этажом присмотрел. Если не заперли, можем позвонить оттуда.
Только большая к вам просьба, Александр Петрович, дозвольте при разговоре
присутствовать и записать. Все-таки первый такой разговор в мире, а?
Считайте, экспонат.
- Чего уж там! - говорю. - Пошли. Только как мне обращаться-то к этому
вашему "модификату"?
- Сами почувствуете, - отвечает Чекмарев. - Образуется.
Ввалились мы всей ордой в чей-то кабинет, написал мне Чекмарев на
бумажке номер - я эту бумажку где-то храню, - и я дрожащим пальцем этот
номер набираю: не вмещается в разумение ситуация. Я сам себе звоню - ну,
надо же! А народ уставился на меня, как дикари на бубенчик.
Набираю. Там снимают трубку.
- Можно Александра Петровича? - говорю.
- Я у телефона, - слышу. И мой голос, и не мой.
- С вами говорит Александр Петрович Балаев, - выпаливаю.
И тут телефон как взрывается!
- Санек, привет! - слышу. - Наконец-то! То-то я слышу - вроде голос мой
и вроде не мой! Ты откуда, дорогое мое животное?
- Да из комитета, - говорю. - Дипломчик на открытие тут мне вручили по
твоей милости.
- Это на какое? - слышу.
- А у тебя что, не одно? - спрашиваю.
- Санек, дорогой! Где это видано, где это слыхано, чтобы у нас с тобой
открытия считали не на кучки, а на штучки? Заявочки четыре там лежат, часа
ждут. Да пять с твоей руки, итого девять. Не боись, Госкомизобр у нас не
соскучится! Не томи! Что прошло?
- "Вязкая извратимость нейтрона", - говорю.
- А! - слышу. - Как тебе? Во нрав?
- Как сказать, - говорю. - Штука-то во! Да не слишком круто ли ты мне
ее поднес?
В ответ хохот. Довольный. Мой.
- Поднесено в балаевском стиле, - слышу. - Будет что вспомнить! Разве
не наш принцип?
- Да я не про стиль. Я про существо вопроса.
- Существо, Санек, только начинается. Я прикинул: годовой эффект -
шестьсот миллионов рублей. Ты только представь, как будет выглядеть
энергетика через десяток лет, если широко двинуть это дело...
- И не про то я. Я об авторстве.
- А что об авторстве? Не понимаю.
- А то, что диплом на мое имя выписан.
- А на чье же, Саня? Извини, не доходит.
- Но я же, - кричу, - к этой вязкой извратимости никакого отношения не
имею!
Вперед помолчало, а потом слышу:
- Слушай, свет ты мой зеркальце, ты глубоко вдохни, поди снов
пять-шесть посмотри, поостынь, а потом на свежую головку подумай и брякни
мне - потолкуем. А тем временем, чтоб я не скучал, скажи, чем у тебя
кончилась та история с несимметричными тетралями? Сдыхаю от любопытства.
Имей в виду: я этого дня ждал, как Ромео Джульетту под балконом, не
столько из-за нас с тобой, сколько из-за тетралей. Так что там?
- Они макроквантованные оказались, - говорю. - Во вращающемся поле
пси-квадрат.
- Макроквантованные?! Во-он оно что! А ты по Джонсу-Кэрри пощупать не
пробовал?
- Пробовал, - говорю. - Еще как пробовал. Плотности не хватает.
- Ах, ты ж, золой по пеплу! - слышу. - А если толкнуться в ЦЕРН на
"Хлопушку"?
- Ты что несешь! - вопию. - "Хлопушка" на десять лет вперед по часам с
минутами расписана. Кто нас туда пустит?
- А вот это моя забота, - слышу. - Не печалься, ступай себе с богом.
Чекмарев там у тебя?
- Да. Здесь Чекмарев.
- Слушай, Саня, великая к тебе просьба. Вразуми ты его нашей
вещественной дланью, да поувесистей. Век тебе обязан буду. Третий месяц
ему талдычу - расширь мне континуум правей горизонта событий, а все как об
стенку горох. Без этого - бьюсь-бьюсь - не справляюсь, а одна моделька
наклевывается - пальчики оближешь. Одно из двух: или пусть он мне
интерфейс реконструирует, или пусть готовится к товарищеским оргвыводам.
- Что он сказал? Об что речь? - Чекмарев у меня над пробором страстно
шепчет.
А на меня от этих слов таким родным повеяло, таким родным! - вы не
поверите, чувствую - сейчас заплачу от нежности.
- Цыть! - говорю. - Сейчас восчувствуешь, - говорю. - Санек, - говорю,
- это я не тебе, это Чекмареву. Санек, - говорю, - как смотришь, если мы в
эти канелюры перестанем челом тыкаться, а потолкуем один на один, в
минимальном коллективе? Скажем, лебедь и щука, а рака выдвинем в
президиум, пусть там зимует.
- Самое то! - слышу. - Только я ж тебя, попрыгунчика, знаю, как
облупленного. Наобещаешь, а сам куда-нибудь смоешься, ищи тебя потом,
свищи.
- Клянусь Галилеем! - говорю. - Завтра не выйдет, послезавтра тоже, а
ужо во вторничек после обеда звони - я вся твоя.
- Сам звони, - слышу. - Но лучше в среду. У меня тут профилактика
намечается небольшая. Главное, чтобы ты понял: не один ты на свете, а
имеет место тесное балаевское стадо повышенной проходимости. Сечешь?
- Пока не очень, - отвечаю. - Не вмещаю. Уж ты прости.
- За прощеньями ступай к митрополиту, - слышу. - Говорят, в Бамбуе еще
один остался, и прощенья - это по его части. А нам с тобой приличней бы
поупражняться во взаимопонимании на базе обоюдной выгоды и процветания той
самой экспериментальной физики, в любви к которой ты, ваша светлость, на
каждом столбе расписываешься.
- Так и быть, - говорю. - Возьму пару уроков у Владиславовича, который
Аркадий. Видно, без этого не обойтись, - говорю.
- Этот Тарталья тебя научит! - слышу. - Ты же по этой части
безграмотней носорога! Скажи спасибо, что я тут за тебя поднатаскался, и
без моего посредничества в диспуты с ним не встревай. Говорю как самому
близкому в мире сапиенс сапиенсу. Кстати, привет ему передавай, он,
поди-ка, тоже там крутится. Общий поклон.
Отключился.
Я сижу, тупой-тупой, как синантроп, мамонта умявши, слова выдавить не
могу. А Пентина компашка плавает на верху блаженства.
- Как посмотрите, дорогой Александр Петрович, если мы отредактируем
заключительное коммюнике следующим образом? - приступает Владиславович к
победному обволакиванию моей оглоушенной персоны. - Первоначальная
чувственная реакция прототипа носила резко отрицательный характер, но по
мере убедительного представления фактов смягчилась и склоняется в сторону
образования взаимно приемлемой платформы для дальнейших переговоров.
- Ой, мужики! - отвечаю. - Вы, по-моему, наглейшим образом пользуетесь
моей слабостью к эксперименту - это раз. Примите живейшие поздравления от
невинно пострадавшего - это два. А в-третьих, дорогой Аркадий
Владиславович, некая часть меня, явно лучше вам известная, настойчиво
советует не беседовать с вами без ее участия. И остальная часть склонна
признать совет весьма разумным. Вопрос об авторстве на открытие "Вязкая
извратимость нейтрона" впредь до выяснения всех обстоятельств, считаю,
остается открытым. Вас устраивает?
- Более чем, - отвечает мне Пентя. - Более чем, Санчо, дорогой ты мой!
Я в тебе не ошибся. А представляешь, что было бы, если бы на твоем месте
оказался какой-нибудь дондук? Это же страшно подумать! Без чувства юмора!
- Ну, насчет юмора, - говорю, - вы, по-моему, несколько пережали.
- А мы тут ни при чем, - объясняет Бахметьев. - Понимаете, как бы мы к
вам ни приставали, полного портрета для психоцифрового двойника получить
все равно не удается. А чем дыры латать прикажете? Собственными домыслами?
Вот тогда вы были бы правы, твердя, что имеете дело не с самим собой.
Поэтому мы поступили по-другому. На основании снятой с вас базы данных
изготовили две матрицы: "Балаев-1" и "Балаев-2", и поручили им совместно
составить модификат "Балаев-3", восполняя недостачу собственными - то есть
вашими, а не нашими - представлениями о вас. "Третий модификат" в этом
смысле - при полном отсутствии нашего произвола - это некоторым образом
тот Александр Петрович Балаев, каким вы хотели бы себя видеть. Это
существенная подробность. А потом, когда "Б-1" и "Б-2" выработали драйвер
вашего обреза, мы влили их в образующийся модификат. Простейший
технологический прием, а как действует! Оцените.
Ой, а который час? Уже без двадцати? Я же в совет на защиту
опаздываю!.. Доскажу, непременно доскажу. Или лучше вот как сделаем:
позвоните вот по этому номеру, мы там с Саней-3 Саню-4 намозговали именно
на случай, когда у нас затык по времени. Если очень невтерпеж - звоните.
Так как? Запишете номерочек?
1973-1985, Ленинград.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг