здесь охотились на сурков, в этих местах Хуги подружился с Полосатым
Когтем. Где они? Куда ведут их совместные тропы, оставленные ею самой на
целых два года?
Наступал вечер, мягкий розовый вечер гор. Большое круглое солнце
гнездилось в широкой впадине дальнего утеса, легкая прозелень неба над
горизонтом постепенно сгущалась в фиолетовую синеву. Тихо переговаривался
лиственный лес, и вкрадчиво позванивал ручеек в своем жестком, каменистом
ложе. И, не мешая шороху листьев, звону ручья, заводили вечернюю песню
цикады.
Долго пробиралась медведица в родные места. Стояло лето, и пресноватое
дыхание нагретой за день солнцем земли, мягкого зеленого луга напоминало ей
позднюю пору весны.
Розовая Медведица, вытянув морду, спокойно и радостно ловила носом
разнородные запахи. Их было много, запахов. Тонко пахли белые головки
клевера, и в них все еще копошились горные пчелы, лениво и праздно обирая с
цветков нектар. Пахло лесом, обнаженной землей, прелью пней и прошлогодних
листьев. Но вот чуткий нос уловил вдруг нечто едва ощутимое, похожее на
выветрившийся запах мускуса, оставленного кабаргой. Медведица вытянулась,
шагнула, пошла. Черная, в мелких морщинках, шляпка носа дергалась,
шевелилась, ловила зовущий запах. Потом верхнее чутье медведицы поймало
примесь другого запаха, более слабого, но удивительно знакомого, который
она слышала раньше и с которым как будто давно свыклась.
Нюх привел ее к голому клыкастому черепу кабарги. Кабарга была убита с
неделю назад, отсюда-то и шел запах. Но не он теперь привлекал медведицу, а
тот, другой, который показался знакомым. Она подняла голову и увидела на
стволе большой мучнисто-белой березы, просеченной косыми лучами солнца,
темную поперечную полосу, а ниже, примерно наполовину, уже совсем понятный
пятипалый след, четко отпечатавшийся на гладкой коре. Этот след мог
принадлежать только одному существу - Хуги. И это была именно его метка,
потому что она пахла им. А метка выше принадлежала Полосатому Когтю. Ведь
не кто иной, как он, учил Хуги оставлять на деревьях предупреждающие знаки:
"Занято! Прошу обойти стороной".
Розовая Медведица взволновалась. Поднялась на дыбы, заскулила, как
обиженный, брошенный щенок. Потом стала нюхать землю. Но запахи на земле
выветрились, и трудно было понять, куда отсюда направились те, кого она
помнила и продолжала любить. Медведица заметалась, стала делать круги. Ей
удалось найти след огромной когтистой лапы. Полосатый Коготь, очевидно,
больше по привычке, чем по надобности, сдернул травянистый пласт, оглядел
его - нет ли личинок - и побрел дальше. Потом след опять потерялся. И снова
она заметалась по кругу, пока не нашла остатки помета. Еще круг, еще. И вот
уже следы повели прямо на север, к знакомому перевалу.
Она шла всю ночь, ни разу больше не сбившись со следа. А к утру,
утомленная, попила из ключа воды и прилегла отдохнуть. Голода она не
испытывала, хотя прошла за ночь не менее полста километров и пора было
пополнить запасы сил. Но едва солнце всползло на снежные пики, медведица
поднялась и снова устремилась на север, все дальше и выше в горы.
Места были хорошо знакомы, и к тому же ее вели следы, оставленные
Полосатым Когтем и Хуги. Они шли медленней. Их тоже что-то задержало в
чужой стороне.
Чем выше она поднималась, тем заметнее изменялся ландшафт гор.
Древовидная арча, толстая и высокая в нижних поясах, становилась
приземистей, корявей, пока наконец совсем не превратилась в большие
подушки, редко разбросанные по мелкощебнистым склонам, на которых ничего не
росло, кроме мелкого чеснока-черемши, прозванного медвежьим.
Начинались гольцы, где даже в летнее время нередко бушевали снежные
метели. Одни грифы-бородачи плавно кружили в синем прозрачном небе да
изредка пролетали небольшими стайками альпийские галки. Где-то в этих
местах три года назад чуть не замерз Хуги
Розовая Медведица почувствовала слабость. Она глубоко и часто дышала.
Разреженный воздух сказывался и на ее могучих легких. Голодная, измученная
настойчивым желанием догнать своих, к вечеру она все-таки одолела перевал и
очутилась в зеленой ложбине, где трава доходила ей до холки. Здесь, на
проплешинах, было много сурчиных нор, и можно было наконец хорошо
подкормиться.
Розовая Медведица, поглядывая по сторонам, стала искать подходящую
нору. Она продралась сквозь непролазную путаницу горного гороха и вдруг в
неожиданности замерла. С высокого места ей хорошо было видно, как у
огромного валуна, через который перекатывался и искрился ручей, лежали,
греясь в лучах ровного вечернего солнца, два ее любимых существа. Их она
узнала сразу. Один - большой, косматый, с могучими лапами, другой -
шоколадно-темный, голый, с круглой черной головой, приклоненной к бурому
лохматому боку своего спутника.
- Ху-ги-и! - выдохнула медведица, и черная голова сразу поднялась,
настороженно вглядываясь в ее сторону.
Как же он вырос, этот Хуги! Он был совсем неузнаваем. Рослый,
сутуловатый крепыш, чем-то действительно напоминающий медведя-годовика. Вот
он поднялся во весь рост, разбудив Полосатого Когтя, и неожиданно громко,
угрожающе взревел:
- У-а-а! Ах!
И тогда она еще раз, как бывало раньше, оттянула губы и позвала:
- Ху-ги!
- Ай-и-и! - вырвалось в ответ изумленное.
Радостно рявкнул и Полосатый Коготь.
Хуги налетел вихрем, даже чуть испугав ее, и, пронзительно взвизгивая,
стал обнимать, тычась лицом в морду и пытаясь лизнуть в черный сморщенный
нос, все время крутящийся, ловящий родной, не забытый запах своего голого
медвежонка.
Полосатый Коготь и тот скулил от радостной встречи, обнюхиваясь с
Розовой Медведицей.
А на голой скале неподалеку, сидя на корявом суку арчи, чудесно пела
синяя птица. Она воздавала хвалу вечернему солнцу.
* * *
Семья Розовой Медведицы поднималась все выше в горы. Она шла к родным
местам. Медведям незачем было торопиться, и они пробирались медленно, часто
делая продолжительные остановки, обильно кормясь и отдыхая.
Ни Полосатый Коготь, ни Розовая Медведица, ни Хуги даже не
догадывались, что их близко видели люди и теперь ломают головы, пытаясь
понять, каким образом ребенок попал в медвежью семью.
В тот день они не ушли далеко, а лишь поднялись выше и два дня паслись
на сыртах. Здесь было много сурчиных нор, поздних ягод, дикого гороха,
который начал уже осыпаться. Они могли бы остаться на обильных пищей сыртах
и дольше, но рано утром на третий день в горах загремели выстрелы. Никогда
раньше ни Хуги, ни медведям не приходилось слышать такого трескучего грома,
продолжавшегося до самого полдня, и звери поспешили бежать от него.
Полосатый Коготь, пожалуй, один только и понимал, что этот гром не обычный,
какой бывает во время грозы, а гром, исходивший от двуногого существа,
которым он умеет кусаться на расстоянии.
* * *
Банда Казанцева, зажатая отрядом Дунды с двух сторон, билась чуть ли
не до последнего человека, и только тогда остатки белоказаков сложили
оружие, когда Казанцев был смертельно ранен и уже не мог управлять боем.
Его все-таки успели захватить живым, привезти в Кошпал, где он и умер. А
вскоре были подавлены и другие банды. В Семиречье прочно установилась
Советская власть.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Федор Борисович Дунда готовился к трудной экспедиции на Тянь-Шань.
Семь лет минуло с тех пор, как у перевала Коксу промелькнул перед ним
дикий человеческий детеныш, играющий с медведями.
Эти годы не прошли даром. Федор Борисович окончил наконец университет,
работал на кафедре, стал старшим специалистом Института мозга Академии наук
СССР, опубликовал ряд научных статей и среди них статью "Психический барьер
между человеком и животными". В ней он упомянул и о ребенке, которого видел
когда-то на Тянь-Шане.
Статья вызвала шум в научных кругах, многочисленные отклики. Получил
он письмо и от своего алма-атинского сослуживца, старого товарища по
гражданской войне, аптекаря Голубцова.
Голубцов писал, что, проезжая недавно по Семиречью, столкнулся со
странными слухами, будто бы в горах Джунгарского Алатау обитает загадочное
человекообразное существо, изредка встречаемое местными жителями. Казахи
называют его Жалмауызом1, насылающим на людей чуму, холеру и оспу.
Нет ли здесь прямой связи, спрашивал Голубцов, с описанным в статье
фактом?
Письмо старого друга ободрило Дунду. Ведь большинство "серьезных
ученых" упоминание о "медвежьем мальчике" встретило с неприкрытым
недоверием. Федору Борисовичу пришлось выслушать не только научно
аргументированные опровержения, но и прямые насмешки. Не раз вспоминалось
ему, что первыми словами, с которыми он сам когда-то обратился к пылкому
Скочинскому, были: "Расскажи мы об этом людям, нас всех троих попросту
назовут фантазерами". Кстати, после опубликования статьи Скочинский не
заставил себя долго ждать. Он прислал Дунде большое письмо. Рассказывал,
что работает в Челябинске учителем географии, но готов бросить все, чтобы
вновь пойти в горы, где в погоне за бандой Казанцева они встретились с той
загадкой природы, которая и ему, Скочинскому, вот уже семь лет не дает
покоя. Федор Борисович немедленно телеграфировал ему, что о лучшем спутнике
в его любительской экспедиции он и мечтать не мог.
После сообщения Голубцова о загадочном Жалмауызе Дунда уже не
сомневался, что своей экспедицией он принесет пользу не только науке, но и
классовым интересам страны. Найдя мальчика, он опровергнет среди казахов
религиозный миф о существе, якобы насылающем на них болезни и мор.
Однажды, проведя очередную консультацию в университете, Дунда собрался
уходить домой - в свою пустую, как склеп, комнату, которую снимал в районе
Марсова поля. Внезапно его окликнули в коридоре:
- Федор Борисович!
Он оглянулся. Перед ним в затемненном простенке стояла девушка -
незнакомая, со светлой косой, в длинной юбке из черной и плотной ткани и в
белой с низким вырезом кофточке.
- Федор Борисович! - повторила она тем же официальным тоном, словно
готовясь сделать внушение за какую-то допущенную им нелепость. - Я хотела
бы с вами поговорить... - Теперь в ее глазах что-то робко дрогнуло, и она
поспешно добавила: - Если у вас найдется минутка времени.
Он потянулся снова к двери, как бы приглашая этим жестом войти в
комнату.
- Нет, нет, - поспешно сказала она. - Я хотела бы наедине. Если можно,
я изложу свою просьбу по дороге.
- Как вам угодно.
Он опустил руку, и они пошли в глубь коридора, пронизанного через
огромные окна ребристыми солнечными пучками - мимо вазонов, огромных картин
в простенках к мраморной лестнице, ведущей вниз. За спиной шумно
распахнулись двери - и зазвучало множество веселых, радостных голосов.
Несколько человек обогнали их, и кто-то из девушек, полуобернувшись,
спросил его спутницу:
- Дина, тебя подождать?
- Нет, не надо. Я, по-видимому, задержусь, - ответила девушка, и в
тоне ответа снова проскользнули строгие официальные нотки.
Когда они вышли на улицу, Дунда задержал шаг и с мягкой улыбкой
сказал:
- Я слушаю вас.
Она тяжело вздохнула. Решительности на лице как не бывало.
- Федор Борисович... я к вам по весьма важному для меня вопросу...
И он понял, что она все еще находится во власти заученного для этой
встречи с ним поведения и говорит заготовленными фразами, и тогда, чтобы
подбодрить ее, он сказал с легкой небрежностью:
- А вы смелее! Говорите, что бог на душу положил.
Она через силу заставила себя улыбнуться, и он увидел, что лицо ее
потеряло свою собранность, освободилось от напряжения.
- Меня зовут Диной... Дина Григорьевна Тарасова. В этом году я
оканчиваю университет. Буду историком. Я всегда любила историю...
- Приятно слышать, - вставил Федор Борисович.
- Ну и вот, - продолжала она, уже заметно успокаиваясь и свободно
постукивая каблучками стареньких, потрескавшихся на сгибах туфелек, - я
узнала от своей подруги (она на биологическом факультете), что вы
собираетесь на Тянь-Шань. Я прочла все, что писали о вашем "медвежьем
мальчике". Я не верю вашим противникам. Возьмите меня в экспедицию. Я
согласна на любые условия. Я буду делать все, что от меня потребуется.
Пожалуйста, Федор Борисович, не торопитесь сказать "нет". Потому что это
для меня очень, очень важно. Повторяю, я согласна на любые условия... Я
крепкая, выносливая...
- Хм, - сказал Федор Борисович, думая уже над тем, как ответить и не
обидеть девушку. - Дело в том... что я, даже искренне желая вас взять, все
равно был бы лишен возможности ставить вам какие бы то ни было условия.
В ее серых выразительных глазах появилось недоумение. И испуг -
предчувствие отказа.
- Как бы вам это сказать... - продолжал он. - Экспедиции как таковой
вообще быть не может. Ни на щедрое финансирование, ни на изобилие
помощников я рассчитывать не могу.
- Но я же не прошу ни зарплаты, ни вознаграждения. Я хочу с вами
отыскать "медвежьего мальчика".
Он улыбнулся.
- А вот это совсем уж безнадежное дело.
Вдруг ему захотелось рассказать, чтобы она поняла, насколько
бесперспективна, по существу, его цель. Случайно встреченный в горах во
время гражданской войны ребенок в обществе двух диких зверей - и все. Затем
семь лет полного о нем неведения, подогреваемого лишь мечтой и верой, что
он жив и все еще где-то бродит в зверином мире - никому не доступный,
окруженный пока слухами и легендами. Все эти семь лет он, Дунда, строил
гипотезу за гипотезой, чтобы умозрительно представить, как мог выжить в
таких суровых условиях беспомощный ребенок. Он нашел в журналах и книгах
все упоминания о случаях воспитания детей дикими зверями. Их было не так уж
много, этих случаев. Около тридцати. И все описания, включая легенды о
Парисе, Реме и Ромуле, были весьма скудны и общи. Ничто не удовлетворяло,
ничто не приносило даже крупицы истины. Только ум, интуиция, забегая
вперед, ставили и ставили неразрешенные загадки: как, что, почему?
Нет, не станет он ни о чем рассказывать этой девушке. Просто вот так
поговорит о том о сем, постарается мягко убедить, что ее намерения
благородны, но, увы, продиктованы заблуждением, может быть, романтическими
помыслами. У нее другой путь, более реальный. Она может работать педагогом
и, если чувствует способность, продолжать совершенствовать свои знания в
исторических науках. Перед нею огромные перспективы... Женщина с высшим
образованием - это пока такая редкость! Кстати, кто она? Дочь какого-нибудь
бывшего акцизного чиновника, ныне служащего государственного аппарата.
Возможно, из учительской семьи. Одета скромно.
- Простите, - сказал Федор Борисович, чувствуя, что пауза затянулась,
- вы ленинградка? Приезжая?
Дина как будто ждала этого вопроса, ответила с готовностью:
- Я тамбовская. Здесь живу в общежитии.
- Кто же ваши родители?
Девушка наклонила голову и едва заметно вздохнула.
- Мамы я не помню. Она умерла от чахотки, когда мне было два года. А
папа служил лесником. В гражданскую войну он отвез меня в Тамбов к
родственникам, а сам ушел добровольцем в Красную гвардию. Вернулся по
инвалидности и в двадцать втором привез меня сюда. Очень хотел, чтобы
училась. Я выдержала экзамен, и он остался доволен. Все время помогал чем
мог. А вот полтора года я, по существу, одна. Папа умер...
- Простите, пожалуйста, - тихо сказал Федор Борисович, - я не хотел
опечалить вас вынужденными воспоминаниями. Предполагал услышать другое.
- Нет, нет, что вы! Я понимаю. Уж коли прошусь к вам, то и сама должна
была рассказать, - ответила Дина, сбиваясь с ноги и вновь пытаясь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг