передача власти в Столице в руки так называемой Палаты Представителей. Кем
были эти представители, кого они представляли, где заседали, что решали и
кто, в конце-то концов, отвечал за принятые решения - было недоступно
пониманию Феликса. Власть в Городе была, и это не вызывало сомнений. У кого
она была - вот в чем вопрос! Решения - все те же слова, в большинстве
случаев ничего не означающие и ничего на самом деле не решающие -
принимались с усердием, вызывающим уважение; кем они принимались -
оставалось загадкой. Еще большей загадкой было то, зачем они принимались.
Читать вестник Палаты Представителей (Йозеф, как чиновник третьего разряда,
был обязан выписывать подобную макулатуру) было все равно что читать ответы
на кроссворд, которого никогда не существовало. Решения загадочных
Представителей напоминали ответы на никем не заданные вопросы, и Феликсу
иногда казалось, что если Палата и существует, то находится она не в
ратуше, а в приюте для душевнобольных, в то время как решения, законы, акты
и процедуры уже давно научились принимать сами себя: количество отражений в
коридоре зеркал достигло того предела, когда надобность в свече отпадает.
Реальность, доселе представлявшаяся Феликсу сложным, запутанным, а
иногда безвыходным, но все же вещественным и несокрушимым по природе своей
лабиринтом, где изредка хулиганили маги, проделывая в стенках мелкие
червоточины, теперь на его глазах превращалась в нечто иллюзорное и шаткое,
как замок Каринхале. А иллюзия не способна пережить своего создателя: когда
лысая, как коленка, голова безымянного мага подпрыгнула и покатилась по
паркетному полу, оставляя за собой шлейф водянистой черной жижи, реальность
- пронизанный янтарным светом тронный зал, напоенный благовониями воздух,
инкрустированные топазами колонны желтоватого мрамора - сморгнула и на
какой-то миг подернулась маревом, как будто Феликс смотрел через костер; а
потом в лицо ударила волна холодного, сырого воздуха, и затрещали
прогнившие балки, покосились изъеденные временем своды, пропуская ручейки
серого песка, и хрустнули под ногами чьи-то кости, а потолок подземелья
просел под тяжестью руин замка...
Ну вот, опять!
Феликс сосредоточился и одним рывком выдернул себя из омута
воспоминаний. "О чем это я? - попытался вспомнить он. - Ах, да, об иллюзиях
и их создателях..." Он допил остывший кофе и промокнул губы салфеткой.
Йозеф о чем-то негромко шептался с Ильзой. Феликс деликатно отвернулся. "К
старости память должна ухудшаться, - подумал он, - а у меня все наоборот.
Вместо провалов в памяти случаются провалы в память. Чертовщина какая-то!
Если так пойдет и дальше, то мне одна дорога - в частную клинику..." Мимо
воли он прислушался к озабоченному перешептыванию сына с невесткой. Трижды
упомянутое слово "адвокат" (Йозеф вполголоса, чтобы не отрывать отца от
раздумий, обсуждал с Ильзой свои планы на вечер) навело Феликса на
тягостные мысли о сущности юридической бюрократии.
Никогда ранее не сталкивавшись с машиной правосудия Метрополии,
Феликс не мог судить, насколько изменились ее механизмы после того, как
число законов Ойкумены выросло чуть ли не втрое. Но если процесс
обесценивания слов действительно имел место (а не был плодом воображения
слабоумного старика), то он был инициирован где-то в лабиринтах Дворца
Правосудия, и именно это здание должно было стать центром паутины всего
этого - в буквальном смысле - пустословия. Наглядным подтверждением такой
гипотезы служил поистине идиотический, пятый месяц подряд тянущийся и не
способный до сих пор вынести обвинение, временами смахивающий на балаган и
откровенно бессмысленный суд на Бальтазаром. Утешало только одно: в
отношении этого позорного и гнусного судилища у Феликса был повод хоть
что-нибудь предпринять, а не сидеть сложа руки и наблюдать, как мир
превращается в сон.
- Йозеф!
- Да, папа? - откликнулся Йозеф из прихожей. На нем уже был
непременный котелок, а в руках - зонтик, служивший чем-то вроде
маршальского жезла в чиновничьей среде.
- Задержись на минутку, - сказал Феликс, поднимаясь со стула. - Мне
надо с тобой поговорить.
- Но, папа... Я же опоздаю!
- Ерунда, успеешь ты на свою службу... - Феликс притворил дверь в
столовую и понизил голос. - Когда ты встречаешься с этим новым адвокатом?
- Вечером, а что?
- Я хочу с ним познакомиться.
- Зачем?!
- Затем. Хочу, и все. Можешь считать это моей причудой.
- Но, папа...
- И не спорь. Я в шесть часов буду у ратуши. К адвокату поедем
вместе.
- Ох... - сдался Йозеф. - Тогда лучше в четверть седьмого.
- Договорились.
Феликс закрыл за сыном дверь и посмотрел на часы. Половина
девятого. Впереди грозным призраком замаячили девять часов томительного,
душу вынимающего безделья, одолеть которое не помогали даже философские
рассуждения о глубинной зависимости степени пафоса в газетных заголовках от
повышения цен на продукты...
- Ой! - Тельма выпорхнула из кухни с подносом на руках и едва не
налетела на Феликса. Поднос опасно накренился, но Феликс успел его
подхватить. - Извините, пожалуйста...
- Что это?
- Бульон для Агнешки. Но госпожа Ильза просила...
- Передай госпоже Ильзе, что я сам его отнесу, - сказал Феликс.
"Всяко лучше, чем философствовать..." - подумал он с грустной
усмешкой, взял поднос с чашкой бульона и стал подниматься по лестнице.
2
У самой двери он помедлил. Медлить уже вошло у него в привычку: он
завтракал медленно, и газету листал неспешно, и по лестнице поднимался
размеренно и не торопясь - и дело было вовсе не в одышке, как можно было
подумать; одышка - пустяк, мелочи жизни, а главным его врагом, невидимыми
путами спеленавшим ноги и заставляющим все делать медленно, стало само
время.
Привыкнув к стремительному мельканию дней в юности, он ожидал, что
с возрастом, как это следовало из рассказов старших, время еще сильнее
ускорит свой бег. А вышло все в точности, да наоборот: дни, исполненные
тягучего, муторного ничегонеделания, удлинялись до тех пор, пока каждый
прожитый час не превращался в изнурительную битву со временем. Убивать
свободное время Феликс наловчился не хуже, чем чудовищ, и главным его
оружием в этой бесконечной битве была новая привычка все делать медленно.
"Неправильный я старик, - подумал он. - Все у меня не как у людей. И память
вместо склероза крепчает, и время отказывается лететь вольной птицей, и на
пенсии мне тошно... И кряхтеть толком не умею. Неправильный я старик!"
Он постучал и осторожно отворил дверь в агнешкину комнату. В носу
засвербило от резкого аптечного запаха.
- Ты спишь?
- Сплю, - тихо сказала Агнешка, не открывая глаз.
- Это хорошо, что ты спишь. - Удерживая поднос на вытянутых пальцах
одной руки, Феликс по-балетному выгнул спину и грациозным движением ноги
захлопнул за собой дверь. - Кушать подано, сударыня, - сказал он с
французским прононсом.
Агнешка захихикала. Феликс, заложив левую руку за спину и неся
поднос высоко над головой, важно прошествовал к кровати.
- Изволите выпить бульон сейчас или пускай остынет?
- Пускай остынет.
- Как вам будет угодно, - Феликс низко поклонился. Позвоночник
треснул, как сухая ветка. Потешно выкатив глаза, Феликс взял, оттопырив
мизинец, чашку с бульоном и бережно поставил ее на столик у кровати. -
Какие еще будут пожелания? - не разгибаясь спросил он, двумя руками держа
поднос перед грудью и подобострастно глядя на внучку.
- Никаких.
- Вот и славно! - Он отложил поднос, завел руки за спину, уперся
кулаками в поясницу и с громким хрустом выпрямился. - Что-то твой дедушка
совсем заржавел... А где стул?
- У окна.
- Ага... Слушай, а может, его открыть? Окно? Свежий воздух и все
такое прочее... Весна на дворе! А? Ты как, не против?
- Не получится, - покачала головой Агнешка.
- Это еще почему?
- Заколочено. Этот новый доктор думал, что у меня пьет кровь вампир.
Феликс оторопел. Он машинально подергал оконную раму и пощупал
пальцами гирлянду цветов, укрепленную на карнизе для штор. "Чеснок, -
определил он. - Самый настоящий чеснок!"
- Бывают же на свете такие кретины, - с чувством произнес он.
Агнешка опять хихикнула.
- Мама его уже выгнала, - поделилась она.
- И правильно сделала... Вампир! Это ж додуматься надо! - все еще
не мог прийти в себя Феликс. - Сегодня же попрошу Освальда выкинуть эту
дрянь и открыть окно. Чеснок! Что за идиот!
Переставив стул от окна поближе к кровати, Феликс тяжело опустился
на него, вздохнул и провозгласил:
- Откуда такие только берутся?
- Да ладно, деда, - вступилась Агнешка. - Он хотел как лучше. Он же
доктор!
- Болван он, а не доктор. Знаешь, почему вампиры так долго живут? В
смысле, не умирают?
- Почему?
- Да потому что от героев держатся как можно дальше! А в Столице
вампир и пяти минут бы не прожил! Ему бы тут мигом осиновый кол в грудину
забили... Я бы и забил, объявись он возле моего дома. Нет, все это бред.
Просто доктор твой - дурак, вот и выдумывает невесть что... Хоть бы у меня
спросил, тоже мне, специалист по вампирам. Чеснок он развесил!
- А что, про чеснок - это выдумка, да?
- Почему выдумка? Носферату он отпугнет. Инкуба - вряд ли, разве
что молодого. Ну еще бруксу там, лугата какого-нибудь, альпа или мурони -
запросто. А вот асанбосам, или экимму, или утукку - плевать они хотели на
чеснок. Упыри, Агнешка, они ведь разные бывают. И к каждому нужен свой
подход. Я в них не очень разбираюсь, а вот, скажем, Сигизмунд...
- Деда... А ты мне книжку почитаешь?
- А ты бульон выпьешь?
- Ох... Куда я денусь? - вздохнула Агнешка.
- Вот и умница, - похвалил внучку Феликс и поднял чашку. На
поверхности остывающего бульона подрагивали золотистые колечки жира.
С отвращением отхлебнув густую жидкость, Агнешка затравленно
посмотрела на дедушку.
- Надо, солнышко, - сказал Феликс виновато. - Знаю, что не хочется.
Но - надо. Давай потихонечку... Молодчина! А теперь можно и книжку
почитать. Где наша книжка? Что, вот эта? - с ужасом уточнил он, взвешивая
на ладони Абердинский бестиарий. - О-хо-хо. И про кого же ты хочешь
почитать?
- Про феникса.
- Ладно, будет тебе про феникса... - пробормотал он, листая
громоздкий манускрипт. - Вот, нашел. - Он набрал воздуху в грудь и с
выражением начал читать вслух: - Fenix Arabie avis dicta quot colorem
feniceum habeat...
- Деда! Нехорошо издеваться над больной внучкой!
- А над старым дедушкой издеваться хорошо? Я латынь последний раз в
гимназии учил! Давай я тебе лучше своими словами расскажу...
- Давай... - сказала Агнешка и зевнула.
- Как феникс возрождается из пепла - не знаю, не видел, и врать не
буду. И без меня наврали уже с три короба, про яйцо из мирры да про
целебные свойства снадобий из гнезда и пепла феникса. Собственно, я и
самого феникса никогда не видел, не довелось, а вот Гектор, которому эта
птаха однажды чуть глаз не выклевала, потом рассказывал, что феникс - птица
злобная и уродливая, вроде грифа, хотя если смотреть издалека, то можно
подумать, что и красивая. Это потому, что перья у нее красные с золотом, и
вообще она пестрая очень. И глупая, кстати. Размерами она чуть поменьше
орла, зато когти... Эй, внучка! - позвал он шепотом. - А ты часом не уснула?
Тихое сопение свидетельствовало, что не слишком связный дедушкин
рассказ о фениксе убаюкал девочку не хуже колыбельной. Феликс нахмурил
брови и подозрительно принюхался к пустой чашке из-под бульона. Ильзе
достало бы ума подмешать туда опиумной настойки... "Да нет, вроде чисто...
- с облегчением подумал он. - Да и зачем? Она так ослабела, что никакого
опиума уже не надо..."
Теперь, когда внучка уснула, можно было расслабиться. Феликс
бессильно уронил плечи, прикрыл глаза и ссутулился, разом постарев лет на
десять. Ладони слепо поглаживали шероховатый пергамент манускрипта. По
затылку разлилась свинцовая тяжесть, а на лбу, у самых корней волос,
проступила испарина. Изображать бодрый оптимизм становилось все труднее и
труднее... "Будь оно все проклято! - подумал он. - Будь оно все трижды
проклято!!!"
Агнешка спала чутко и нервно, еле слышно постанывая во сне. Ее
бледное, изможденное личико, окруженное разбросанными по подушке длинными
прядями когда-то золотистых, а теперь потемневших от пота волос, казалось
таким же белым, как и подушка, и только на щечках пылал нездоровый румянец
- будто внутри этого маленькой тельца горело жаркое пламя, и пламя это
сжигало ребенка изнутри... Агнешка таяла, как воск.
"Вампир... - с горечью подумал Феликс. - Версия не бредовее прочих.
Сколько их уже было - докторов и версий? Десятки? Сотни? За пять месяцев
здесь успели побывать все столичные лекари и знахари. А толку? Кроме самого
первого, ни у кого из них не хватило смелости признаться в своей
беспомощности. Солидные и представительные эскулапы, светила медицинской
науки; согбенные бабки, шепчущие себе под нос какие-то липовые заклинания,
почерпнутые из кладезя народной мудрости; пожилые фельдшеры, по части опыта
способные дать сто очков вперед любому светилу; бородатые и вечно пьяные
целители, за милю разящие водкой и шарлатанством; молоденькие медики,
вчерашние студенты с университетскими дипломами, самонадеянные и глупые; и
прочие, прочие, прочие... А в результате - гирлянда чеснока на окне да
теория о вампире. Будь оно все проклято!"
Кощунством - нет, хуже! - трусостью было бы сидя у постели Агнешки
убегать от реальности в зыбучие пески памяти, но Феликс просто ничего не
мог с собой поделать...
...Все это началось зимой. В январе Ойкумену обожгло, как кнутом,
страшным словом - Чума! Слово это, полузабытое и оттого во сто крат более
страшное, появилось в газетах в самом конце января, вместе со старинными
гравюрами, на которых доктора в плотных балахонах и странных, похожих на
клювы фламинго, масках, окуривали дымом горы обезображенных трупов. Черная
Смерть пришла в Европу из Китая, принесенная в Англию на борту одного из
баснословно быстроходных клиперов. Неслыханной удачей можно было считать
то, что первая вспышка эпидемии произошла в островной Британии. Ла-Манш
перекрыли. Извлеченные из музеев Лувра баллисты и онагры топили любое
суденышко, дерзнувшее нарушить карантин и покинуть берега туманного
Альбиона - и таким варварским способом Чума была остановлена. Потом был
пожар в Лондоне, и вся Метрополия вздохнула с облегчением, услыхав о гибели
одного из крупнейших своих городов. Феликс хорошо запомнил по-детски
радостные улыбки на бледных от испуга лицах докторов при известии о том,
что двести тысяч человек за одну ночь погибли в бушующем пламени.
Метрополия, оцепеневшая от ужаса перед древним врагом, ликовала, когда враг
пожрал самое себя; Агнешке становилось все хуже.
Весной, с первой оттепелью на традиционные ярмарки вместе с изрядно
поредевшими караванами полупустых крестьянских повозок пришел, скромно и
без фанфар, тощий убийца по имени Голод. Его появление не вызвало такого
ажиотажа, как скоропостижный приход и кончина Чумы; Метрополия, несмотря на
все внутренние встряски и реформы, оставалось богатой и процветающей, и
могла себе позволить закупать продовольствие по любым ценам, хотя, конечно
же, определенные проблемы возникли, как, например, длинные очереди за
продуктами и стихийные приступы паники, когда еды попросту не хватало - но
ничего такого, с чем не смогли бы справиться доблестные уланы. Феоды
пострадали сильнее. Регулярных известий из глубинки не было, но были слухи,
и слухи внушали трепет. Пустые, вымершие до единого человека деревни и
участившиеся до обыденности случаи людоедства стали на время одной из самых
популярных тем для беседы горожан в очередях. Во всем винили отупевших за
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг