тобой займусь. Василь, - ладонь ладная, крепкая. - Василь Червонь. Тебе
к брату моему, двоюродному, но у нас тут, понимаешь, несчастье, - Василь
показал на людей. - Аля, дочка Купы...
- Умерла? - догадался Никифоров.
- Убили, - и он повел Никифорова к стоявшим у гроба. - Это студент,
практикант, - пояснил он, не обращаясь ни к кому в отдельности. Кто-то
глянул искоса, кивнул, но Никифоров неотрывно смотрел на дочку Купы.
Поначалу и не хотел, просто бросил взгляд, чего хорошего, мертвая ведь, но
- будто ударило. Словно встречал ее прежде, знал, и знал накоротко.
Конечно, это лишь наваждение, морок, с Никифоровым такое случалось - новое
место порой выглядело до боли знакомым, виденным, он мучился, пытаясь
вспомнить - когда. Мучительное чувство охватило его и сейчас. Во сне? Или
просто похожа на кого-то? Бледное, слегка удлиненное лицо и странно яркие
губы, длинные, пушистые ресницы, расчесанные волосы, остальное укрывало
платье, белое, кружевное, странное для села.
- Идем, - подтолкнул его Василь.
Он опомнился, огляделся, не заметил ли кто. А чего замечать? Смотрит, и
смотрит себе. Да и не до него, Никифоров теперь слышал, как плачут
тихонько бабы, невнятно переговариваются мужики.
- Идем, - согласился он. - Куда?
- А рядом, совсем рядом. Поговорим, тебе передохнуть нужно. Ты, случаем,
не Кузьмы сын будешь? Кузьмы Степановича?
- Верно, - Никифоров охотно шел бы и далее, но Василь просто завел его в
закуток той же церкви, впрочем, теплый и светлый.
- Так я с ним вместе на Кавказе воевал, надо же! Он эскадроном командовал,
ударным, сорок сабель. Не рассказывал про меня? Я отчаянным рубакой был,
пока вот... - Василь показал на пустой рукав.
- Вроде нет, - но Никифоров знал точно. Отец о гражданской вообще не
говорил. Про германскую, на которой "георгия" получил, порой вспоминал, а
гражданскую - нет. Бил белую сволочь, и никаких подробностей. Даже обидно
было поначалу, у всех отцы герои, как послушать, а его будто на печи
сидел. Откуда же награды - шашка именная, наган, самого Фрунзе подарок,
орден Красного Знамени? Потом понял - не кончилась для отца та война.
- Конечно, нет. Кузьма Степанович, он зря болтать не любил. Молчун.
Никифоров не знал, что ответить. Похоже, и не нужно отвечать. Не требуется.
- Практика, это полезно. Среди народа поживешь, жизнь нашу узнаешь
поближе. Ты устраивайся, устраивайся. Владей, твое жилье - на все лето.
- Здесь? - Никифоров оглядел голые стены.
- Ага, прямо в клубе.
В углу комнаты стоял топчан, рядом тумбочка и пара табуретов.
- Мы тут подумали и решили, что так лучше. Конечно, не ждали, что с
Алей... - Василь оглянулся, понизил голос: - Утром ее нашли, спозаранку.
Мы в район сообщили, но что район... Я тут вроде как милиция, - добавил он.
- Да...
- Застрелили. Фельдшер из соседнего села, из Шаршков, ее осматривал. Пулю
достал. Почти навылет прошла, сквозь сердце.
- Кто же?
- Стрелял-то? Кабы знать... Сволочь кулацкая. У нас ведь куркуль на
куркуле. Я отчего тебе рассказываю, Иван, нас ведь совсем мало здесь -
партийных, комсомольцев. Дашь слабину, и с потрохами сожрут. Потому я на
тебя рассчитываю.
- Да, я всегда... - Никифоров был слегка ошеломлен.
- Вот и хорошо. Сверху указание пришло - показательные похороны устроить.
Собрать актив района, из области пригласить. Пусть видят - не запугать им
нас. Комсомольский караул устроить до похорон, потому и в клуб ее
перенесли. Ну, и еще - тут прохладно, понимаешь. Похороны через три дня
будут, если жара, то...
- Я понимаю, понимаю. А где все случилось?
- В том и закавыка. На винограднике Костюхинском...
- Это у которого дом с петухами?
- Точно. Ты, вижу, востер, как отец. Времени не теряешь. Понимаешь, кабы
Костюхины здесь были, и думать тогда нечего. Но они на свадьбу всем домом
поехали, никого в селе не осталось. В Шаршки, там брат Костюхинский
женился.
- А что она... Аля... делала там?
- На винограднике? Не знаю, - Василь посмотрел на Никифорова, вздохнул. -
Они, Костюхины, понимаешь, неуемные, до богачества больно жадные. А на
клуб денег копейки больше положенного не дали. На церковь-то не жалели.
Какой-то сорт особенный винограда растить надумали. Наверное, посмотреть
хотела, побег взять. Не знаю. Нашел ее Пашка, малец есть у нас такой, вот
он точно за побегом полез. Ты вот что, посиди, или пройди по селу,
приглядись, с людьми познакомься. А к вечеру я комсу соберу, сюда придем,
поговорим. Насчет харчей не беспокойся, мы ту повинность на куркулей
возложили, кормить будут сытно. Сейчас и пришлю кого, - Василь неторопливо
встал, махнул рукой. - Присматривайся.
Присматривайся... Никифоров сел на лежак, жесткий, доски и на них -
рогожка. Не барин, ничего. Открыл дверцу тумбочки. На одной полке - дюжина
свечей, восковых, толстых. Церковные свечи. Другая - пустая. Как раз
пожитки уместятся. Он развязал сидор. Кус хозяйственного мыла, бельишко,
коробка с плодами технического творчества, год работы в кружке, книжка
"Клубное дело". Книжку он полистал. На страницах рыхлой сероватой бумаги
все было просто: клубный зал со сценой и тяжелым занавесом, кружки -
хорового пения, шахматный, технического творчества, Ленинская комната для
проведения политзанятий, много чего было в книжке. Не было пустой и
холодной церкви, не было покойницы, не было чужих, непонятных людей.
Он прошелся по закутку. Сквозь приоткрытую дверь слышны были голоса, но о
чем говорят - не разобрать.
Не узник же он здесь!
Никифоров задвинул сидор под лежак, оправил на себе одежду - штаны
чертовой кожи да рубаху грубого но крепкого полотна, провел пятерней по
волосам. Стрижен коротко, на случай насекомых. Пора идти знакомиться с
остальными.
Полутемным ходом он вышел в главный зал. Народу поубавилось, осталось лишь
две бабы, они сидели на скамье, грубой, некрашеной, принесенной снаружи,
со двора - к ножкам ее прилипли комья грязи. Бабы посмотрели на
Никифорова, но ничего не сказали. Что делать? Подойти? Как-то неловко.
Впрочем, почему? Василь его представил, значит, не совсем чужой. Никифоров
потоптался у гроба, потом все же решил выйти.
Во дворе он огляделся, ища нужное место - подпирало. Подальше росли вишни,
низкорослые, но пышненькие, да жимолость. Он обогнул церковь. Невысокий
домик. Поповский, наверное. Дали бы тут жилье, все лучше. Окна мутные от
пыли, может, и третьегодней, на двери замок, большой и рыжий. Пришлось
обойти и домик.
Он угадал - дощатый, чуть покосившийся нужник стоял в зарослях сирени.
Внутри стало ясно - давненько сюда не ступала нога человека.
Мир сразу стал просторнее, веселей. Теперь уже не спеша он обошел весь
двор, заглядывая в каждый уголок, просто так, от избытка сил. Сараи,
конюшни, колодец со скрипучим воротом и ведром на длинной цепи,
колокольня, высокая, с громоотводом вместо креста. Он прикинул на глаз -
метров пятнадцать. Дверь, ведущая внутрь, оказалась приоткрытой. Он
заглянул. Пахло дурно, куда крепче, чем в нужнике. Оружие пролетариата не
булыжник, а совсем, совсем другое.
Осторожно, выбирая куда ступить, он поднялся по лестнице. Через два
пролета стало чисто, ветер, простор. Еще выше - просто дух наружу рвется.
Колоколов не было, давно ушли на нужды народного хозяйства. Он осмотрелся
на все четыре стороны. Темная Роща, по которой он шел, село, виноградники,
отсюда они представлялись аккуратными, вычерченными, чистая геометрия,
речка, неширокая, но синяя, много чего видно. Никифоров даже распознал
"Дом с Петухами", а виноградник за домом был и впрямь особенным, не
такого цвета, как остальные, зелень отдавала сталью. Не весь виноградник,
часть, вроде пятна. Наверное, тот самый новый сорт.
Голова нисколько не кружилась.
Спускаясь, он подумал вдруг о других колокольнях, видневшихся в самой уж
дали, в дымке, удалось разглядеть шесть таких. И на каждой свой Никифоров,
ударник учебы на практике.
А приятно-таки вновь оказаться на земле. Каково воздухоплавателям, часами
парящим над облаками?
Он вернулся в церковь. В клуб, в клуб, в клуб, - Никифоров повторял и
повторял, вдалбливая в себя место назначения. Как в первый день
запомнится, так и останется навсегда.
Он независимо прошел через зал, в каморке своей полез было за сухарями, но
тут в дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел пацаненок, лет десять
ему, или двенадцать.
- Поснидать принес, - не очень-то приветливо сказал тот, ставя на тумбочку
узел - увесистый, однако. Никифоров развязал. Оказалось - крынка щей со
сметаной, вареная молодая, со сливу, картошка, кус сала с толстыми, в
палец, прожилками мяса, лук и хлеб, больше фунта.
- Я вечером приберу посуду, когда ужин принесу, - сказал малец и исчез,
ушел, неслышно притворив дверь. Джинн из арабской сказки.
Скатерть-самобранка. И ужин впереди? Что ж, у богатого села есть и свои
преимущества. Щи вкусные, со сметаной, интересно, особо на него готовили
или со своего стола? Неужели каждый день так едят? Да, это вам не
заводская столовая...
Всего он не одолел, хотя себя не жалел, ел по-нашенски, по-комсомольски,
беспощадно. Объедим мелкобуржуазных хозяйчиков!
Почувствовав, что дальше - смерть, он откинулся от тумбочки, на которой
едва уместился обед, посмотрел сытыми глазами за окно. Сирень не цвела.
Поздно или рано, попытался вспомнить он. Наверное, поздно. Вроде, весной
все цветет?
Такие ленивые, пошлые мысли намекали на одно - вздремнуть нужно. Плюс ночь
в переполненном вагоне, дорога, вчерашняя отвальная... Вреда не будет -
соснуть минут двести.
Он устроился на лежаке, прикрылся наполовину рогожкой, подумал, быстро ли
уснет - и уснул.
Проснулся разом, рывком - от голосов за окном. Встал, потянулся, прогоняя
остатки дремы, мутные и противные, как спитой чай.
Василь идет, Василь и местная комса - он узнал девушку из сельсовета, а
остальные, по возрасту хотя бы, тоже, наверное, комсомольцы. Сюда идут, в
цер.. в клуб, поправился про себя, но понял - безнадежно, церковь в
голове прочно засела, не вышибешь.
Он решил выйти навстречу, все равно всем здесь было бы тесно. Сейчас стены
казались золочеными - низкое солнце закачивало сюда свет, закачивало
щедро, вдоволь, про запас.
Василь вошел первым, приветливо поднял руку, но прежде подошел к бабам у
гроба. Сказал что-то и те разом привстали со скамьи и засеменили к выходу,
ежась и кутаясь в большие пуховые платки.
- Давайте-ка и мы снаружи посидим, уж больно зябко, - Василь сейчас
говорил громко, и голос гулко летал от стены к стене.
Никифоров подумал было, где же они снаружи устроятся, но вышло по-простому
- на травке. Он познакомился, с каждым за руку, представляясь - Никифоров,
по фамилии, он считал, получается солиднее, взрослее, из ответных запомнил
только Клаву, девушку из сельсовета. Ничего, не все сразу. По ходу дела
сами запомнятся.
- Я связывался с райкомом, - Василь сразу перешел к делу, - там инициативу
поддержали. Вахта комсомольской памяти. Хоронить будем в четверг,
торжественно, с митингом. Мы должны показать всем, что гибель нашего
товарища делает нас еще сильнее, крепче.
- А вахта - это как? - спросил худенький, с торчащими лопатками, паренек.
- По очереди будем стоять, дежурить у тела Али. Каждый должен будет за
время вахты написать воспоминания о ней, - и Василь достал из планшета
тетрадь в клеенчатой обложке.
- О чем писать? - опять спросил парнишка.
- О ней писать, о нашем товарище, комсомолке Але. Какой она была, как
жила, как верила в светлое будущее. Пишите, что считаете нужным, только
помните - вас будут читать.
- Много... Много писать? - теперь подала голос Клава.
- Пять страниц.
Они еще поговорили, о порядке вахты, о том, чем писать - чернилами или
карандашом, о новом приеме в комсомол (оказалось, трое - не комсомольцы),
о будущем субботнике. Последнее касалось и Никифорова - субботник решено
было провести в клубе, на оформительских работах.
- Переоборудование клуба требует денег, а из каких сумм? Отчисления по
самообложению небольшие, а раскошелиться единоличники не хотят. Вот
создадим коммуну, тогда..
Немного поговорили и про коммуну, какая тогда жизнь хорошая настанет. Все
сообща, и трудиться, и отдыхать, и жить, не то, что сейчас, каждый в своем
углу норовит разбогатеть. А на что оно, богатство, когда все - вместе?
Говорили горячо, с верой, Василь, правда, помалкивал, давая простор мыслям
и мечтам. Потом опять вернулись к текущему - распределили вахты, две
дневные, по шесть часов, и одна ночная.
Распустив комсу с наказом Еремке быть к закату (Еремка - тот дотошный
паренек, что спрашивал о вахте), Василь остался с Никифоровым.
- Ребята эти простые, честные, побольше бы таких, - Василь смотрел
уходящим вслед, прищурясь и как бы с усмешкой. Не с усмешкой, а - как бы.
Потом повернулся к Никифорову:
- Видишь, как все складывается. Давай так - о практике твоей потом
поговорим, после похорон. Сейчас, сам понимаешь... Да она уже и началась,
твоя практика. Какую бумагу написать нужно будет, отзыв, или что - не
сомневайся.
- Я не сомневаюсь... Только - кем вы тут работаете? Должность какая?
- Правильно мыслишь, в отца. Должность... Должность моя простая - инвалид
гражданской войны. В партии с семнадцатого, как воевал, у отца своего
спросишь. Стула подо мной нет, но сделать могу все. Увидишь.
- Я не к тому...
- Напрасно. Ладно. Накормили тебя?
- Накормили, спасибо.
- Ты пока вот что... Можешь написать заметку в газету? Большую, с
чувством, по-городскому? Так мол, и так, от вражьей руки на боевом посту
пала комсомолка, в общем, как полагается? А то наши ребята, боюсь, не
справятся.
- Написать могу, только не знал ведь я ее...
- А тут ребята тебе помогут, не зря я им задание дал - воспоминание.
Заодно с ними и сойдешься покрепче. А что не так, поправим.
- Напишу, - согласился Никифоров. Какое-то дело, занятие. Лучше
праздности. В стенную газету он писал регулярно и считал себя способным на
большее.
- Тогда пошли, пройдемся и мы.
Вечерело, и село сразу стало люднее. Хозяйки перекрикивались со двора на
двор, а то и просто гостили друг у друга, сидели вокруг самоваров и пили
чай с прихлюпом, разносившимся далеко, от кого добрым людям таиться. Дымок
вился над самоварными трубами, прихотливо, извилисто выползал на дорогу,
дразня Никифорова. Хотелось бы сесть рядом, налить в блюдце чаю и пить,
включась в общий хор.
Словно угадав его настроение, Василь предложил:
- Зайдем, почаевничаем, - и, не дожидаясь согласия, пошел на запах
можжевельника. Прямо к избе с петухами.
- Вечер добрый, хозяева! Как свадьбу гуляли?
- Присаживайтесь, - предложил Костюхин, пожилой мужик с запорожскими
усами. - Давай, мать, блюдца неси, видишь, гости!
Женщина пошла под навес, в летнюю кухоньку. Видно было, что не больно-то
им рады, но гнать - нельзя, не по-людски. Деревня.
- Свадьбу гуляли мы хорошо, - дождавшись, пока гости отопьют чаю, ответил
хозяин. - А вот что дома нас встретило, то плохо. Неладно.
- Ну, тебя-то никто ни в чем не винит, Михайло, - успокоил хозяина Василь.
- Ты здесь совсем в стороне.
- Получается, спасибо брату. Кабы не свадьба, мне бы сейчас перед тобой
оправдываться.
- Да в чем оправдываться? Не повезло просто. Не на твоем, так на другом
винограднике случиться могло. Вот, знакомься, сын моего боевого командира,
Никифоров. Из города к нам приехал, клубное дело ставить. Надо бы нашим
селянам, особенно, кто позажиточнее, деньжат для этого дела подкинуть.
- Деньжат подкинуть - дело нехитрое. Да только что за клуб в церкви? Мы
ведь соглашались поставить красную избу, обществом. Почто церковь было
портить?
- Ты, брат, того... Не нами решалось, сам знаешь. А для клуба мы ее и не
портили, напротив. Забыл разве, какой она стала? А ребятишки наши прибрали
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг