установления вины подозреваемых, на самом деле основывается на таких
теоретических постулатах, которые отрицают саму возможность вины и
наказания.
- Именно поэтому в инструкции я не углублялся в философские рассуждения.
Да и полицейским было бы тяжело смириться с мыслью о том, что любой
преступник не более повинен в своем злодеянии, чем потерпевший. Просто
трассы их пролегли таким образом, что в какой-то точке один из них был
обречен что-то сделать с другим - зарезать, задушить, ограбить, избить,- а
жертва не могла всего этого избежать, поскольку ей изначально положено
было стать жертвой.
- Представляю себе выражение их лиц, если бы вы, запустив интерферотрон,
сказали им: "Уважаемые господа! В данной точке зафиксировано такое
схождение явлений, которое в своей совокупности наблюдается как
преступление. Оно не может не быть совершено. Оно существует независимо от
того, кто его совершает. Абсолютно случайно через эту точку проходят
индивидуальные траектории людей, которые вынуждены были, как актеры,
принять на себя роли участников этого инцидента".
- Или что-нибудь в таком духе,- подхватил Густав.- "Жестокая рука судьбы
толкнула на необходимость преступления подозреваемого Х и одновременно
подставила под его нож горло потерпевшего Y. Оба они ни в чем не
виноваты". Наверное, меня тут же увезли бы в сумасшедший дом.
- Может быть. Есть еще один вопрос, который я хотел бы задать.
- Внимательно слушаю.
- Интерферотрон дает возможность просматривать будущее. Для него же, как я
понимаю, нет никакой разницы, где пролегает траектория?
- В принципе, да.
- Следовательно, до того, как поворачивать вашу траекторию, мы могли бы
посмотреть, есть ли в будущем у нее изменения?
- Да,- несколько неуверенно ответил Эшер.
- Если такие изменения есть, то, значит, у нас все получится. А если нет -
то, соответственно, не стоит и браться за это дело. Я правильно рассуждаю?
Вейвановский не получил ответа на свой вопрос: в этот момент кокон Густава
Эшера внезапно исчез. Решив, что лимит времени на разговоры с
изобретателем исчерпан, Морис вернулся в свое тело, выпил кофе и вновь
принялся листать инструкцию к интерферотрону.
***
Вейвановский никогда не читал фантастических романов и неизменно
игнорировал фантастические фильмы, изредка показывавшиеся по холовизору.
Очевидно, поэтому он столь трепетно отнесся к парадоксам, связанным с
путешествиями по времени,- в отличие от поклонников жанра, отличавшихся
легкомысленным подходом к этим вопросам и готовых проглотить любую
несуразицу. Ведь, с какой бы точки зрения ни рассматривать намерения
Густава Эшера, он, выражаясь обыденным языком, собирался изменить свое
прошлое или будущее. Высыпая на рабочий стол очередную порцию раздобытых
деталей, Морис размышлял над теми последствиями, которые могли бы
возникнуть в случае удачной реализации планов изобретателя.
Хорошо, думал он, предположим, Эшер меняет свою трассу через несколько
недель, когда я соберу, запущу интерферотрон и научусь им управлять.
Скорее всего, сейчас на срезе его траектории по хордам видно, что Густав -
глубоко больной человек почти без перспектив выздороветь. Далее его
траектория расщепляется (Эшер умирает), и последующий путь или даже группа
путей ведут в такие районы внутри событийного клише, которые у
изобретателя ничего, кроме глубокого ужаса, не вызывают. Какие намерения
могут у него быть?
Первое, сугубо лечебное. Эшер каким-то образом подправляет свой срез:
перемещает его центр от, условно говоря, "больных" ярусов к нормальным.
Для этого он может наведаться к той точке в своем прошлом, где был
совершенно здоров, сравнить срезы и попробовать скопировать или
спроецировать "эталонный" срез в настоящее. Если все произойдет успешно,
Эшер неожиданно для окружающих из коматозного идиота превратится в
здорового человека. Да, но при этом сохраняется ситуация с расщеплением
траектории, когда Густав попадает в какие-то жуткие места. Поэтому
лечебное намерение неотделимо от следующего, связанного не с подменой
среза трассы, а с ее поворотом, причем в зависимости от того, на каком
участке своей индивидуальной траектории Эшер начнет осуществлять ее
смещение, возникают различные последствия.
Лучше всего будет, если Густав изменит направленность уже расщепленного
пучка, вернее, той его части, которая ведет к неприемлемым ярусам. Тогда
смещение траектории, вероятнее всего, не отразится на окружающем мире. Но
сможет ли определить Эшер, куда направлен каждый расслоившийся фрагмент
его посмертной траектории и каких ярусов следует избегать? Будут ли они в
состоянии увидеть на экране интерферотрона что-нибудь, хотя бы отдаленно
имеющее признаки их материального мира? А если это будет какой-нибудь хаос
элементарных частиц, психических волн или мыслей? Если этот мир, куда уже
одной ногой ступал Густав, вообще не имеет никаких свойств? Какие нити из
пучка тогда нужно будет выгибать? Да и сколько их вообще, этих нитей?
Может быть, Эшер расщепится на несколько миллионов соломинок,- что тогда с
ними делать? И вдруг Густав узнает, что смерть от какой-нибудь нелепой
случайности настигнет его через месяц? Станет ли он покорно дожидаться
своей участи?
Весьма непонятные варианты возникнут, если Густав решит изменить
какой-либо прошлый участок своей траектории. Предположим, он отклоняет
свою трассу, начиная с того момента, когда его в церкви засасывает смерч.
Тогда Эшер, соответственно, не падает вниз головой на крышу дома, и они с
Морисом как бы не знакомятся вообще. Да, но куда деть тогда факт появления
интерферотрона? Ведь если Вейвановский и Эшер незнакомы, то, выходит,
интерферотрону неоткуда появиться - по чьим инструкциям Морис собирает
аппарат? Каким же образом тогда была изменена траектория Густава, если
аппарата не было?
Морис даже перестал рассортировывать на столе детали, подавленный
неожиданной тяжестью этого парадокса. Знает ли об этих противоречиях Эшер?
Сможет ли он разрешить их, дать вразумительные ответы на тот рой вопросов,
который поселился в голове у Мориса?
Если Эшер сместит свою трассу еще раньше, до того рокового похода, с кем
тогда Стив бродил по Сапале? Траектории Богенбрума и Макналти ведь пока
никто менять не собирается. Как исчезновение Эшера отразится на их
воспоминаниях? Да и могли ли без участия Густава происходить все те
события в Сапале, вследствие которых Макналти оказался в Тупунгато?
Неужели в памяти Стива вместо приятеля останется некое безмолвное темное
пятно или даже провал? А кого все это время лечила Филомела, если Густав
здесь даже не появлялся?
Вейвановский подумал, что не мешало бы спросить куратора, догадывается ли
тот о грозящих от применения интерферотрона парадоксах. Наверняка у высших
иерархов нашелся бы на это ответ. Взвесив, однако, все "за" и "против",
Морис решил куратора не беспокоить. Вдруг иерархам нужно что-нибудь
подправить не в этом мире, а совершенно другом. В конце концов, его никто
не посвящал в подробности планов, разработанных начальством, а за
чрезмерное любопытство вполне можно схлопотать. Но при очередном разговоре
надо будет прямо обо всем спросить Эшера. Для Мориса оставался также
невыясненным один практический аспект: за счет каких энергетических
источников изобретатель собирался воздействовать на событийные ячейки?
Неужели только посредством психической энергии, и именно этим объясняется
настоятельная просьба Густава Эшера отправиться в Оливарес, высказанная во
время первого разговора?
Спустя два с половиной часа Морис завершил разметку очередной порции
деталей, и, накрыв стол тканью, принялся за ремонт гравитоплана. Поездка в
Оливарес предполагала некоторые грузовые операции, а в небольшой
кабриоджет те вещи, которые просил привезти Эшер, не поместились бы даже в
сжатом виде. Открыв люк гравитоплана, Вейвановский поднялся на борт и, не
обращая внимания на дежурные извинения стюардессы, проследовал прямо в
кабину пилота. Здесь действительно было очень грязно: Морис оставил дверь
открытой, чтобы домашняя автоматика уборки навела порядок. Вместительный
багажный отсек пустовал, за исключением оборудованной подъемником
небольшой грузовой тележки крайне примитивного вида. Такие в свое время
имелись на всех гравитопланах на случай непредвиденной посадки в местах,
где багажной автоматики не было. Вейвановский с удовлетворением отметил,
что эта тележка ему придется весьма кстати в Оливаресе, а размеры отсека
позволят набить его массой полезных вещей, которых в заброшенном городе
должно оказаться более чем достаточно.
Вернувшись в кабину пилота, Морис нашел ее сияюще чистой. Устройство
гравитоплана и управление им были ему хорошо знакомы: несколько раз в
качестве наемного убийцы приходилось пользоваться старыми средствами
передвижения, чтобы потом бросать их, заметая следы. В кабине Морис
понажимал несколько кнопок и панелей, открывая доступ к узлам машины,
нуждавшимся в ремонте. Выйдя из гравитоплана, он бросил рассеянный взгляд
на рабочий стол: к интерферотрону чего-то не хватало. Лишь шестью часами
позже, когда ремонт торсионной тяги был почти закончен, Вейвановского
неожиданно осенило: уходя утром от Филомелы, он забыл в кресле первые две
части инструкции, отсоединенные от перечня деталей.
Вечером он обнаружил их на том же месте и утром отнес в ангар, где начал
сборку интерферотрона, чередуя ее с ремонтом гравитоплана. Дежурства
проходили спокойно; Филомела потчевала Макналти и Богенбрума усыпляющими
средствами, а Эшер больше не предпринимал попыток остановить свое сердце.
У всех троих графики жизнедеятельности потихоньку возрастали. Ночью в
установленное время коконы Густава и Мориса встречались, и изобретатель
давал неофиту ответы на будоражившие того вопросы, понемногу снимая с него
непосильный груз парадоксов. Вейвановский попробовал связаться с
куратором, чтобы походатайствовать о дополнительном времени для
разговоров, но тот не отвечал. Такое случалось и раньше - начальство
вполне могло быть завалено работой в каком-нибудь совершенно
провинциальном углу галактики. И хотя отмеренных на беседы с Густавом
двадцати минут обычно не хватало, сборка интерферотрона параллельно с
ремонтом летательного аппарата шли планомерно, без загвоздок.
Через четыре дня гравитоплан был готов к полету, а все пространство
рабочего стола в пристройке занял прикрытый тканью макет интерферотрона.
Морис не рискнул запускать изобретение Эшера самостоятельно, не будучи
уверенным в своей хореоматической подготовке, тем более что Густав
советовал привлечь к работе с устройством Стива - после окончательного
выздоровления последнего. Сборка интерферотрона по-прежнему проходила в
тайне; Вейвановский надеялся, что Филомела забыла об увиденной инструкции.
Она однажды невзначай спросила Мориса о том, как обстоят дела с его хобби
и не сильно ли утомляют его дежурства. "Сплю почти весь день. До других
дел руки не доходят",- дал он, как ему показалось, очень ловкий ответ.
Вторым лицом, от которого надлежало скрывать интерферотрон, был Франц
Богенбрум. Густав не смог дать вразумительных объяснений, чем вызвано
такое желание, заметив только, что "из-за этой скотины" его разобрали по
винтикам и что как только Франц оклемается, пусть Филомела вытолкает его
отсюда ко всем чертям. "Если Стив его раньше не укокошит",- в заключение
выразил надежду Эшер. Таким образом, интерферотрон под покрывалом
дожидался, когда им сможет заняться Макналти, а, если верить прогнозам
главного врача, произойти это могло не раньше чем через три недели.
Морис был доволен результатами своих трудов. Если бы первые испытания под
наблюдением Стива прошли успешно, то после окончательной сборки
интерферотрон в своем новом воплощении представлял бы собой плоский
металлический чемоданчик с шифрующим замком. В прошлое ушла куча датчиков:
их роль выполнял кусок металлизированного синтетического полотна, в
структуру которого Морис удачно внедрил все необходимые зондирующие
элементы. Теперь вместо того, чтобы проявлять ловкость жонглера,
достаточно было просто подбросить вверх полотно, которое тут же
раскрывалось куполом на высоте десяти футов над землей. Храниться оно
должно было в небольшой нише внутри корпуса, а запасной кусок
предусмотрительно вкладывался в выемку на дне. После включения
интерферотрон показывал бы уже не сетку ячеек (хотя возможность такой
демонстрации оставалась), а окружающую местность в радиусе двадцати ярдов.
Оператору полагалось выделить интересующие кусок территории или объект, а
затем в возникавшем на экране хитросплетении траекторий выбрать
необходимые. Интерферотрон по-прежнему воссоздавал прошлое или показывал
будущее. Функции же изменения трасс и воздействия на отдельные ячейки были
запрятаны достаточно глубоко: на этом настаивал Эшер, опять-таки из
соображений безопасности. Морис, соглашаясь с изобретателем, все-таки не
мог понять, от кого или чего Густав оберегает интерферотрон,- остатки
населения планеты, на его взгляд, явно не могли представлять никакой
угрозы.
"Как будто все вокруг - сплошные профессора физики. Даже полиция не могла
разобраться в этой вещи, которая, собственно, для нее же и
предназначалась. Интересно, встречу я хоть одну живую душу в Оливаресе?" -
размышлял Морис при взлете. Он сидел в правом сиденье,- кабина неизвестно
зачем имела два места для пилотов, хотя при желании весь земной шар можно
было бы облететь на гравитоплане за шесть часов. Перед ним на
информационном табло выстраивался рельеф гор: в отличие от кабриоджета,
здесь показывались не устаревшие картографические данные, а реальная
местность. Вейвановский выбрал скорость 200 миль в час и высоту полета в
три мили, что, как он полагал, должно было обезопасить его от всяких
случайностей в виде неожиданно возникающих горных пиков. В этом темпе он
должен был достичь Оливареса спустя полчаса. За время своей жизни в
Тупунгато Морис не проявлял интереса к существованию других колоний,
полагая, что на незатопленных территориях должно было набраться как
минимум с десяток поселков. Однако по восточную сторону он за двадцать
минут полета насчитал всего два. Из интереса он переключил табло в режим
индикации человеческих организмов и удивился, увидев, что оба селения
безлюдны.
"Ваш кофе",- перед Морисом в низком поклоне стояла стюардесса с подносом в
руках. Вейвановский пробормотал слова благодарности и взял чашку. В этот
миг стюардесса с подносом исчезла, а у Мориса потемнело в глазах и сперло
дыхание. Он судорожно схватился обеими руками за горло. "Отсутствие
психонастройки",- тревожно замигало табло. Состояние полуобморока
продолжалось секунд пять, после чего вновь возникшая чашка упала
Вейвановскому на брюки, обильно залив их кофе: экипажам гравитопланов в
рейсе полагался мощный заряд бодрости. Морис выругался и, стряхивая капли
жидкости, приник к карте: этот опасный участок был практически на окраине
Оливареса. Неужели в городе люпусы начали выходить из строя? По правилам
психотехники, в любом случае должна была обеспечиваться минимальная
напряженность поля, даже если бы перестали работать девять десятых
психостанций, тогда как один люпус перекрывал участок площадью в двадцать
квадратных миль.
Гардероб Вейвановского был весьма скромен,- брюки военного покроя входили
в число немногих прочных предметов одежды, сохранившихся от прежних
времен, а качество автоматической стирки давно уже оставляло желать
лучшего. Поэтому, притормозив гравитоплан в центре Оливареса, Морис
запросил люпус о том, где в городе имеются антикварные магазины готового
платья и обуви. Получив список адресов, он начал их систематический облет.
На улицах Оливареса кипела деятельность элементалов, вырвавшихся наружу в
результате пробоев в психосреде: возле домов суетились толпы троллей,
гоблинов и гномов. У входа в первый магазин, куда направился Морис,
происходило нечто вроде массовой манифестации кобольдов, и он решил
немного изменить свой план. Подняв гравитоплан высоко вверх, Вейвановский
начал облет самых высоких зданий в городе,- поручение Эшера поневоле
пришлось выполнять первым. Покружив пару минут, Морис заметил на верхушке
девятиэтажного небоскреба небольшой нарост пирамидальной формы и посадил
машину рядом с ним. Он выкатил из багажного отсека транспортную тележку,
открыл люк и сошел по трапу прямо к пирамидке, под прочными стенками
укрывавшей действующий люпус. Психостанции традиционно размещались на
возвышенностях,- Морис прикинул, что еще штуки три в Оливаресе он
обязательно должен был найти. Защиты от посторонних посягательств люпусы
практически не имели: никому и в голову не приходило, что их могут украсть
или пытаться повредить. Поднатужившись, Вейвановский отбросил набок
защитную надстройку. Перед ним во всей наготе предстал люпус - последний
оплот цивилизации, один из скромных тружеников, в меру своих возможностей
обеспечивавших существование и досуг вымирающей человеческой расе. Люпус
имел вид непроницаемо черного конуса высотой два фута. Морису раньше
никогда не доводилось воровать психостанции: схватившись за край
основания, он еле-еле смог ее приподнять. Похоже, конструкторы применили
особое внутреннее уплотнение, что сократило габариты люпуса при неизменном
весе, который Вейвановский оценил в фунтов двести пятьдесят-триста.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг