догадывается, что так жить негоже, если сама натура влечет его к
оседлости, к серьезному профессиональному труду, к устойчивому домашнему
миру в окружении любимых предметов, к своим привычкам и к своей скромной
истории, чтобы в ком-то и в чем-то продлить после смерти существование, а
не пропасть бесследно, подобно беспородному псу; если в нем живет глубокая
духовная (я бы уточнил: эстетическая) потребность в упорядоченной жизни -
что такому человеку делать, спрашиваю я вас? Как, где найти свое место?
Есть два пути: либо опустить руки и поставить на своей жизни крест,
либо начать с нуля строить новую жизнь - такую, какой она привиделась мне
в коротком лучезарном сне, где были вы, я и волшебный город Оксфорд.
Новая жизнь начиналась естественно, без насилия над собой. Это походило
на увлекательную игру: я просто вспоминал все, что видел в Англии и
узнавал о ней. И далекие одна от другой картины вдруг начинали совмещаться
и счастливо совпадать то в одной, то в другой своей точке.
Стоило мне, например, подумать о чае и отыскать в шкафу щербатый
фаянсовый заварник с голубыми по белому цветочками (пачку чаю - все еще
того, из Оксфорда! - я привез с собой), как я тут же вспомнил каминную
полку. Страна, где в домах мало топят, а рамы одинарные, умеет дорожить
теплом. Каминная полка такая же важная принадлежность английского
домашнего обихода, как и сам камин: на ней можно согреть перед обедом
тарелки или бутылку вина, туда за разговором можно поставить чашку чаю или
кофе, чтобы не остывала. Удобное место для спичек, табака, подсвечника, не
говоря уже о каминных часах; для книги, которую отложил на часок, задремав
перед огнем... Сколь ни был условен камин в моем маленьком оксфордском
кабинете (электрическая спираль, вделанная в стену), над ним тоже была
широкая доска из полированного мрамора, которая, кстати, отлично
прогревалась. На ней-то я и заваривал обычно свой чай.
Уныло скользнув глазами по русской печке, вдруг с изумлением обнаружил,
что здесь тоже имеется каминная полка! На передней стенке повыше топки был
выступ, явно предназначенный для тех же целей. Карниз этот, как и все в
доме, покрывала многолетняя пыль, но быстро его очистил и водрузил туда
для просушки пустой заварник, предварительно обдав его кипятком. Мне
как-то не пришлось обсуждать с вами рецепты приготовления хорошего чая
(кажется, вы вообще к чаю равнодушны и явно предпочитаете кофе), но вот
Джордж Оруэлл, например, считал, что чай надо засыпать в сухой прогретый
заварник. Он еще писал где-то: Чай является одним из оплотов цивилизации,
- как вам это нравится?!
Первый опыт оказался неудачным. Карниз промерзшей за зиму печки был еще
не настолько теплым, чтобы согреть и высушить чайник, и мне скрепя сердце
пришлось в конце концов высыпать две ложечки Twinings на мокрое дно, но в
будущем успехе я не сомневался. Более того: я понял, что стану со временем
реконструировать и расширять свою каминную полку, чтобы она полностью
соответствовала своему назначению.
Меня раздражал таз с помоями, стоявший под умывальником на шатком
табурете. Во время мытья рук или посуды на одежду и на стены летели
мыльные брызги. Еще входя в дом, я заметил в сенях в куче разного хлама
нечто угловатое, напоминающее большую раковину или воронку. Сразу после
чая я исследовал этот предмет. Он действительно оказалс медной воронкой,
позеленевшей от старости, но не имеющей никаких повреждений. Я выгреб золы
из печки и принялся оттирать толстый налет окислов и грязи.
Через час воронка сверкала, как корабельные поручни. И хотя подобных
воронок нигде в вашей стране не встречал, у меня почему-то не возникло
сомнений, что она в точности соответствует стилю державы со славной
морской традицией.
Постоянно имея в виду Англию, я теперь внимательнее приглядывался ко
всем попадавшимся на глаза вещам и, к полной неожиданности для себя, в
некоторые из них влюблялся. Так, при ближайшем рассмотрении мне очень
понравился окованный зеленый сундук, о котором в самом начале, каюсь, я
подумал с неприязнью, как о предмете из навязанного мне чуждого быта.
Всякая добротная вещь обретает истинную цену лишь в достойном
окружении; идеология (враждебная или дружественная), ошибочно
приписываемая нами самой вещи, в большинстве случаев должна быть отнесена
к обстановке, в какой эта вещь предстала. Это как строительный материал, о
качестве которого нельзя судить по внешнему виду постройки: из одних и тех
же камней, песка и бревен в Англии создавали одно, в России - другое.
Пронафталиненный сундук, стоящий на ходу в захламленных сенях бедняцкой
избы, отвратителен, здесь он признак бестолковости и глупого терпения; тот
же сундук в просторной и светлой, увешанной зеркалами прихожей,
поставленный под старинным бра или рядом с другим подобающим стилю
предметом, может вызвать восхищение. А прежде всего он удобен: в
отсутствие платяного шкафа сундук был мне просто необходим... Пока же я
его тщательно вымыл изнутри и снаружи и водворил для просушки в комнату
поближе к печке. С учетом дальних рейсов с ведром на колонку и подогрева
воды в чугунке это заняло у меня еще два или три часа.
День близился к концу, а я за своими разнообразными хлопотами как-то и
забыл уже, что и не спал, и ничего не ел, кроме чая со старым бутербродом.
Мен ждал еще один желанный предмет.
Речь идет о небольшой штуковине из бронзы - подковообразной скобе,
которую обнаружил среди мышиного помета под сдвинутым сундуком. Может
быть, это была ручка от другого, не сохранившегося сундука либо от
старинного чемодана, не берусь судить о ее происхождении. Скоба была
шарнирно укреплена на продолговатой пластине, имевшей по углам четыре
круглых отверстия для шурупов или гвоздей. Прихотливая отливка с изрядно
стершимися от длительного пользования узорами свидетельствовала о давнем
происхождении этой вещицы, хотя ни клейма изготовителя, ни каких-либо
других свидетельств эпохи я на ней не обнаружил.
Зачем так длинно ее описываю? Дело в том, что на дверях всех старых
домов в Англии - на ваших красивых разноцветных входных дверях,
открывающихся прямо на улицу, - я видел точь-в-точь такие скобы! Они
свисают посередине двери и служат в качестве дверного молоточка. Когда
ударяешь скобой-молоточком по металлической пластине, раздается приятный
сочный звук. Это была одна из многих ярких мелочей, радовавших меня в
вашей стране. Я едва ли вспомнил бы этот пустяк, если бы не нечаянная
находка под сундуком. Впрочем, как заметил однажды Чаадаев, мы помним не
более того, что желаем вспомнить...
Вы уже догадываетесь: мне захотелось немедленно приспособить найденную
скобу на калитке в качестве молоточка.
Проблема состояла в том, чтобы отыскать пластину, о которую могла бы
звучно ударяться мо скоба. Хотелось найти бронзовую или медную.
Перемещаясь в тесном пространстве дома подобно ищущему добычу хищнику,
я набрел на склад старой кухонной утвари под печкой. Между прочими вещами
там был прогоревший в нескольких местах медный таз для варки варенья с
красивой деревянной ручкой. Штука была хот и испорченная, но очень
характерная, совсем не хотелось превращать ее просто в кусок меди. Однако
первая страсть оказалась сильнее. К тому же употреблять подобные вещи в
качестве стильных декораций всегда казалось мне дурным вкусом, а в дело
таз определенно уже не годился. Добротность и комфорт - вот что было
внутренним мотивом моих усилий; ничего бесполезного, никакой показухи! В
этом, мне думается, я ни разу не отступил от присущего британцам трезвого
взгляда на вещи.
Для моей цели годилась хорошо сохранившаяся стеночка таза. Я вырвал
кусок меди клещами, оставл грубые зазубрины (более подходящего инструмента
в доме не оказалось), сложил его для большей массивности вдвое и обстучал
на пороге молотком, а затем и подогнул закраины, получив в конце концов
довольно ровный прямоугольник нужного мне размера. Оставалось пробить по
углам отверстия для гвоздей и прикрепить скобу вместе с пластиной с
наружной стороны калитки...
На последнем этапе работы меня и застала Ольга Степановна.
Ольга Степановна была давнишней подругой моей тетки.
Когда-то они учились в одном классе, потом вместе работали в школе, где
Ольга Степановна и теперь, будучи уже несколько лет на пенсии, продолжала
учительствовать. Ее дом стоял поблизости, на другом берегу реки, что тоже
способствовало тесному общению. Речка служила препятствием разве что
несколько недель в году, во время весеннего паводка да осенних затяжных
дождей, а так - зимой по льду, летом вброд - можно было по-соседски
заглядывать друг к другу каждый день. Поскольку здесь бывал, меня Ольга
Степановна, конечно, знала, но у нас как-то не возникало взаимного
интереса и общих тем для разговоров. При встречах здоровались и
расходились каждый по своим делам. Жила Ольга Степановна, как и моя тетка,
одна в собственном домике, как можно догадываться - нелегко, но на жизнь
никогда не жаловалась.
- А это вам зачем? - с ходу грубовато спросила Ольга Степановна про
сооружение на калитке, в которое я как раз вбивал последний гвоздь.
В ответ я только махнул рукой. Объяснять было слишком долго.
Она поинтересовалась, надолго ли я приехал и не нужно ли мне чего.
Приехал, отвечал я, жить - и прежде всего намерен сделать это место
пригодным для жизни; на сколько - пока сам не знаю.
Ольга Степановна деловито прошлась вместе со мной по дому и провела
инвентаризацию. Печка, по ее мнению, была вполне приличная, ее следовало
лишь кое-где замазать глиной и побелить. А если и потолок побелить да
заменить обои, станет совсем уютненько. С неожиданной для ее возраста
сноровкой Ольга Степановна забралась в чулках на скрипучий стул (резиновые
сапоги она оставила при входе, несмотря на мои возражения, и ступала по
грязному полу без обуви) и потыкала кухонным ножом балку под потолком,
после чего лишь плотнее сжала губы и сурово покачала головой.
Про окна заметила:
- Щели нужно заткнуть, не то к утру так выстудит, что закоченеете!
Я представил еще и на окнах ту прелую ветошь, что торчала в доме изо
всех щелей и пазов, и неопределенно хмыкнул, однако смолчал.
А вот когда она показала пальцем на груду мусора под кроватью и
безапелляционно сказала:
- Это вы, конечно, уберете! - не выдержал и возразил:
- Нет, не уберу, Ольга Степановна. Не потому, что люблю грязь, но мне
просто некогда этим пока заниматься. Видите, пол накренился, стены падают?
О каком уюте можно говорить в таком доме? Пока не поправлю основу -
никакого марафета! Иначе я буду только обманывать себя.
Я высказал все это напористо и с некоторым даже вызовом, меньше всего
руководствуясь здравым смыслом. Подметать и мыть пол, вытирать пыль,
убирать мусор все равно нужно - да я уже и начал этим заниматься. Но Ольга
Степановна олицетворяла для меня в ту минуту недоброкачественность и
забитость русской жизни, нашу притерпелость к нищете и особое умение
делать эту нищету по-своему уютной: недокрасить пол под комодом,
недоклеить обоями стену за сервантом - ведь не видно! - зато накрыть то и
другое кружевными скатерками. Все уловки этого прозябания в лачугах из
бревен и соломы, по выражению Чаадаева, я хорошо помнил из детских еще
наблюдений за жизнью тетки. (Не знаю, почему так вышло, что вина легла на
бедную Ольгу Степановну, ибо сама она являла полную противоположность
когда-то нарисованному Чаадаевым нашему национальному портрету:
немота лиц, беспечность жизни, равнодушие к добру и злу... Лицо имела
выразительное; временами на нем проступали, может быть, даже чересчур
жесткие черты, говорящие о непреклонном характере. И разве только слепой и
глухой мог упрекнуть ее в беспечности и равнодушии.) В общем-то, я воевал
с самим собой, с теми вялостью и равнодушием, что гнездились и в моей
душе. Мне не нужна была в Солигаличе просто какая-никакая крыша над
головой; крыша-то, по правде говоря, мне здесь была совсем не нужна (я не
мог представить себе, чем буду в этом заштатном городке заниматься, не
мыслил постоянной жизни и работы вне столиц). Мне требовалось создать
нечто совершенное, своего рода храм, чтобы доказать себе и другим, что эта
страна еще на что-то годится.
Почему и не здесь, раз уж выпал такой билет?
- Раковину вы хорошо отчистили, прямо горит вся, - невозмутимо
похвалила меня Ольга Степановна. - А вот кольцо на калитке могло
подождать. Лучше бы в комнатах прибрались, теперь придется на ночь пыль
поднимать...
Ее правота меня уничтожала.
Не успел я после ухода Ольги Степановны взять в руки веник, как услышал
в сенях шаги: это снова была она. В руках - огромный узел:
шерстяное одеяло и подушка (новые, будто прямо из магазина), вата для
оконных щелей, банка варенья, банка соленых огурцов, буханка хлеба в
чистом пакете и отдельно, в промасленной бумаге, - большой кусок пирога...
- Решили, значит, с фундамента начать, - говорила она, будто не слыша
моих благодарных протестов. - Крышу посмотрите, где-то крыша течет!
Очень уж балка худая.
И опять:
- А я бы на вашем месте вначале побелила, обоями светленькими
оклеила... Повеселее будет.
Пол надо красить. У меня с прошлого года краска осталась - может,
принести? Ну, дело ваше...
Выйдя проводить Ольгу Степановну до реки (русло взбухло и потемнело, но
по льду еще ходили), я мимоходом нарочно клацнул несколько раз кольцом о
медяшку на калитке.
В морозном апрельском воздухе звуки разнеслись звонко и внушительно. На
едва различимом в темноте строгом лице Ольги Степановны мне почудилась
улыбка...
За моим домом над островерхой черной елью горела яркая звезда. Я
вспомнил печальное прощание с ночным небом над шпилями и башенками
Оксфорда - и весело поприветствовал эту звезду как старую знакомую.
Не знаю, может ли такое ощущение полноты и цельности жизни, внезапно
настигающее каждого из нас в самых разных обстоятельствах, оправдать то, о
чем я вам уже рассказал, и то еще более страшное, о чем мне только
предстоит поведать.
Наверное, память об этих минутах иногда удерживает человека на краю от
последнего гибельного шага. Оно еще вернется, ради этого стоит терпеть, -
думает он и остается жить даже тогда, когда боль достигает запредельной
силы и никакой надежды на облегчение впереди нет. Но сейчас, вспоминая тот
вечер, когда я с глупой улыбкой на лице возвращался, по щиколотку
проваливаясь в ледяную крупу, к недоубранной куче мусора, к холодному чаю
с дареным пирогом, к остывшей печке, к пыльному полосатому матрацу на
кроватной сетке, - осмысливая это по прошествии времени, мне хочется
кричать: нет, не стоят эти блаженные минуты такой жизни! Они суть ловушка,
всегдашний наш самообман. Их можно сравнить с грезами утопающего. Человеку
кажется, будто он говорит с Богом, а на самом деле это вода врывается в
рот и в дыхательное горло, которым он, устав бороться, позволил на миг
расслабиться. Он идет ко дну и счастлив. Он забывает, где находится и что
с ним на самом деле происходит. Он утрачивает спасительную ярость
сопротивления. Эти бедные радости, это вялое созерцание, эта утешительная
философия... Нет, нет, нет!!!
Иногда в плохом настроении я думал: заграница для нас, русских, как
вредное лекарство, как наркотик. Она временно оживляет лживыми посулами,
создает иллюзии новых возможностей, а впоследствии безжалостно
разочаровывает. Благое ли это дело - извлекать нас из нашего мира ущербных
и ущемленных, как вывозите вы на прогулку своих инвалидов?
В Солигаличе у меня было время поразмышлять о последствиях моего
путешествия в Англию.
А поскольку и на необитаемом ocтрове-то своем я оказался во многом
благодаря именно этой поездке, то принялся, подобно Робинзону Крузо,
составлять таблицу положительных и отрицательных (на мой взгляд)
результатов знакомства с вашей страной, мысленно заполняя столбики
Блага и Зла.
Итак, на первом месте в графе Благо стояло, конечно, чудесное исцеление
от болезни, которая на всю оставшуюся жизнь обрекала меня на
полубольничное существование. В России эту болезнь лечить не умели, здесь
больного оперировали и в большинстве случаев оставляли инвалидом. Всякий
раз, когда мне приходилось поднимать камни, бревна или тяжелые ведра с
раствором (а такой работы в Солигаличе было много, об этом я скажу в своем
месте), я со страхом думал: что, если все вернется? - и молился на
долговязого английского кудесника, который дал мне возможность жить
по-прежнему и даже заниматься тяжелым физическим трудом.
(В Англии сразу после процедуры, если вы помните, я осыпал его
проклятиями и считал чуть ли не убийцей; но и настрадался же я тогда!)
Болезнь не возвращалась.
В перечне зол по этому поводу было лишь одно соображение: мое
недомогание необычайно обострилось именно в Англии. Этот пункт я оставлял
только для формы, чтобы никто не мог обвинить меня в недобросовестности,
про себя же отметал его как неосновательный. Во-первых, болезнь тлела во
мне давно и шла своими, одному Богу ведомыми путями. Во-вторых, условия
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг