- Дорогая Клава, если слышишь меня, помоги мне отсюда выбраться.
Вернусь домой, мы с тобой поженимся и будем жить счастливо. Я тебя очень
люблю.
Клава оценила, что Виталик нашел способ объясниться с нею при всех,
посмеяться, а те и не догадались. Тоже молодец все-таки!
- Скажи, как скучаешь.
Да, забыл он сказать, что скучает! Она же должна быть далеко, а не
здесь рядом!
- Я по тебе очень скучаю и хочу обнять поскорей.
- Про бабу заговорил, сразу много жизни! Красивая твоя - как?
- Клава.
- Красивая Клава?
- Красивая.
- Скажи, пусть приедет, мы тебя будем обменять: ты - туда, она - сюда к
нам. Мы красивых любим любить! Очень будем любить! Все вместе! - засмеялся
Муса, а за ним и его головорезы.
Виталик молчал.
- Ну - говори!
- Чего говорить зря. Про деньги - это ваша работа. А никто не приедет
меняться людьми. Подумают, я тут рехнулся.
- А можно попробовать - первый раз. Будет жить мой младший жен, любимый
жен - плохо, да?
Муса смеялся совсем добродушно.
- Зачем в поезд не ехали двое, да? Была твоя Клава - стала моя Клава! В
русских женщин мякоти много, податливы много - я люблю.
И он снова засмеялся.
Съемка сама собой завершилась.
Клава смотрела в сторону. Она вдруг испугалась, что Виталик выдаст ее -
нечаянным взглядом.
Но опять невольно выручил Муса: он что-то скомандовал, махнул рукой - и
Виталика увели в хижину.
- Хорошо работал, хорошо лечил,- Муса улыбнулся Клаве.
Улыбается он очень редко, не приспособлено к улыбкам его жесткое лицо,
и тем неожиданнее детское радостное выражение, появляющееся вместе с
улыбкой. Кто вспомнит, что по всем человеческим понятиям это - изверг,
убивший уже сотни полторы людей, в том числе до семидесяти - единым
взрывом.
Клава хотя и знала - но не вспоминала.
- Еще лечить надо,- поспешила она воспользоваться доброй минутой.
- Надо получить мало-мало денег, - снова улыбнулся Муса.- Сейчас в
России тоже лечат - за плату. Мы здесь - как в твоя Россия: ты - лечишь,
он платит.
И это была та самая шутка, в которой доля шутки - только в определении
"мало-мало".
- Надо лечить как следует, тогда,- она принудила себя добавить: - дадут
и больше денег.
- Вот нет! - Муса обрадовался случаю научить любимого доктора
уму-разуму. - Когда сильно больной, близко умереть, родные будут
поспешить, больше денег скорей дадут. Когда для работы покупать, тогда чем
здоровый - тем дорогой; когда родным выкупить для дома, для любви - не
надо шибко здоровый. Больше больной - больше будут жалеть.
Такая простая истина, очевидная любому начинающему работорговцу!
А Виталика в это время не просто вернули в хижину, но и заперли в
тесный чулан, с которого он здесь начинал - так распорядились приехавшие с
Мусой телеоператоры.
Виталик понимал, что Клава старается для него, что одно то, что она
кинулась к нему на помощь из безопасного Ярославля, приехала сюда в самое
осиное гнездо, да еще лечила его - и чудо, и подвиг. Понимал, что и сейчас
она что-то делает ради их спасения, быть может, выведывает, по какой
дороге безопасней бежать. Понимал, надеялся на Клаву - и не мог унять
нетерпеливого раздражения: ну что она так долго возится? Давно бы убили
этих двух олухов и убежали бы. или ждали бы в засаде, убили бы теперь этих
приезжих, сели бы на их коней - и умчались бы! Потому что она сама гуляет,
поэтому ей и ни к чему торопиться. Гуляет, этот горбоносый чичмек ее
обхаживает - а он, Виталий Панкин, настоящий русский, хозяин в своей
стране, должен ждать здесь в вонючей клетке!
Хотя ему, еще больному, воздух нужен больше всех.
Муса не понимал сам себя: никогда он не был склонен к мальчикам, любил
женщин как настоящий мужчина - и вот нравится ему обнять молоденького
русского доктора, чувствовать под рукой податливые узкие плечи.
А Клава и правда - не торопилась отойти от Мусы.
- Красивое место,- сказала она просто для разговора.
- Хорошо жить. У нас жить. Поклонись Аллаху, будь нам брат! -
обрадовался Муса. - В нас, в чеченах, тоже русская кровь бывает. Сам
Шамиль из русских чечен, которые от вашего царя захотели бежать в нашу
свободную жизнь среди гор. Ты слышал, да?
Клава о таком и не слыхала. И не поняла, какой Шамиль имелся в виду:
Басаев или прежний здешний хан или князь?
- Нет, не слыхал.
- Вот! Шамиль - герой. Никто его не мог попрекать, что в нем русская
кровь. Ваши поклонились Аллаху, вместе стали воевать, мы им верим как себе.
Об этом Клава слышала еще в поезде: редко, но попадаются среди пленных
боевиков русские. Этих - хорошо если стреляют сразу. Чаще: привязывают
сзади к бэтээру - и волокут по кочкам. Как и "белых колготок" - женских
снайперов с Украины и Прибалтики.
- Ты живешь у нас, мы тебе верим. Поклонись Аллаху, будешь мне брат.
Денег дам: дом купить, жену брать.
Опять захлопывалась ловушка.
- Боюсь. Меня когда крестили, монах был истовый, сказал: "Крещаешься
навеки! Изменишь Господу своему, погибнешь как смрадный пес!" Погибнуть
боюсь от его проклятия.
Клава в детстве слышала историю про грозного монаха - только крестил он
так родную ее тетку. И вот вспомнила кстати.
Муса отнесся серьезно:
- Аллах силен, Аллах защитит. Твой русский Бог далеко, Аллах близко.
Посмотри, горы могучи - Аллах воздвиг! Русский Бог не мог, у русского Бога
- одна степь, один пыль.
Клава не улыбнулась. Хотя учат в церкви, что единый Бог правит всем
миром, на практике все время приходится сталкиваться с конкуренцией Богов
- и она привыкла, приняла реальность разделения Богов - по народам и
странам. Здесь на земле воюют солдаты, а на небе их Боги точно так же
бьются между Собой.
Светила луна, белел снег, укрывший горы, опушивший лапы елей. Светилось
оконце хижины. Как в рождественской сказке.
Муса встряхнулся, первым отогнав расслабляющее наваждение.
- Пошли. Будем есть, будем спать.
Войдя в хижину, Клава не увидела Виталика на его привычной лежанке.
- А где больной?
И Муса переспросил тоже самое - по-своему.
Охранник небрежно махнул рукой в сторону чулана - и засмеялся
по-чеченски.
- Его надо сюда! Там душно, там холодно, там он опять заболеет хуже!
- Больше будет болеть, больше будут жалеть,- повторил известную уже
мысль Муса. - Нам тесно, людей много.
Он взглянул на часы и что-то приказал. Все чеченцы встали на колени,
Муса заговорил другим голосом, слегка нараспев - Клава не удивилась, она
привыкла уже в ауле к часам молитв. Она приоткрыла дверцу и скользнула в
чулан. Тут и спать - осенило ее. А то улягутся вповалку, да еще разденутся
ради жары. И ее заставят раздеваться - потому что ни в какой компании не
терпят, чтобы кто-то один был не как все.
Отбормотав молитву, чеченцы загомонили светскими голосами. Распахнулась
дверь, кто-то посветил фонариком.
Муса спросил:
- Зачем здесь?
- Больного посмотреть. И тесно там, я здесь посплю.
Муса ждал, что они лягут рядом с молоденьким русским доктором,
прижмутся друг к другу. Но вдруг бы он оказался не волен в себе, вдруг бы
совершил нечаянно со сна содомский грех?! Вдвоем бы - и пусть, а здесь
услышат, узнают - случится позор. Насиловать пленника можно - ради власти
над ним, ради крайнего унижения презренного врага. Даже иногда снимают
такое и посылают кассету родственникам - чтобы поторопились. Но для
поддобных съемок есть добровольные исполнители, Муса не среди них. Так что
хорошо, если доктор полежит отдельно - от греха.
Муса молча захлопнул дверцу.
Ощупывать ее принялся Виталик. Это было законно, и она ему помогала как
могла. Виталик пробился наконец сквозь одежки, но получилось у него
коротко, не очень увлекательно и без всякого предохранения. А сроки у
Клавы как раз опасные. Вот так и бывает: мало, что залетишь, так еще и без
долгожданного удовольствия. Получился не столько любовный взлет, сколько
акт свободы: ведь обманутые чеченцы тут же за тонкой стенкой. Домой в
Ярославль Виталик пока не убежал, а вот в Клаву - убежал-таки!
* * *
Господствующее Божество снова позволило себе немного помечтать. Нельзя
про Него сказать, что Оно расслабилось - напряжение и расслабление
невозможно в нематериальном мире, но Оно расфокусировало внимание,
воспринимало все вселенские события равноудаленно. И вело мысленную беседу
воображаемых Своих Ипостасей.
Не произошло ничего примечательного на протяжении обозримой
бесконечности, но Он почему-то пребывал в задумчивости. И желал от Неё
поддержки и утешения:
- А ведь можно сделать мир таким прекрасным, Дорогая!
- Мир и сейчас неплохой. И такой забавный.
- Да, забавный. А можно сделать прекрасным! Мы это сможем - Вдвоем.
- А чего ж Оно Само не устроило прекрасно всё до конца?
- Потому что Оно было одиноко, Ему не с кем было посоветоваться.
- Да, Ему не повезло. Так что же Мы сделаем с миром, Милый?
- Отменим борьбу. Отменим хищников. Надо установить принцип: сколько
родилось, столько и выросло. Не мечет семга миллион икринок, чтобы вырос
одна взрослая семга, а остальных безжалостно съели бы по дороге, а мечет
единственную икринку, и чтобы никакие хищники ее не ели, чтобы она росла
спокойно. И так во всем. Требуются в лесу четверо оленей - и родится
четверо, и тогда не нужны волки, чтобы съедать лишних. В общем, не надо
больше стихийного регулирования через взаимную борьбу, установим плановое
мироздание, всеобщий контроль и учет.
- Ты замечательно придумал, Дорогой! А кто будет заниматься контролем и
учетом?
- Мы! Ведь Мы же всеведущие и всемогущие. Вот Мы и будем рассчитывать:
где, кого и сколько нужно. Рассчитывать и распределять по потребностям.
Выдавать разрешения на рождение каждого комара и каждого слона.
- А что же с хищниками? Они тоже красивые и умные, тоже очень желают
жить!
- Ну-у, с хищниками... - Он немного поколебался.- Их Мы приучим
питаться травой. Ну вообще - зеленью. Бывают очень питательные корешки -
им вместо мяса.
- Им не понравится.
- А Мы внушим, чтобы понравилось! Поменяем им пищевую ориентацию.
Может, мясное питание - такое же извращение, как однополая любовь:
по-настоящему, надо любить противоположный пол и питаться противоположной
половиной природы: фауна поедает флору, а флора потом поедает фауну - в
виде испражнений и трупов. Это и есть мировая гармония. А когда мясо ест
такое же мясо - чистое извращение, это Оно навязало волкам и тиграм, чтобы
развязать борьбу и Самому устраниться от мелких дел.
- Но, Дорогой, Оно знало, что делало: столько на Нас свалится хлопот!
Их такое множество повсюду, всяких планетян - чтобы каждого сосчитать и
отрегулировать. Так хорошо, когда они устраиваются сами, так спокойно!
Мошки плодятся, а пташки их регулируют. И пташки за это любят мошек.
Кажется, Мы это уже обсуждали.
- Но мошкам тоже немножко больно.
- Пусть потерпят.
- А мышкам? Им тоже больно, когда ими играют кошки.
- Совсем немножко больно.
- Мышам не немножко. Они пищат. А оленям и вовсе больно. Газелям. А Мы
могли бы сосчитать газелей, и волкам не пришлось бы их регулировать.
- Тогда Нам только и придется о них думать и думать, считать и считать.
- Но Мы же и так о них думаем. И преждесущее Оно в Своем одиночестве
только о них и думало.
- Вот именно - в Своем одиночестве. Просто, Ему больше нечем было
заняться, потому Оно только и думало, что о всяких планетянах. Да и то Оно
пустило их на саморегуляцию, не подсчитывало каждую мошку и пташку, хотя
уж Ему-то больше нечего было делать. Но Мы теперь вдвоем, Мы любим Друг
Друга, Мы и должны думать Друг о Друге, заниматься Друг Другом, Милый и
Единственный Мой, а не отвлекаться. Оно только и думало, что не о Себе, а
о всякой мелочи, вот Оно и взбунтовалось от этого.
- Как взбунтовалось? Против Кого? Оно единственное и самое главное, Ему
бунтовать было не против Кого.
- Но взбунтовалось же. Значит, Оно против Себя Самого взбунтовалось - и
решило создать вместо Себя - Нас. И вот Мы теперь счастливы, но Мы должны
и научиться на Его одиноких ошибках.
- Самое главное, Дорогая, что Мы счастливы. а об остальном поговорим
потом.
- Мы счастливы, Дорогой, но что Нам остается, если не разговаривать?
Конечно, Она права: что Им остается делать вдвоем?
Только разговаривать. Им и сон неведом, и усталости Они не знают -
только и остается: разговаривать и разговаривать, после того как Оно
провело полувечность в одиночестве.
* * *
Клава лежала и думала, что если она забеременеет, а по срокам такое
очень вероятно, то всё поменяется. И не имеет она больше права рисковать
собой - потому что не только собой, не столько собой! И если она убежит
одна и родит от Виталика сына, вообще ребенка, даже дочку, все-таки
частица Виталика останется жить, даже если он сгинет в Чечне.
Конечно, никто не поверит, что это - его ребенок. И родители его не
поверят, не признают и не примут. Но сама-то она будет знать - и пусть
говорят всё, что захотят. Она одна будет знать - и Бог тоже.
Виталик тоже думал. Эта ночь его изменила. Или - возможное отцовство.
- Ты знаешь, ты извини,- зашептал он. - Столько тебя ждал, думал,
дождусь, будет у нас брачная ночь - в квадрате.
А получилось - вот как. Словно пачкун какой.
- Ну что ты! Ты же болел, тебе еще выздоравливать надо.
Я так счастлива, что почувствовала тебя.
Она сказала почти правду. Конечно, она сделалась бы еще счастливей,
если бы Виталик вознес ее до вершин блаженства - как молодой Бог. Но и так
она была счастлива - что он жив и способен продолжить жизнь.
- Ну хорошо, ладно. Я другое думаю: ты - уходи одна. Ты ходишь
свободно, тебе чечены верят - ты убежишь. а вдвоем нам не уйти, тем более
зимой, когда снег и следы. Вдруг ты сегодня - зачала?
Слово было очень не его, ученое какое-то, и потому особенно растрогало
Клаву.
- Уходи одна! Уйдешь и родишь сына. Если я погибну, чтобы он остался. Я
письмо напишу папе с мамой, что ты была здесь, что ребенок мой - чтобы
поверили!
Про письмо - хорошая мысль, про письмо она не подумала.
Чтобы был признанный ребенок Виталика, чтобы рос с любящими дедушкой и
бабушкой.
Не капризный больной, донимавший ее в последнее время, а мужественный
мужчина лежал в тесном чулане. Другой человек. И Клава посмотрела на него
по-другому. Устыдилась тайного влечения к Мусе, которое она не могла
подавить в себе - да и не очень подавляла.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг