СУПЕРСНАЙПЕР
С Оскариком Джапаридзе мы, что называется, одной веревочкой связаны.
Парень он заводной, да и меня долго раскачивать не приходится.
Характеры у нас одинаковые, как говорится, гусарские, и потому мы с ним
всегда попадаем в разные группы и возимся с разными проблемами. Тут уж
ничего не поделаешь. Двое одноплановых исследователей в одной группе -
слишком большая роскошь, и уж за чем, за чем, а за этим ЭВМ отдела кадров
следит неукоснительно. И бегаем мы друг к другу, так сказать,
неофициально. В основном, когда надо расшевелить мозги, а заодно доставить
себе удовольствие разыграть приятеля.
Я сейчас в восторге. Дорвался наконец до своих любимых люмончиков. О
них я, можно сказать, с детства мечтал. Люмоны - это люминофоры с низким
порогом возбуждения. Очень удобная штука. Покроешь ими какую-нибудь хитрую
медяшку, пустишь ток - и наблюдай себе его распределение, всякие там
наводки, взаимоиндукции, переходы, аномалии плотности. Короче, я, как
алхимик, гоню люмоны на нашей аппаратуре с помощью тайных заклятий, а
электрики за мной ходят по пятам и клянчат миллиграммы.
А Оскарик закопался в таймеры. После первых работ Кошты такая шумиха с
этим делом поднялась! Деньги - неограниченно, штаты - какие хочешь,
аппаратура - навалом...
Сначала все шло "на ура!", но потом поутихло. Оскарик ходил мрачный, а
я, признаюсь, язвил. И повздорили мы крепко из-за моего длинного языка.
Здорово повздорили. Полгода не встречались. Ну а потом я все-таки не
выдержал. Побежал к нему первый, поскольку понимал, что виноват. Вернее,
убедил себя, что виноват. Без него было мне попросту скучно.
Помню, засиделся я тогда у своей печуры, взглянул на часы - уже девять
вечера. Вздохнул я - и двинул к Оскарику в его зал.
Вошел - и попятился. Решил, что обознался. Не узнать зала. Все не так,
как было раньше. Посредине стоит огромный нистановый тор, а Оскариков
пульт сдвинут куда-то в угол. Но пульт все же Оскариков. И сам он, вижу,
сидит за пультом, и глаза у него шалые.
Проследовал я к нему короткими галсами, говорю: так, мол, и так,
Оскарик. А он мне в ответ:
- Ты, Саня, кончай извиняться. Это все чушь беспросветная. Сейчас я
тебе, кажется, такое покажу! Целую неделю энергию прихватывал помаленьку,
батареи аж визжат, секунд на тридцать-сорок хватит. Только нужен бы мне
хронометр, желательно такой же, как этот. Между прочим, исключительно ради
чистой, эстетики. Можно, конечно, и просто цифровой...
А я как раз выписал себе хронометр такой, как у него: размером не
больше дедовской луковицы, с актиниевой капсулой и автокоррекцией, запас
хода на сто лет. Хотя и цифровой, но молотит через одну десятую секунды.
Сбегал я за ним, принес.
- Ты мне, - говорю, - его часом не попорть. Это ведь не какие-нибудь
ходики-махалики, это же вершина пензенского производства. Если с ним что
случится, мне в снабжение к дяде Васе ходу нет, а Ниночка-измерительша
каблучком растопчет мое сердечко, чего я не выдержу.
- Нет, - говорит Оскарик, - жертв и катастроф не будет. Все будет тихо,
спокойно, но весьма удивительно.
Вешает он хронометры на паутинках в центре тора один под другим: свой
внизу, мой повыше.
- Сверь, - говорит, - и кинопулеметом зафиксируй.
Я сверил: десятая в десятую.
- Порядок, - говорю.
- Ну, теперь гляди!
И врубил он им свои фарады. А хронометры ничего, покачиваются. Я
кинопулеметом строчу, в прицел гляжу. Вдруг вижу, что на нижнем десятые
вроде бы застыли. Верхний же, как и прежде, работает четко.
- Стой, - сигналю, - хронометр портишь!
- Фиксируй! - кричит Оскарик. - Фиксируй, Саня!
Я фиксирую. Но тут минимальная защита сработала. И замолотили оба
хронометра в прежнем темпе. Только гляжу и глазам своим не верю: нижний
отстает от верхнего на двадцать девять секунд.
Снял Оскарик блокировку, подошли мы к тору, и тут я вижу, что паутинок
к нижнему хронометру нет, лопнули паутинки. А сам он парит свободно, как
звезда в небесах. Даже страшно.
Я хвать его! Ан нет. Вокруг часиков что-то плотное, невидимое, размером
чуть побольше теннисного мяча.
- Бери-бери, - говорит Оскарик. - Не бойся.
Взял я этот шар и вижу, что внутри него хронометр-то мой!. Я возопил.
- Прости, - говорит Оскарик. - Честно говоря, я сам не разумею, как это
получилось. Вниз я вешал свой и очень старался не перепутать. А вообще
говоря, ты зря ругаешься. Идет твой хронометр? Идет. И никто к нему не
прикоснется и не испортит, потому что закуклить я его закуклил, а как
раскуклить, и сам не знаю. Больно много от него энергии надо отводить. А
что он отстает на двадцать девять секунд, так это не дефект, Саня, а
научный факт.
- Объясни, - говорю, - что ты с ним сделал, ирод!
- Объясняю, - сияет Оскарик. - Я замедлил время в той Области
пространства, в которой находился твой хронометр, на тридцать секунд. Пока
длилось замедление, у него там прошла секунда. Тридцать минус один -
двадцать девять, что ты и видишь невооруженным глазом. Подчеркиваю,
невооруженным. А замедление течения времени, как показал Кошта, ведет к
образованию замкнутой ударной стоячей волны пространства, которая и
воспринимается тобою как непреодолимая преграда в виде сферы. Грубо
говоря, твои часики находятся от тебя на расстоянии двадцать девять
помноженное на триста тысяч - без малого девять миллионов километров. Вот
паутинки-то и лопнули. Им на девять миллионов километров никак не
растянуться. Но только эти девять миллионов схлопнулись в пленочку,
свойства которой я надеюсь еще пощупать, поскольку она получилась
прозрачной. А раньше - вот, гляди...
Открыл Оскарик сейф и выкатил оттуда пару чернущих непрозрачных шаров.
- Это, - говорит, - повторение опытов Кошты. Получаются черные шары.
Между прочим, абсолютно черные. Но мне они ни к чему. В них сколько ни
гляди - черно. Отчего мои прозрачные? Оттого, что поляризовал тормозящее
поле. Моя идея, прошу любить и жаловать. Но что кокон получится
прозрачный, этого я не ожидал, признаюсь тебе честно, Саня. Надо подумать,
что бы это значило. Возможно, это кое-что прояснит в строении Вселенной.
- Да не держи ты его, - говорит, - как чашу с ядом! Схлопнутое
пространство напрочь отражает слабые механические воздействия. И очень я
подозреваю, что тела, находящиеся в коконе, воспринимают силовые поля
таким образом, как если бы они находились от нас на расстоянии замедления.
И не упадет твой хронометр, потому что для него за девять миллионов кэмэ
земное тяготение - тьфу! Ниночка только спасибо тебе скажет за такой
способ предохранения приборов от повреждений. А что он на двадцать девять
секунд отстал, так обозначение времени - дело условное и может быть даже
предметом государственного законодательства.
- Постой, - говорю. - Ты уверен насчет девяти миллионов километров?
- Что значит "уверен"? Сам я этого не проверял, а умные люди
утверждают. Проверить бы не мешало, да только как?
- Элементарно, - говорю. - Вот я завтра притащу свою мелкокалиберку и
пальну в твой шар. Начальная скорость пули у нее тысяча двести метров в
секунду. Значит, - посчитал я на пифагорчике, - значит, где-то на
восемьдесят четвертые сутки доберется-таки пуля до хронометра, если не
отразит ее твоя пленочка. И момент попадания мы, естественно, увидим. А
потом нам останется только засунуть этот шар в свинцовый ящик и подождать
пару лет, пока все осколки и пуля оттуда не вылетят. Поскольку актиний -
штука радиоактивная, а мы с тобой культурные люди и нарушать правила
техники безопасности при работе с радиоактивными веществами нам не к
лицу...
И что вы думаете? Пальнули мы в хронометр, будь он неладен. Ушла пуля
без всплеска, как в океан молока. Вот сегодня восьмидесятые сутки пошли.
Значит, в четверг, если я хорошо целил, а умные люди не напутали,
разлетится мой хронометр в кусочки. И буду я первым в мире суперснайпером,
поскольку поразить цель такого размера на расстоянии в девять миллионов
километров, да еще с первого выстрела из мелкокалиберки - это никакому
стрелковому чемпиону и не снилось!
Только вот как оформить все это дело? Тут один весельчак мне предлагал:
ты, говорит, сдай хронометр на склад, пускай там разлетается, а с тебя и
взятки гладки. Им на складе что? Спишут. Посмеялись мы, конечно, но все
это так, в порядке шутки. На вероломство Саня Балаев в жизни не ходил и не
пойдет. Пусть меня Ниночка возненавидит, пусть дядя Вася проклянет, но
наука требует жертв, а начальство разберется - хулиганство это или же
важнейший научный эксперимент.
ДЖЕНТЛЬМЕН С "АНТАРЕСА"
Куда судьба Балаева ни забрасывала, нигде Балаев в последних не ходил.
Бывали, конечно, смешные истории, но, если по совести разобраться,
смешного со мной происходило ничуть не больше, чем с другими. Только я о
таких случаях рассказываю, а другим, может, не приходилось или стесняются.
Рассказать я мог бы и о серьезных вещах, только все это специальный
материал. Мигом упремся в какой-нибудь вектор Бюргера - и рассказу конец.
Так что вы не думайте, что я какой-нибудь Епиходов - двадцать два
несчастья. Просто я жизнерадостный человек, и чувством юмора меня, по
слухам, бог не обидел.
Вот не рассказывать же вам, как мы с Валерой Слесаревым и Светочкой
Пищухиной кварцевые колечки для "Антареса" отливали! Работа была
незабвенная! Атом к атому подбирали. Печь в тридцать мегаватт год
круглосуточно крутилась. Первое колечко угробили, второе вышло так-сяк,
третье - на загляденье, а четвертое - чуть-чуть похуже. Все как надо: пять
метров в диаметре, высота - четыре, идеальный цилиндр, абсолютная
прозрачность по всем заданным окнам спектра.
Конечно, все это шло под маркой Львовского. Вокруг нас начальство,
рубли, киловатты, километры, приказы с такой полосой, приказы с сякой
полосой, шуму, грому - всего этого выше головы. Но не будь Валерки и
Светочки Пищухиной, ни черта бы из этого не вышло и все эти милли-трилли,
все это прахом пошло бы. О себе не говорю - другие скажут. Но свои сто
двадцать ночей я при этой печуре отстоял, и все на нервах, и все -
давай-давай! Один раз, как при Светке табло входа погорело и пошло
завирать, так это ж надо ей памятник поставить, как она сообразила, что к
чему! А тут уже забегали! Де, брак в шликере! Де, подсудное дело!
Простите, увлекся. Я ж совсем не об этом собирался рассказать.
Вот, значит, госкомиссия приняла наше третье колечко на все двести
баллов, четвертое - на сто семьдесят пять, решили в запас еще два отлить,
накал страстей уже не тот, Валеру со Светкой при печи оставили, а меня при
кольцах отправляют на монтаж. Груз нестандартный, спецтрейлера нам дают,
дорогу перед нами на пятьдесят километров вылизывают, скорость нам - сорок
в час, движение - только в светлое время с интервалом двести метров.
Автоинспекторы перед нами едут - грудь заранее оголена, чтобы все
случайности на себя принять. Кто-то там в комиссии перестарался. У нас
напряжения в нулях, об наш кварц в лепешку расшибись - ему ничего не
будет. Но на вид стекло, конечно. Ничего не скажешь.
Все три тысячи верст прошли мы, как по ковру. Две недели ехали. Я, как
положено, от колечек наших ни на шаг, а по приезде первым делом проверяю
порядок монтажа.
Посмотрел я на чертежи, и волосы дыбом у меня на голове! Забил я во все
колокола и вломился к самому Нимцевичу. "Как же так! - кричу. - Как можно
такие вещи делать!" Он: "А что?" Я ему; "У вас герметизующий контакт чем
обеспечивается?" Он, понятно, в этом деле ни в зуб - правильный мужик,
честно признается, - вызывает кучу народу, и те мне холодно заявляют:
"Диффузной технологией". - "Так это я без вас знаю, - говорю. - Только это
не технология, а техномагия!" И пошел скандал. Де, я не в свое дело
путаюсь! Де, в Дартфорде "Вестингауз" применял диффузную! Де, нечего
ломать порядок, и, вообще, что вы можете предложить? Я с ходу предлагаю
инвертирование и требую, чтобы вызвали наших: Игоря и Веру. Нимцевич
послушал, послушал, покачал своей круглой головой и молвит: "Два дня
задержки - для нас не катастрофа. Десять лет ждали. Это я беру на себя.
Вызывайте специалистов. Даже если он (то есть я) прав на двадцать
процентов, овчинка стоит выделки". И кончает весь этот базар слабым манием
руки. А мне дает на два часа телетайпный канал.
Игорь мне, конечно, в два счета доказывает, что я олух. "У тебя, -
говорит, - Саня; получается так: чтобы гвоздь в стену забить, стучи по
нему стеной, а молотком придерживай. Но, в общем, гвоздь ты вбил, и вбил к
месту. Инвертирование здесь лучше диффузной на порядок. Только оно не
стандартизовано, а диффузная стандартизована, и в этом весь фокус". Я
отвечаю, что пусть я буду распоследний дурак и тупица, но колечек наших в
обиду не дам.
Приехали они, и в три-то голоса мы так ладно спели, что Нимцевич нам
поверил и пробил это дело в Москве. Нас перевели к нему на пять месяцев, и
Вера с Игорем колечки наши в "Антарес" заделали великолепно. Я помогал,
конечно, как мог, но в основном, конечно, как кухонный мужик: посчитать
темп перерождения, сфокусировать каскады, подтвердить плавность перехода.
Попутно тут еще пара таких дел подвернулась, и, короче, Нимцевич нас
возлюбил.
Именно из-за этого и случилась та история, о которой я хочу рассказать.
Кончились все монтажные работы, пошли поузловые комиссии, по частям идет
пуск, и тут прибывает к нам из-за океана депутация, половина - нобелевские
лауреаты, всего душ десять и три переводчицы из "Интуриста", то есть про
Достоевского могут, про шашлык - тоже, а про вырожденное демпфирование
попутных носителей - ни туды, ни сюды. Соответственно, собирает Нимцевич
бригаду и меня в нее включает, поскольку, говорит, товарищ Балаев
отчетливо представляет себе установку и обладает даром просто говорить о
сложных вещах. А товарищ Балаев эту приманку глотает - и леска
натягивается.
Я, конечно, объясняю гостям, что "Антарес" - установка грандиозная,
сам, слава богу, каждый день пять километров туда, пять обратно. Убеждаю,
что она на полкилометра запрятана в землю, общую блок-схему растолковываю.
Но гостей наших все это мало трогает. Им подавай конкретные цифры по самым
мелким вопросам: "А как вы то? А как вы се? Каков режим? Чем
обеспечивается? За какое время? Периодичность контроля? Система отсчета?
Сколько стоит?" Короче, узкие специалисты.
Два дня мы осматривали внешний овал, а на третий, когда побрели на
внутренний, у меня вся охота говорить по-английски прошла. Накрепко
прошла, на всю жизнь. И стараюсь это я немножко поотстать, хотя здесь,
можно сказать, самое интересное-то и начинается. Нимцевич впереди всех, он
в восторге оттого, что рассказывает понимающим людям о таком деле,
катится, как колобок, вверх, налево, вниз, направо: "Давайте сюда зайдем,
там посмотрим! Вот разделители, вот ловушки, вот подготовка инжекции, вот
выводные лабиринты!".
А ко мне пристраивается мадам Элизабет Ван-Роуэн, статная такая
интересная женщина лет сорока, виднейший специалист по нейтронной
баллистике. Она уже все свои мишени, антимишени и коллиматоры отсмотрела,
и мы, слава богу, ведем с ней разговор на общие темы.
И проходим мы как раз мимо нашего экспериментального зала. И вижу я
сквозь стекло Игоря, как он командует разборкой стендов. Я его
приветствую, он нас тоже, мадам Ван-Роуэн из вежливости спрашивает меня,
кто это, что это, я ей из вежливости объясняю, сами понимаете, увлекаюсь и
начинаю лекцию про наши колечки.
Идем это мы час - делегация метрах в десяти впереди, а я все
рассказываю, чем мы добивались принципиального исключения дефектных
доменов. Вдруг мадам заинтересовывается, просит объяснить поподробнее, я
достаю свою дощечку, черчу, краем глаза вижу, что делегация сворачивает
налево, мы с мадам проламываемся сквозь дебри терминологии, торопимся,
поворачиваем налево, я вижу приотворенную толщенную дверь, открываю ее
пошире, пропускаю мадам вперед в какой-то темный коридор, вхожу следом,
дверь машинально дергаю, чтобы она закрылась. Дверь меня толкает, я толкаю
мадам, извиняюсь, пробую сообразить, куда ж это нам двинуться, но тут
дверь захлопывается, и мы с мадам Ван-Роуэн оказываемся в полной
темноте!..
Я говорю, конечно: "Sorry, недоразумение, сейчас разберемся". А мадам
мне отвечает: "О да, мистер Балайеф, разберемся, и, хотя я уверена, что
мистер Балайеф - джентльмен, но на всякий случай я предупреждаю мистера
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг