и возможном читателе.
Я стараюсь выглядеть совершенно серьезным, протягивая ей покет-бук,
экстравагантно подаренный мне Малевичем.
- О чем книжка? - она взвешивает текст на ладони, очевидно, для того,
чтобы определить, о чем на страницах идет речь. - Фантастика?
- Детектив, - отвечаю я.
- А зачем его читать? - удивляется Мухина, иногда моя симпатия к ней
принимает грандиозные формы.
- Сальвадор Дали вырвал из этой книжки листок для предсмертной записки,
- говорю я.
- Ладно, я прочту, - она прячет книгу под одеяло, чтобы вдруг не
забрал, если сейчас передумаю.
Я действительно решаю в шутку отобрать у Мухиной только что переданную
ей книгу, и между нами завязывается смешная потасовка. Запутавшись в одеяле,
я падаю на ковер, откатываюсь в сторону, чтобы приготовиться к
новомузлодейскому нападению на рыжую противницу, но перед этим выгибаю спину
и, потягиваясь, почти делаю "мостик". Отсюда, с ковра у кровати мне хорошо
видна перевернутая небом вниз балконная дверь, а за ней - в полупрофиль,
руки спокойно лежат на оградке, стоит Жоан Миро.
37. Плохой детектив
Мухина сидит на кровати. Я - по-прежнему на полу. Миро посоветовал нам
не вставать и не делать слишком резких движений. Ему легко просить нас об
этом - в руке Миро держит увесистый тускло-черный пистолет.
- Если хочешь, я расскажу тебе все, что об этом думаю, - предлагает
Миро, прохаживаясь по спальне.
О чем "об этом"? Ах да, об этом!
- Твой брат решает убить себя, - начинает Миро построение своих
тезисов, которые, судя по первому из них, будут предельно серьезны. - Почему
он решает это сделать - неизвестно, но это решение не может отменить даже
его любовница, Яблонская. В последние дни он говорил очень много, как будто
боялся - что-то очень важное останется за кадром. Тогда я уже знал, что Дали
собирается убить себя. Думаю, знал не я один - смерть Сальвадора давала
знать о своем приближении знаками, наполнившими его жизнь...
- Какими знаками? - это я.
- Не перебивай! - мой телефон, который Миро держал в руке, летит в мою
сторону, ударяется об пол и исчезает под кроватью, а после этого спокойно,
сдержанным голосом: Пожалуйста, не перебивай, пока я не закончу. И ты тоже
помолчи, ладно? - обращается он к Мухиной, та кивает, все же подняв при этом
брови.
- Очень важно не мешать мне сейчас говорить, иначе я собьюсь с мысли, -
продолжает Миро. - Я мало что понимал из того, о чем говорил Сальвадор. Он
взял привычку изъясняться символами и многослойными метафорами. Думаю, по
сложности оборотов он дал бы тогда фору десяти талмудистам. Я не понимал
твоего брата, и он понимал это. Когда я видел его в последний раз... Это
было за день до его смерти, мы встречались здесь, в этой квартире. Он уже не
выглядел ни напуганным, как раньше, ни отстраненным, как еще раньше. Он взял
меня за руку, вот так, - Роден взял меня за руку, но рукопожатие как бы
соскользнуло, и его пальцы удержали только мой мизинец. - И он сказал мне:
"Послушай меня, Жоан, и запомни все, что я скажу". И я запомнил. Это было не
сложно.
Миро стал у окна. Сейчас я обратил внимание на то, что передо мной
достаточно немолодой мужчина. В такового Миро на глазах превращался из
человека неопределенного возраста (двадцать восемь-тридцать восемь). А
может, в какой-то момент его жизнь раздвоилась и расчетверилась,
расколовшись о неведомый рядовым дилерам наркотик, и он стал стремительно
стареть, набирая годы, как гроссмейстер набирает очки, играя сразу на
нескольких досках.
- Дали сказал мне: "Все это - чехарда. Когда ты прыгаешь, ты как бы
жив, когда опускаешься - как бы нет. Если ты в прыжке - сейчас опустишься на
землю. Если на земле - сейчас прыгнешь...."
- Он и прыгнул, - сказал я, позабыв про настоятельную
рекомендациювоздержаться от замечаний.
И я тут же пожалел, что открыл рот - Миро навис надо мной угловатым
монументом гнева, и от дула пистолета, надавившего на мой правый глаз, по
поверхности мозга разбежались оранжевые круги.
Пауза. Миро молчит. Мухина молчит. Я больше всех молчу.
- Ллладно, - произносит Миро, убирает пистолет, выпрямляется и
встряхивает головой, что поймать недалеко улетевшую мысль. - Продолжим. -
Миро снова поймал мой мизинец в капкан своих деревянных пальцев. - Затем
Дали сказал мне следующее: "Мы больше никогда не увидимся. Это ни плохо, ни
хорошо. Так нужно для того, чтобы разрушить Тренинг. Когда все, кто
составлял Тренинг, погибнут один за другим, Тренинг перестанет существовать
как общность людей и начнет свое существование в новом качестве". После этих
слов он замолчал.
Он замолчал, глядя на нас в упор. Мы, судя по всему, являли собой
нерадостную картину. Мухина к тому моменту уже поняла, что в конце рассказа
Миро нас застрелит, и слушать ей стало не интересно. Я же, напротив,
старательно погружался в этот аудио-бред, производимый Миро, и, наверно,
тоже неважно выглядел поэтому.
- Плохо выглядите, мальчики и девочки, - сказал Миро без интонации,
затем продолжил: Я спросил его: "В какое качество перейдет Тренинг?"
"Тренинг станет просто идеей, понятием. А каждый из нас станет составляющей
частью этой идеи. Мы будем существовать в веках как письменность и получим
подлинную жизнь в апокрифичных текстах, как все праведники, что упомянуты в
Пятикнижии".
Миро отдышался, вытер каплю слюны со щеки стволом пистолета.
- Именно это твой брат мне и сказал. Слово в слово. А после этого он
попросил: "Жоан, пообещай мне, что, когда Тренинг призовет тебя к твоему
новому существованию, ты пойдешь на зов, не оглядываясь назад. Пообещай
мне!" - Миро сжал мой мизинец так, что тот хрустнул. - И я пообещал, что мне
оставалось делать! Тогда Дали взял мой палец, как я держу сейчас твой, -
тиски его пальцев стали еще крепче. - Хрясть! Он сломал мне мизинец на левой
руке. "Чтобы ты не забыл про обещание", - сказал Дали, и больше я его не
видел.
Он отпустил мою руку. Мой мизинец, как ни странно, не был сломан, как у
Миро.
- Я сделал из этого разговора только один вывод, - задумчиво произнес
Миро. - Кто-то целенаправленно и профессионально свел твоего брата с ума.
Кто? Тот, кто на самом деле стоит за Тренингом. Подозреваемых несколько.
ЭтоВан Гог, манипулятор высокого класса, он на это способен. Это Яблонская -
она была ближе всех к Дали и даже не скрывала своего участия в Тренинге. Это
Роден, он, по твоим словам, собирался убить и меня, и Ван Гога. Это ты -
неизвестно откуда взявшийся наследничек, о котором неделю назад никто и
понятия не имел.
Миро собирался назвать еще кого-то, но решил, что мною список
подозреваемых в совершении самоубийств можно закончить.
- Из меня плохой детектив, - признался Миро. - У меня не хватает нервов
на дедукцию, - кривая улыбка. - И в то же время я понимаю, что, бездействуя,
подвергаю свою жизнь ежеминутной угрозе. Поэтому я решил избавиться от всех
подозреваемых. Ван Гога сейчас ищут, Родена, наверно, уже нашли - он в
Киеве. Яблонскую этим вечером ждет встреча с Шагалом. Ты оказался первым в
моем списке личных визитов, потому что у меня к тебе есть один приватный
вопрос. Знаешь, какой?
Он прищурился, глядя на меня, словно рассматривал насекомое.
- Вижу - знаешь, - легкий укоряющий стук дула пистолета о мой лоб. -
Два кило. Отдай их, они тебе все равно теперь ни к чему.
38. Правила меняются
- О чем он? - тихо спрашивает Мухина.
- О кокаине, - говорю я. - Миро думает, что я взял два килограмма
кокаина, который принадлежал ему и Сальвадору.
- Как будто это не так! - ехидно перебил меня Миро. - Постарайся
вспомнить, Альбрехт, напрягись. Синяя спортивная сумка... Весит два
килограмма...
- Синяя сумка? - переспрашивает вдруг Вера. - Ее переложили на
антресоли. Только в ней не было наркотиков - сумка набита всякой ерундой. В
ней, кажется, несколько фонариков, какие-то провода, электрическая отвертка
и много коробок с шурупами.
- Коробки открывали? - интересуется Миро, пистолет направлен на мою
самоотверженно завирающуюся подругу.
- Нет, - говорит Мухина.
Что ты делаешь, Вера? Чего ради ты это делаешь? Даже если Миро
подпустит тебя достаточно близко, ты не успеешь продемонстрировать ему
технику захвата, как демонстрировала мне десять минут назад. Миро готов
стрелять в любую секунду, и, наблюдая за их беседой, я не мог понять, то ли
эта секунда, покачиваясь, немного отдаляется, то ли, наоборот, стремительно
приближается отрывающимся от рельс паровозом.
- Где сумка? - спрашивает Миро.
- Принести? - предлагает Мухина.
- Просто скажи, где она.
- За ванной, перед кухней полка под потолком. Сумка возле коробки с
елочными игрушками.
Интересно, он сейчас за ней пойдет?
- Нет, - отвечает Миро невидимому оппоненту, поднимая при этом руку с
пистолетом. - На антресоли я полезу без вас.
- Она врет, - говорю я. - Нет там никаких антресолей. И сумки там нет.
Если хочешь получить свои наркотики, давай переговорим об этом. Я думаю, мы
сумеем договориться...
- Нет, дорогой мой! Переговоров больше не будет, - Миро теряет
самообладание. - Что, мальчишка, совсем смерти не боишься?! Тоже надеешься
на веки вечные перевоплотиться в книжку про Тренинг?
Мне страшно, а ведь я почему-то был уверен, что за несколько минут до
своего полного исчезновения, страх не может набрать такой силы.
- Самое. Важное. В туалете. Пикассо. Записка, - скажу честно, зубы
дрожали, поэтому приходилось произносить фразы не длиннее одного-двух слов.
- Он. Оставил записку. Я нашел. Ее.
- Интересно, - Миро на какое-то время забыл про спусковой крючок. - Где
же ты ее нашел? Я сам там все осмотрел. Два раза.
Дар членораздельной речи вернулся ко мне из чистилища, на краю которого
я балансировал с пулей, что замерла перед моим носом в ожидании скорого
освобождения.
- Пикассо оставил записку изнутри на крышке коробки для туалетной
бумаги. Я подумал сейчас, что тебе интересно будет узнать, что написал перед
смертью Пикассо. Ведь я стер эту надпись и никому о ней не говорил, так что,
если бы ты меня убил минуту назад, то потерял бы одну очень важную
информацию об этом вашем Тренинге.
Миро облизнул губы, Мухина тихо кашлянула.
- Что же там было написано? - спросил Миро. - Что написал Пикассо на
этой чертовой коробке для сраной бумаги?
- Не сраной, - поправил я. - Это была коробка для рулона туалетной
бумаги.
- Не вздумай смеяться надо мной! - неожиданно высокой нотой взвизгнул
Миро. - Не вздумай!
Он обхватил мою голову левой рукой и чуть не вдавил мне в череп ствол
пистолета. Сквозь обхват я слышал, как кричит Вера и монотонно диктует Миро:
- До пяти. Слышишь, Альбрехт? Считаю только до пяти. Повтори,
пожалуйста, текст, который был написан нашим общим знакомым Пабло Пикассо
незадолго до смерти. Ты меня хорошо слышишь?
Имитация кивка, исходящая от меня.
- Раз. Два. Три.
Он очень быстро считает.
- Четыре.
Сказать правду? Убьет. Неправду - все равно убьет. Правда и неправда
одинаково обесценились для меня в эту минуту, и я выдавил из себя, сквозь
толщу заполненного бицепсом пиджачного рукава, сжимавшего мою голову:
- "Жоан Миро". Пикассо написал: "Жоан Миро".
Собственный голос и пронзительный крик Веры - последнее, что я слышал.
Темнота в глазах мгновенно и невыносимо посветлела, словно залитая
проявочным раствором, и я подумал, что меня уже скорее нет, чем есть,
значит, Миро уже нажал на курок.
39. Белые буквы
И что? И что? И что?
Это снова мой голос. Словно царапина от кредитной карточки на
компакт-диске - снова и снова я твержу эту словесную формулу, которая должна
магическим образом вытащить меня из безвременья и беспонятья, в которых я
оказался, потеряв нити, связывавшие с замечательной действительностью. "И
что?"
И что, и что, и что, и что, и что, и что?
Увесистая пощечина возвращает все на время утерянные связи. Это Мухина.
- Прекрати истерику, - говорит она.
Я прекращаю, обнаруживая при этом, что никаким делом, кроме упомянутой
выше истерики, я не был занят.
- Где Миро? - спрашиваю я.
Мухина кивает в сторону кухни.
- С ним все нормально?
Какой дурацкий вопрос задал я только что!
- Нет, - говорит Вера. - С Миро все ненормально.
Я встаю с ковра и иду в коридор, откуда уже виден Миро. Вернее, только
его ноги. Подошвы ботинок находятся в метре над полом, и непонятные силы
слегка прокручивают покойника то по часовой стрелке, то против часовой.
- Как это случилось? - спрашиваю я Веру, вернувшись в спальню.
- С кем? - переспрашивает она. - С тобой или со мной?
- С Миро. Он повесился.
- Да, я знаю, - отвечает Мухина. - Не могу точно сказать, как это
произошло. Я была очень напугана.
- Все позади, - пытаюсь я ее успокоить. - Забудь.
- Ничего не позади! - она всхлипывает. - Миро висит за стеной, а ты
говоришь "Забудь!"
- Как он повесился? - мне действительно важно это знать.
- Не знаю, - Мухиной совсем не хочется вспоминать события последнего
часа. - Когда ты назвал его имя, он резко отпустил твою голову, и ты
ударился об угол кровати. После этого Миро вышел из комнаты, а я пыталась
привести тебя в чувство. Когда я пошла за водой для тебя, он уже был мертв.
- А записка?
- Что записка?
- Оставил ли он какую-нибудь записку? - спрашиваю я.
- Понятия не имею. Хочешь - сам иди на кухню и смотри.
И я отправляюсь на кухню, перед этим максимально нежно чмокнув Мухину в
нервно наморщенный нос.
Первое, что я вижу возле трупа - это синяя спортивная сумка, из которой
вывалено на пол все содержимое - какие-то коробки, железные банки и куски
провода. Все перемешано страшным образом, сумка и рухлядь подернуты
кокаиновым инеем. Основная часть порошка причудливыми Карпатами рассыпана на
черной пластиковой столешнице. Это больше, чем я когда-нибудь видел, больше,
чем хотел бы увидеть.
На переменчивой поверхности кокаиновых барханов можно ясно разглядеть
буквы имени - как в детстве, тайные письмена, оставленные пальцем на песке у
кромки моря. "Роден". Значит, все-таки Роден.
Что ли коксу понюхать?
В данный момент эта идея кажется предельно неуместной, но я, тем не
менее, нюхаю немного с помощью соломинки для коктейля, а потом еще.
- Ренуар? Привет, это Альбрехт. Ты не мог бы поскорее приехать ко мне
домой?... Я не хочу объяснять по телефону... Одним словом, здесь
нужнауборка... К сожалению, я не смогу тебя дождаться, но Вера будет дома...
Мне нужно уходить. Я тебе потом расскажу. Увидимся вечером.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг