Глава XII
________________________________________________________________
ОСОБОЕ МНЕНИЕ ДОБРАКА
Добрак подошел к окну. Вернее, к капиллярной панели, которая могла
становиться прозрачной - целиком или участками. Сейчас панель по желанию
профессора была окрашена в успокоительный салатово-зеленый цвет - цвет
раннего мая, невыгоревшей на солнце листвы. К центру окраска бледнела, и
середина стены была невидимой, как воздух. По контрасту с "майской
зеленью" панели казались особенно холодными и застывшими газоны под
толстым снежным одеялом, низкие деревья в белых шапках.
- ...Но я прошу вас, Иржи, я просто умоляю: посоветуйте, как нам
поступить! Хотя бы ради меня лично. Я извелась, у меня впервые в жизни
стало шалить сердце... Через двенадцать дней Акопяна надо возвращать к
активной деятельности. А по сюжету "сна" его завтра должны приносить в
жертву. Что же делать?
Добрак раздраженно передернул худыми лопатками и сказал, не
оборачиваясь:
- Я думаю, что у спецгруппы уже есть мнение по данному вопросу.
- Не скрою, есть. Мы решили прекращать анабиоз немедленно, в
сегодняшнюю ночную смену. Но нам не хватает вашей мудрости, вашего совета,
Иржи!
- Кажется, до сих пор вы без него обходились.
- Иржи! Вы не имеете права бросать человека на произвол судьбы из-за
вашего оскорбленного самолюбия! Вы врач и давали клятву Гиппократа! -
воскликнула Стрижова и так энергично поставила чашку на блюдце, что брызги
кофе разлетелись по столу. - Если с Суреном завтра что-нибудь случится, в
этом будет и доля вашей вины!
- Вы тоже давали клятву, коллега! - вспылив в свою очередь, резко
отвернулся от окна маленький взъерошенный профессор. - И тем не менее
третий месяц бездействуете! Весь центр космической психофизиологии
занимается болтовней, вместо того чтобы по-настоящему изучать этот
удивительный феномен!
- Но ведь вы же прекрасно знаете, насколько трудно... почти
невозможно разобраться в процессах, идущих при охлаждении. Все замедленно,
все характеристики изменены. Ореол биополя такой, что сам господь бог не
поймет!
Старый гипнолог "остывал" так же быстро, как и возбуждался, особенно
когда на него смотрели глаза красивой женщины. Вот и сейчас - тщетно
попытавшись пригладить ладонью седые космы, прошелся взад-вперед по
кабинету. Сел рядом с Мариной, взял ее за руку:
- Голубушка! Лично вас никто ни в чем не обвиняет. Да попробовал бы
кто-нибудь, я бы ему... я бы ему внушил, что он болотная жаба, и до конца
дней не разгипнотизировал! (Марина усмехнулась.) Мы, конечно, действуем
вслепую... Но боюсь, что происходит это по вине нашего с вами шефа, Семена
Васильевича. Извините, я человек откровенный...
- Господи, да посмотрели бы вы на него сейчас! Не ест, не спит,
похудел чуть ли не вдвое, а вы...
- Ну, похудеть ему не вредно... А вина Тарханова не в отсутствии
трудолюбия.
- Тогда в чем же?
- Прекрасно знаете! В консерватизме и упрямстве.
Вздохнув, Марина опустила глаза к чашке; а Добрак уже почти кричал,
снова распаляясь:
- Да, именно так! Если бы тогда Семен Васильевич соизволил принять во
внимание мои взгляды, он бы не загружал сотни людей абсолютно
бессмысленной работой! И вся космическая братия не терзалась бы нелепыми
тревогами!
- Но ведь он консультировался с генетиками, с Марголесом...
Ответом был яростный взмах руки. Добрак вскочил и опять побежал к
окну, как будто вид заснеженного парка снимал душевное напряжение...
"Тогда", о котором упомянул чешский врач, обозначало беседу в
кабинете Тарханова, случившуюся больше месяца назад. После нее Семен в
отсутствие обидчивого Добрака частенько подшучивал над профессором.
Называл старого медика "фантаст", "наш Уэллс"... Действительно, с точки
зрения здравого смысла было достаточно странно слушать речи, которые вел
Добрак в столь серьезном месте, перед высокоучеными собеседниками.
- Мозг! - восклицал маленький профессор в обычной для него пылкой
манере, бегая взад и вперед по комнате, в то время как Семен и трое его
заместителей восседали вокруг стола. - Не мне вам о нем рассказывать.
Терра инкогнита: до сих пор, невзирая на все наши разнообразные
просвечивания, анализы, имитационные модели и прочее - земля неведомая!
Что таится в триллионах сплетений его клеток? В клеточных ядрах?.. А если
вспомнить о сложности всего организма, на несколько порядков превосходящей
мозговую, о том, насколько прочно связан наш "кормчий" с каждой частицей
тела, - становится удивительным, как мы вообще сумели хоть что-то
распознать в этой нашей внутренней вселенной, вывести какие-то
закономерности...
- Гм... Если можно, ближе к делу, уважаемый коллега! - вежливо
перебил главный рентгенолог психофизцентра. - Мы оторвались от дел по
вашей просьбе, чтобы выслушать некое конкретное предложение...
- Причем селекторной связью вы воспользоваться отказались! - подняв
палец, прогудел Тарханов. - Так что, будьте любезны, переходите к
основному.
- Хорошо. Отлично. Хотя когда я перейду к основному, коллеги, вы
поймете, почему я напомнил вам, блистательным профессионалам, некие
школьные истины о тайнах мозга... Итак... - Добрак заложил руки за спину,
словно лектор, читающий студентам. - Состояние анабиоза - простите за еще
одну банальную истину - характеризуется резким понижением активности
головного мозга и всей нервной системы. Почти засыпают даже такие чуткие
сторожевые пункты коры, как пищевые центры. Кора чуть ли не бездействует.
Работа тактильных рецепторов, барорецепторов, болевая чувствительность -
все притуплено, все вяло... И вдруг - такая эмоциональная буря! Образы
такой неслыханной яркости! Такая, я бы сказал, шекспировская драматургия!
Чтобы спасти жизнь престарелого патриарха некоего явно палеолитического
племени, в жертву духам собираются принести молодого, полного сил
охотника. И в "шкуру" этого охотника почему-то попадает наш усыпленный,
охлажденный Акопян! Откуда, я вас еще раз спрашиваю, подобный взрыв
ощущений в полуживом мозгу?! Впечатление такое, что именно анабиозная
"дремота" коры, снятие всех привычных импульсов, сопровождающих активную
работу, превратили мозг в некий экран, пригодный для проекции чувств и
образов из глубинной памяти! Из какого-то хранилища информации,
расположенного в самых недрах нашей биологической структуры...
- Откуда же, позвольте узнать? Из подкорки? - скептически прищурился
самый молодой из заместителей Тарханова, франтоватый начальник отдела
биокибернетики.
- Точнее, через подкорку: но генератор пугающих галлюцинаций не
там... Он дальше, глубже: в информационных недрах, которые абсолютно
неподвластны мозгу, но в обычном состоянии подавляются, экранируются его
деятельностью... В генах!
Воцарилось молчание, нарушаемое деликатным покашливанием. Семен
изобразил на лице некое колебание - "ну конечно, все может быть...", -
мину явно наигранную. Рентгенолог откровенно посмотрел на часы.
- Да-а... - сказал после паузы Добрак. - Представляю я, коллеги, как
бы вы меня слушали по селектору... А так - воспитание не позволяет
прервать сразу. А я, человек невоспитанный, воспользуюсь этим и договорю
до конца. Итак, я полагаю, что анабиозные видения Акопяна, уникальные по
продолжительности, связанности, чувственной реальности, не являются ни
сном, ни галлюцинацией. Что перед нами - первое зарегистрированное, -
гипнолог значительно постучал по столу, - потому что я уверен, что этот
феномен наблюдали в разной степени тысячи раз, - первое зарегистрированное
проявлениеа гаеанаеатаиачаеасакаоайа пааамаяатаи! Да, я не сомневаюсь, что
многие странности человеческой психики вроде воспоминаний о никогда не
происходивших событиях - дань этой памяти! Быть может, она в какой-то
степени влияет на вкусы человека, на выбор рода деятельности... не знаю.
Во всяком случае, вера в метапсихоз - переселение души - наверняка
построена на этом... на каких-то примитивно, неверно истолкованных
сведениях о наследственной памяти.
- Одним словом, вы считаете, что... - надменно забасил из угла
чернобородый богатырь, ведавший всем техническим оснащением центра.
- ...Совершенно верно, что в настоящее время Сурен Акопян переживает
события, случившиеся на самом деле с его невообразимо далеким предком
много тысяч лет назад, в каменном веке. Но почему "включились" эти надежно
схороненные в хромосомах... а может быть, и не в хромосомах... записи
давно минувшего? Трудно сказать. Мы не знаем ни кода, ни материального
носителя, ни способа записи... Только одно могу сказать наверное: феномен
связан с необычным, никогда не испытанным людьми состоянием Акопяна. Люди
погружались в анабиоз - но это происходило не на борту космического
корабля, где движение со скоростью десятков километров в секунду,
ускорения, торможения, скачки тяжести, хотя и смягченные искусственной
гравитацией, однако не снятые полностью, создают очень своеобразный и
непредсказуемый психофизиологический фон. Может быть, эти "сны" из
прошлого станут препятствием на пути космонавтов, которым придется
прибегать к гипотермии, чтобы преодолеть расстояния до звезд...
- Ну-с, межзвездными перелетами мы пока не занимаемся! - авторитетно
заявил рентгенолог. - У вас все, коллега? Тогда я попросил бы Семена
Васильевича отпустить нас на рабочие места...
Тарханов, уважавший Добрака, как великолепного гипнолога-практика,
был готов простить профессору "старческую блажь" и дать ему выговориться
полностью, по приходилось считаться с главными специалистами. Отпустив их,
Семен попытался утешить сразу нахохлившегося старика, предложил ему
изложить гипотезу письменно, с обоснованием, с каким-то научным
аппаратом... но, очевидно, недоверие к "сумасшедшей" идее лишило слова
Тарханова убедительности. Добрак ушел обиженный, наглухо замкнувшись в
себе... и больше не возвращался к теме наследственной памяти. По крайней
мере в официальном кругу.
А полет тем временем приближался к самой важной, завершающей фазе.
Панин умело и уверенно вел "Контакт" знакомым маршрутом. Неожиданностей
почти не было - ни внутри корабля, ни вне его, все системы, как говорилось
в донесениях, работали нормально. Неприятные сюрпризы ограничились легкой
формой лучевой болезни, которую по собственной оплошности получил инженер
реактивной защиты Шварцкопф, да небольшим переполохом в связи с тем, что
метеоритная пыль повредила солнечные батареи. "Контакт", по проекту самый
быстрый из обитаемых планетолетов, когда-либо отправлявшихся с Земли,
достиг максимальной скорости - около ста километров в секунду. Одним
словом, по выражению Волнового, марсианский рейс проходил "вполне штатно".
Беспокоил только Акопян...
Семен хотя и не допускал мысли о возможной правоте Добрака - уж
слишком фантастичной казалась гипотеза, - но все-таки "для успокоения
совести" передал суть предположений чешского врача директору Института
генетики Матвею Юрьевичу Марголесу. Этот высокий, сутулый и нескладный
старик в огромных старомодных очках (контактными линзами, а тем более
искусственными хрусталиками он принципиально не пользовался) считался
непререкаемым авторитетом именно по части наследственной информации. На
запрос Тарханова академик ответил добросовестно и пространно, со многими
структурными формулами; краткое содержание ответа сводилось к тому, что
так называемой "генетической памяти", то есть записанных кодом нуклеиновых
кислот сведений о событиях жизни далеких предков, быть не может.
Во-первых, хромосомы и так "перегружены" данными о строительстве
организма, там просто нет места для столь крупных информационных массивов.
Во-вторых, если бы такая "память" существовала, то у животных не было бы
нужды в обучении детенышей; новорожденные знали бы ровно столько же,
сколько и родители... Было еще и "в-третьих", и "в-десятых"; в общем,
Марголес камня на камне не оставил от идеи Добрака. Правда, говаривали про
почти столетнего академика, что он был студентом биофака еще в те годы,
когда генетика носила ярлык лженауки - и с тех пор, мол, сохранил
обыкновение встречать в штыки любой новый, небанальный взгляд на привычные
вещи. Но кого пощадят злые языки! В конце концов Марголес давным-давно
искупил грехи юности созданием целой школы генетиков-исследователей.
Оспаривать его выводы не решался никто, и...
...И на много дней замкнулся Добрак, фактически отошел от работы
спецгруппы по изучению состояния Акопяна. То есть присутствовал на
совещаниях у Тарханова, но при этом не высказывался и на все вопросы
отвечал: "Мнения по данному поводу не имею".
Тем временем группа вела бесконечные споры, и каждый подтверждал свое
мнение и опровергал чужие, оперируя целыми километрами диаграмм, графиков
и печатных лент. Применить гипноз, попробовать переключить "сны" Сурена на
другую, более оптимистическую тематику? Но все попытки такого рода
неизбежно проваливались, будто внушение натыкалось на некий барьер в мозгу
"спящего". Что бы ни внушали гипнологи, какие бы ухищрения они ни
применяли, Сурен все так же ждал своей гибели в смрадной пещере, в теле
первобытного охотника. Прекратить анабиоз? Но тогда скорее всего будет
сорвана программа полета: Акопяну, и без того измученному призрачными
страхами, придется бодрствовать до конца пути, он вконец устанет и не
проявит должной чувствительности к биосигналам на Фобосе. "Разбудить"
подопытного, провести над ним успокоительную психотерапию и снова
охладить? Тоже нет гарантии успеха. Пускай не память генов, но некие
скрытые от самых тонких приборов, загадочные живые механизмы все же
проецируют на мозговую кору этот жуткий "видеофильм", и как знать - не
начнется ли вместе с началом нового анабиоза следующая, еще более
угнетающая "серия"?..
В конце концов руководство психофизцентра вынесло соломоново решение:
"выведем Акопяна из состояния анабиоза, а там посмотрим, что делать". Но
Тарханов не спешил отдавать приказ о прекращении гипотермии. Для него
Добрак, хотя и объявивший бойкот действиям спецгруппы, все же оставался
первоклассным психофизиологом, и Семен обязательно хотел с ним
посоветоваться. Зная, насколько гипнолог подвластен "чарам" Стрижовой,
начальник центра избрал, как ему казалось, наилучшую тактику - послал к
старику Марину.
Момент был критический, до возможного необратимого перелома в психике
"священной жертвы" оставалось часов десять-двенадцать; по сути, одна смена
дежурства спецгруппы. Пусть даже Добрак не захочет отбросить свою
"безумную" гипотезу - как врач с огромным практическим опытом, он
интуитивно может подать ценный совет. В конце концов главное, чтобы он
верно предсказал развитие событий, а теоретические обоснования - это дело
третье. Средневековые медикусы, весьма искаженно представлявшие себе
работу организма, веровавшие в "витальную силу" и прочую чепуху, тем не
менее часто недурно лечили...
Разумеется, последними, своими мыслями Тарханов с Мариной не
поделился. Просто попросил сделать все возможное, чтобы вернуть профессора
в стан борцов за здоровье Акопяна и успех полета...
- ...Марголес! Марголес ухитрился до конца прошлого века, насколько
это было в его силах, бороться с генной инженерией: а биоэнергетики,
кажется, до сих пор не признает. Матвей Юрьевич - ретроград милостью
божьей: он изменяет традиционным взглядам, только когда его припирают к
стенке...
Выговорившись, Добрак опять утихомирился: подошел к столу, засыпал в
кофемолку новую порцию жареных зерен. Перекрывая жужжание машинки, Марина
повысила голос:
- Да пусть он будет кем угодно, но ведь Сурена мы все любим, это
прекрасный, добрейший человек и замечательный работник! Ради него, ради
меня, Иржи, скажите: вы согласны с нашим выводом? С тем, что его надо
размораживать и приводить в сознание - по крайней мере на данном этапе?
Гипнолог заглянул в умоляющие глаза Марины. Снял руку с крышки
старенькой кофемолки "Страуме". Стрижовой показалось, что взгляд Добрака
на мгновение стал лукавым, словно профессор, решил про себя разыграть
некую хитроумную комбинацию... Нет. Вряд ли. Добрак сейчас настроен
слишком серьезно.
- Вам еще заварить или хватит на сегодня? Я, увы, злоупотребляю...
- Иржи, не мучайте меня! Вы согласны, что анабиоз надо прервать?
- Согласен, - сказал Добрак, и Марина на секунду благодарно уткнулась
лбом в его локоть. - Только с одним условием... если Тарханова или вас в
самом деле интересует мое мнение...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг