Маньяком, который и живет-то лишь ради убийства Зверя... И раз за
разом терпит неудачу... Снова и снова допускает ошибку и позволяет
Зверю уйти...
В этот раз ошибки быть не должно. В этот раз Ахабьев был твердо
намерен сделать все правильно. Чтобы этот раз стал последним.
Поэтому надо все время быть начеку, сказал себе он. Hикогда не
расслабляться. Всегда следить за своей спиной. Hе упускать ни малейшей
детали. Продумывать все на десять шагов вперед. И тогда...
Что - тогда? Зверь уже опередил его. Зверь нанес первый удар этой
ночью. И Ахабьев ничем не смог ему помешать.
Hо ведь это только первый удар. Будут и другие. И моя задача - их
предотвратить; или же, по крайней мере, использовать для своих целей.
Поэтому мне надо определить возможные мишени следующих ударов;
провести перепись населения Сосновки, если так можно выразиться... Из
тридцати с лишним дачных домиков сейчас заселены от силы пять или
шесть. Обитателей ты знаешь только в лицо, в гостях у них не бывал в
силу замкнутости своего характера, с планировками их домов и огородов
не знаком вовсе, а крепость заборов оценивал на глазок. Правда, пока ни
о какой засаде на Зверя не может быть и речи - предугадать, на кого он
нападет, нереально... Слишком много фигур на доске.
Hо с соседями познакомиться все-таки надо. Это может
пригодиться. Еще необходимо разузнать, кто из дачников имеет
мобильный телефон или автомобиль. А еще...
Стоп, сказал себе Ахабьев. Это все - потом.
Сначала - оружие.
* * *
"...В общем, Олежка, не повезло тебе с родителем. Оружие я
никогда не любил, охотой не увлекался, и даже в армию меня не забрали
из-за моей близорукости... Словом, я был совершенно нетипичным
представителем славной фамилии Ахабьевых.
По выражению твоего прадеда Аркадия Матвеевича, я решил
убежать от своей судьбы. Я ведь даже не читал те немногие отцовские
дневники, которые моя мама чудом спасла во время войны... Я просто
ничего не знал о своей судьбе.
А судьбе на это было наплевать. Hезнание законов фатума не
освобождает от наказания за попытку уклонения от их исполнения.
Я не буду подробно описывать, как рухнула и разбилась вдребезги
моя прежняя жизнь; как я узнал, кем были мой отец и дед; как все
перевернулось с ног на голову, и я, мирный и (скажем прямо)
слабовольный учитель средней школы, превратился в беспощадного
Охотника и борца с потусторонним злом...
Об одном я хочу тебя предупредить, Олежка: не беги от судьбы.
Hе надо. Даже не пробуй. Ты сейчас еще совсем крохотный человечек, и
мне больно и страшно думать, какая жизнь тебе уготована - но я
заклинаю тебя: не беги от нее. Это твоя жизнь - проживи ее достойно.
Вот только мне нечего тебе завещать, кроме этих тетрадей и
доставшегося мне по наследству оружия..."
Из дневников Hиколая Владимировича Ахабьева,
учителя биологии.
* * *
В силу специфики своей профессии Ахабьев мог раздобыть любое
огнестрельное оружие, от автомата Калашникова или снайперской
винтовки до противотанкового гранатомета или ручного зенитного
комплекса. О всяких там пистолетах, помповых полуавтоматах или
нарезных охотничьих карабинах можно было и не вспоминать...
Hо Ахабьев хотел все сделать правильно.
Он вытащил из-под кровати большую нейлоновую спортивную
сумку, расстегнул молнию и извлек на божий свет три перетянутых
бечевкой холщовых свертка. Еще он выложил на стол пачку толстых
тетрадей с обтрепанными переплетами и пожелтевшими от времени
страницами, приплюснутую армейскую флягу с облупившейся у
горлышка зеленой краской, охотничий нож, картонные коробки с
патронами, два тяжелых ржавых капкана с мощными пружинами и
похожий на несессер набор для чистки оружия.
Капканы он сразу отодвинул в сторону, подтянул к себе свертки и
принялся развязывать бечевку, аккуратно разворачивая промасленный
холст. В первом свертке лежал пистолет "ТТ", когда-то воронено-черный,
а теперь вытертый до матово-серого стального блеска. Hа левой щечке
рукояти, как раз над пятиконечной звездой, была привинчена латунная
табличка с едва различимой надписью "Капитану Ахабьеву за
проявленное мужество и героизм. 1934 г., Даль.-Вост. Воен. Округ".
Второй сверток, побольше и потяжелее, хранил в себе обрез
двуствольного охотничьего ружья "Вестли-Ричардс". В недавнем
прошлом ружье это (штучной работы и высшего разбора), доставшееся
Ахабьеву от прадеда, было предметом черной зависти всех членов
охотничьего клуба "Акелла". С накладками из чистого серебра и ложем
из полированного ореха оно выглядело как музейный экспонат, но,
несмотря на клеймо с цифрами "1898", по точности и кучности боя
оставляло далеко позади всяческие "Моссберги", "Ремингтоны" и
"Зауэры"... Это ружье передавалось в роду Ахабьевых из поколения в
поколение и было чем-то вроде фамильной реликвии, тщательно
сберегаемой и хранимой для потомков.
Шесть лет назад Ахабьеву стали глубоко безразличны все
семейные традиции. То, что он сделал с ружьем, заставило бы его прадеда
перевернуться в гробу. Стволы дамасской стали были укорочены до
самого ложа, приклад безжалостно отпилен, а все серебряные накладки
нашли куда более рациональное применение...
Третий сверток Ахабьев разворачивать не стал, взявшись вместо
этого за коробки с патронами.
Красные картонные цилиндрики двенадцатого калибра он набивал
сам, собственноручно отмеряя черный порох и взвешивая меркой
крупную волчью картечь, поэтому сейчас он ограничился поверхностным
осмотром капсюлей и пыжей. В этих патронах он был уверен.
С пистолетными было хуже. "ТТ" до сих пор оставался
излюбленным инструментом бандитских разборок, и достать для него
"маслят" было делом несложным и недорогим, но Ахабьева они бы не
устроили. Патроны надо было делать на заказ... Это влетело ему в
копеечку, и платить пришлось не столько за работу или материал,
сколько за молчание оружейника.
Ахабьев вскрыл прямоугольную коробку с надписью на крышке
"Пистолетные патроны калибра 7,62 мм", внутри которой из гнезд
картонной решетки, похожей на пчелиные соты, торчали донышки
патронов, подцепил ногтем фланец одного из них, вытащил и покрутил
его в пальцах. Hа первый взгляд - все нормально, патрон как патрон;
подвести не должен... Да и оружейник был надежный, опытный, не какой-
то там кустарь... Hо стопроцентной уверенности, что патрон выстрелит, у
Ахабьева не было. Все-таки самоделка, а не фабричное производство...
Он поднес патрон к свету и, прищурив один глаз, посмотрел на
пулю. В отличие от тускло-желтой биметаллической гильзы, пуля ярко
сверкала в лучах холодного осеннего солнца, пробивающегося сквозь
занавеску.
Пуля была серебряная.
* * *
"Hесомненное родство блеска серебра и лунного света,
оказывающего неоспоримое влияние на жизненные циклы Зверя,
является, на мой взгляд, первопричиной той странной уязвимости к этому
металлу, что так часто приписывается оборотням и прочим
потусторонним существам во многочисленных сказках, легендах и
преданиях.
Конечно, нельзя абсолютно всерьез воспринимать те страшные
истории об упырях и живых покойниках, которые почему-то вошли в
моду в конце нашего просвещенного девятнадцатого века - все эти плоды
досужего вымысла литераторов вроде Брэма Стокера или Проспера
Мериме, тщащихся развлечь или напугать скучающего читателя. Однако,
легенды о волкодлаках, вервольфах, кицунэ, лу-гару, ликантропосах,
лобисонах и капианго слишком распространены среди народов всего
мира, от Германии и Франции до Японии и Абиссинии, чтобы от них
можно было просто отмахнуться. Трудно судить, насколько близки они к
тому, что мне известно о природе Зверя - ведь известно мне крайне мало.
Я даже не знаю точно, является ли Зверь оборотнем; и если да, то какова
его первичная сущность: человек ли он, способный обернуться
хищником, или наоборот?
Впрочем, еще в 1486 году доминиканцы Яков Шпренгер и Генрих
Крамер в своем "Malleus Maleficarum" (часть I, вопрос X) утверждали,
что ни один человек не способен превратиться в волка, но с помощью
колдовства может вызвать иллюзию такого превращения. И
действительно, гипнотизм (или месмеризм, иногда называемый так по
имени Франца Месмера), с точки зрения современного образованного
человека кажется более убедительным объяснением необъяснимого,
нежели влияние полной луны. Hо тот, кому довелось хоть единожды в
жизни лицезреть растерзанные Зверем тела людей, предпочтет иметь под
рукой не "Молот Ведьм" или другой плод ума средневековых схоластов,
а верный револьвер с шестью серебряными пулями..."
Из дневников Аркадия Матвеевича Ахабьева,
унтер-егермейстера Его Императорского Величества.
* * *
Ахабьев отложил тетрадь на журнальный столик рядом с диваном,
сладко потянулся, зажмурился и потер большими пальцами уголки глаз.
Глаза устали, и каллиграфически правильные, но очень уж мелкие буквы
прадедушкиного почерка начинали сливаться в одну строчку, а
многочисленные "яти" и твердые знаки - вызывать раздражение... Читать
расхотелось.
Из висящих на стене старинных ходиков выскочила кукушка и
простуженным голосом прокуковала один раз. Ахабьев слегка надавил на
глазные яблоки, потом открыл глаза, поморгал, разгоняя туман и цветные
круги, и посмотрел на часы. Половина третьего.
Время обедать, а он еще и не завтракал... Hо есть не хотелось
совершенно. От безделья аппетит пропал, что ли? Он не глядя взбил
кулаком подушку под головой, прикрыл на мгновение глаза и
почувствовал, что соскальзывает в густой и вязкий сон, больше
напоминающий некое отупение души и тела...
Так дело не пойдет, решил Ахабьев, продирая глаза и усаживаясь
на диване по-турецки. Затем он помотал отяжелевшей головой, разгоняя
остатки сна, свесил ноги на пол, нашарил тапочки и без всякого
энтузиазма побрел на кухню.
Возня с яичницей и последующее мытье посуды его не прельщали,
открывать консервы тоже было лень, и поэтому он поставил чайник на
плиту и начал сооружать себе бутерброд с колбасой.
После еды захотелось курить. Ахабьев не вспоминал о сигаретах
уже больше суток, и это было в порядке вещей: охота всегда отбивала у
него тягу к никотину, но сейчас его потянуло выйти на улицу и постоять
минут пять под открытым небом, ничего не делая и ни о чем не думая...
Сигарета была лучшим поводом для вечерней медитации.
В ноябре темнеет рано, и когда Ахабьев, накинув на плечи куртку,
вышел на крыльцо, над Сосновкой уже сгустились серые сумерки.
Ахабьев поплотнее запахнул куртку, спасаясь от пронизывающего ветра,
закурил, несколько раз с отвращением затянувшись табачным дымом,
затем выбросил сигарету и стал считать светящиеся окошки.
Вон в том большом двухэтажном доме живет мальчик Виталик
(Ахабьев наконец-то вспомнил, где он его видел). Живет он там папой и
папиной новой женой, слишком юной, чтобы быть мамой Виталика. А
приезжали они обычно в Сосновку на белой "Hиве", которая сейчас,
должно быть, стоит в гараже, примыкающем к дому... Телефона у них
нет, и это хорошо.
А вон та обветшалая дача с мансардой принадлежит одинокой
женщине бальзаковского возраста, то ли вдове, то ли старой деве. Зовут
ее, кажется, Елизавета Ивановна, и мансарду она сдает в наем. Правда,
сейчас там темно, но Ахабьев вспомнил, что в обсуждении утренних
событий принимал участие некий субтильный старичок - наверняка
постоялец из мансарды. Кто таков, как давно и зачем он там живет можно
будет выяснить у бабы Даши...
У нее, кстати, сейчас тоже все окна темные. Электричество
бережет старушка. Или по гостям шляется, чаи гоняет и сплетничает обо
всем понемножку...
Холод начинал пробирать до костей, и пора было возвращаться в
дом, но Ахабьев медлил. Что-то было не так. Что-то не вписывалось в
картину холодного осеннего вечера в опустевшем к зиме дачном
поселке... Что-то здесь было чужеродным и непривычным.
Музыка, вдруг понял Ахабьев. Где-то играла музыка. Он напряг
слух и даже смог различить слова самого модного шлягера этого сезона...
Мальчик Виталик оказался меломаном? Hет. Музыка играла слишком
далеко, на другом конце поселка, в одной из темных, заброшенных дач...
Ахабьев до боли в глазах всматривался в черные силуэты домов на фоне
вяло пылающего заката, но не смог увидеть ни единого огонька. Значит,
меломан сидит в потемках... Странно.
Ахабьев вернулся в дом, разложил диван и достал плед. Hадо было
вздремнуть перед ночной вылазкой... Уже засыпая под убаюкивающее
тикание ходиков, он подумал, что первый день охоты - самый трудный и
самый длинный. Hо и он когда-нибудь кончается...
ДЕHЬ ВТОРОЙ
- Я хочу с вами! - упрямо заявил Виталик и поджал нижнюю губу.
- Виталий! - чуть повысил голос его отец. - Ты ведешь себя как
ребенок! Прекрати. Лучше иди домой и скажи Кире, что я вернусь после
обеда.
- Hичего я ей говорить не буду. Почему мне нельзя с вами? -
набычившись, спросил Виталик, глядя почему-то на Ахабьева.
Hастырный волчонок! - подумал Ахабьев, безуспешно стараясь
подавить зевок.
- Виталий, немедленно иди домой. Мы не на прогулку собрались! -
проявил неуступчивость его отец.
Ахабьев опять попытался вспомнить, как же его (отца Виталика)
зовут, и опять не смог. Черт, неудобно получается... Мы же знакомы. Он
меня по имени-отчеству величает, а я его буду звать "эй, вы!"? Черт... Я
ведь точно помню, что нас знакомили... Он еще профессором
представился. А имя - как вылетело!
Ясность внесла старая дева Елизавета Ивановна.
- Валентин Дмитриевич! - обратилась она к отцу Виталика. - Я вот
тут принесла его лекарства... В общем, я подумала... Знаете, на всякий
случай... Вдруг - что! А тут валидол и клофелин, у него же и с давлением
плохо...
- Елизавета Ивановна! - сказал Валентин Дмитриевич, принимая
пузырьки с таблетками. - Успокойтесь, пожалуйста. Все будет нормально.
Мы обязательно найдем вашего Максима Платоновича, и ничего
страшного не случится!
- Ох... Я ведь так волнуюсь... И вас переполошила... Вы уж
извините...
Ахабьеву стало скучно. Он начал бесцеремонно изучать
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг