жгучая боль в левое плечо. Не заметив, а почувствовав, что в него летит
вторая стрела, волк отпрыгнул в сторону и сразу метнулся вперед, навстречу
собаке, которая попыталась остановиться, чуть не перекувырнулась через
голову и оказалась боком к хищнику Он хватанул ее чуть ниже поджатых ушей,
за холку, мотнул головой, ломая шейные позвонки, и разжал зубы. Собака
завозилась на земле, кропя ее кровью и жалобно скуля. Вторая было кинулась к
ней на помощь, а потом развернулась и, поджав хвост, полетела под ноги
подбегающим людям. Волк грозно рыкнул ей вслед и метнулся к оврагу. Стрела
зацепилась за ветки терновника, волк взвыл от боли, которая парализовала его
тело, и покатился по склону оврага. Достигнув дна и остановившись, хищник
какое-то время лежал неподвижно, ждал, когда утихнет боль, потом осторожно
перекусил стержень стрелы как можно ближе к лопатке и поковылял на трех
лапах к реке. Людей и собак он не боялся: туман уже забрался в овраг и был
такой густой, что дальше носа ничего не разглядишь. Вода в реке оказалась
теплой и в то же время приятно освежающей рану. Волк старался плыть так,
чтобы течение било в правый бок, но все равно достиг берега намного ниже
того места, чем ему хотелось бы. Он побрел по мелководью вверх по течению.
Человеческие голоса и собачий лай зазвучали ближе, потом постепенно затихли.
Тогда волк опять переплыл реку. На этот раз плыть было труднее, и течение
снесло почти к тому месту, где пасся табун. Люди там разговаривали
поспокойнее, лишь собака брехала с прежними ненавистью и страхом. Волк
затаился в прибережных кустах, набираясь сил для последнего рывка.
Звезды на небе постепенно меркли, сливаясь со светлеющим небом, а луна
наливалась краснотой, словно кто-то, соскребая с нее снег, растирал до
крови. Волк смотрел на нее, сдерживая желание взвыть и жалел, что сегодня не
затмение, а то бы мог сожрать ее. В деревне запел петух, и его кукареканье
словно кнутом стегнула зверя, заставила подняться и зашкандыбать к своему
жилищу. Боль и торопливость подвели его: выбравшись из кустов на тропинку,
протоптанную по-за огородами, чуть не налетел на девушку. Она шла босая,
маленькие розовые ступни и белые точеные икры покрывали подтеки размоченной
росой пыли, подол сарафана был приподнят левой рукой, а правая лежала на
шее, будто девушка передавливала горло пальцами, чтобы сдержать крик радости
или горя, наверное, все-таки радости, потому что между двумя волнами
распущенных на грудь и закрывающих лицо, светло-русых волос проглядывали
припухшие, зацелованные губы. Волк отпрянул назад, в кусты, зацепившись за
ветки обломком стрелы и еле сдержав скуление, и затаился. Девушка, отпустив
подол, тоже замерла, потом убрала волосы с глаз, больших и черных, испуганно
посмотрела на кусты и стремительно побежала, обогнув их по высокой росистой
траве, отчего подол ее сарафана потемнел. Частое и глухое шлепанье ее пяток
вскоре затихло у большой новой избы, во дворе которой взбрехнула собака.
Волк выбрался на тропинку, посмотрел в сторону новой избы и поковылял в
противоположную. На другом краю деревни он свернул с тропинки в огород,
прилегающий к маленькой кособокой избушке в одно окно, стоявшей особняком от
остальных домов. Собаки во дворе не было, как не было и никакой живности в
полуразвалившемся хлеву и даже воробьи не гнездились в почерневшей от
времени и непогод стрехе, покрытой, словно коростой, темно-коричневыми
пятнами мха. Волк толкнул мордой незапертую дверь избы, вошел внутрь и лег
на земляной пол посередине. В избе были лишь стол да лавка, выстеленная
сеном.
Вот пропели третьи петухи - и волка вдруг закорежило, точно его
спутанным поджаривали на сковородке. Тихо поскуливая, сворачивался он
клубком, а потом резко, как пружина, разгибался и начинал сворачиваться в
обратную сторону, чуть ли не доставая носом до крестца, опять резко
разгибался и начинал сворачиваться вперед, постепенно увеличиваясь в
размерах и теряя шерсть. Когда первый луч солнца проник в окошко, выходящее
на восток, посреди избы лежал голый и мокрый от пота и крови мужчина лет
сорока, в спине которого торчала обгрызенная стрела. Мужчина повернул голову
влево, посмотрел на стрелу, попробовал выдернуть ее рукой. Она вспять не
шла. Тогда он поднялся, подошел к сложенной из бревен стене, нашел трещину,
расположенную примерно на уровне его пупа. Присев у стены спиной к ней, он
вставил конец стрелы в трещину и налег на стрелу так, чтобы она двигалась в
его теле вперед и вверх. От боли он закрыл глаза и закусил тонкую нижнюю
губу острыми желтоватыми зубами. Из обоих уголков рта потекли струйки
темно-вишневой густой крови, а со лба - крупные капли пота, которые
перебирались на вздувшиеся шейные жилы, а затем на бугры напряженных грудных
мышц, покрытых короткой рыжеватой шерстью. Чуть ниже левой ключицы под кожей
вспух маленький бугорок. Постепенно он становился все острее и выше, из
вершины, прорвав белую, незагорелую кожу, показалось черное влажное жало и
полилась темно-вишневая, тяжелая кровь. Рана словно сама по себе расширялась
и выталкивала наконечник стрелы, а заодно и кровь, которая залила левую
часть туловища и пах. Когда наконечник вышел весь, мужчина тяжело выдохнул
и, набрав полные легкие воздуха, схватил стрелу правой рукой и, яростно
зарычав, выдернул ее. Он сел, прислонившись спиной к стене и опираясь о
земляной пол правой рукой, в которой была зажата окровавленная стрела,
переломленная у наконечника, и, казалось, заснул, потому что вовсе не
обращал внимания на мух, облепивших подтеки крови на его груди.
Избу освещала лучина, пламя которой колебалоеь с запаздыванием, но в
такт порывам воющей за стенами метели. Хозяин в надвинутой на брови лисьей
шапке, холщовой рубахе навыпуск и портах сидел на лавке за столом и плел
силок из конского волоса, длинного и белого. Короткие и широкие пальцы с
серыми потресканными ногтями двигались неловко, часто упускали волосины, и
тогда мужчина недовольно шевелил мясистыми, вывороченными ноздрями. Работа
настолько увлекла его, что не услышал стук в дверь, а когда она заскрипела
петлями, открываясь, испуганно вздрогнул и прикрыл силок телом, будто был
застукан за кражей этого ловчего орудия.
В избу вошла женщина в белых валенках, длинном овчинном тулупе и сером
пуховом платке, повязанном так, что открытыми оставались лишь глаза, большие
и черные, с длинными ресницами, на которых быстро таяли снежинки. Снег лежал
и на платке, и на тулупе, и на валенках - казалось, что женщина нарочно
вывалялась в сугробе перед тем, как войти в жилище.
- Вечер добрый! - поздоровалась она голосом, немного приглушенным
платком. - Ну и метель! К утру по самые крыши снега навалит, из дому не
выберешься! - Стоя у порога, она отряхнула снег с тулупа и, поднеся ко рту
розовые ладошки, подышала на них через платок.
Хозяин не ответил на приветствие и даже не глянул на гостью, продолжая
горбиться за столом.
- Что ж сесть не предлагаешь?! - насмешливо спросила она. - Али не
рад гостю?!
Она прошла к столу, встала напротив хозяина и, наклонив голову к левому
плечу, заглянула ему в лицо. Пламя лучины, горевшей над столом, заколебалось
сильнее, будто изображало борьбу двух характеров, которая велась взглядами.
Мужской оказался слабее: хозяин потупился и сгорбился еще сильнее.
Женщина медленно закрыла глаза, стряхнув с ресниц маленькие, играющие
оранжевым светом капельки, и медленно открыла их.
- Зачем пришла - знаешь? - спросила она.
- Нет, - буркнул хозяин.
- Ну да, откуда тебе, бирюку, знать: ни в церковь, ни в лавку, даже к
колодцу не ходишь! - с издевкой произнесла она и, переменив тон на
серьезный, рассказала: - Сестру мою старшую замуж выдают. За моего...
Старшая ведь должна первой замуж выходить, приданого за ней больше дают -
вот он, сокол ненаглядный, и променял меня...
- Я-то тут причем?
- А при том, что не бывать ей его женой! Что хочешь сделай, а помешай!
Хоть зельем отворотным опои, хоть отравой, а разладь свадьбу!
- Нету у меня никаких зелий, к знахарке иди.
- Померла она осенью - али запамятовал?! - со злостью произнесла
гостья.
- У меня нету, - угрюмо повторил хозяин.
- Найдешь! - сверкнув черными глазами, приказала женщина. -
Расшибешься в лепешку, но найдешь. Хоть под землей... Или вся деревня будет
знать, что ты волкодлак.
Хозяин дернулся, будто его стегнули кнутом.
- Ты думаешь, я забыла, как летом столкнулась с тобой на тропинке?!
Или надеялся, что не признала?! .. Признала. Не сразу, правда. На
Спаса-яблочного - помнишь? - ехали мы с тятей в телеге, а ты навстречу
шел, лошадь еще от тебя шарахнулась. Зыркнул ты на нее - сердце мне и
подсказало: он! А потом увидела, как ты в речке умывался, шрам на лбу тер...
Да, должен ведь быть шрам и от стрелы! Ну-ка, заголи левое плечо!
Хозяин не пошевелился.
- Хватит и шапку с тебя снять, - продолжала она. - На загривке,
поди, шерсть волчья?
Хозяин не ответил, но силок выпал из его рук.
Гостья заглянула под стол, чтобы узнать, что упало.
- Не из хвоста ли кузнецова жеребца, того - белого в серых яблоках?..
Как кузнец за ним убивался, обещал всех волков в округе собственными руками
передавить! А ходить-то ему за обидчиком далеко не надо - до околицы всего.
Ох и обрадуется он! ..
- Чего хочешь? - оборвал хозяин.
- Я же сказала: зелье, чтоб свадьбу расстроить.
- Нету у меня зелий.
- Найди.
- Не знаю, где.
- Ну, тогда обижайся на себя! - произнесла она и сделала шаг в
сторону двери.
- Если б мог, разве б не достал! - взмолился он и впервые поднял
голову и посмотрел тусклым взглядом узких глаз в черные глаза женщины.
Взгляд был пристальный, обычно ни зверь, ни человек не выдерживали его,
но только не гостья. Переглядев волкодлака и, видимо, поверив ему, она
спросила:
- А порчу наслать можешь?
- Нет, я же не колдун.
Гостья презрительно хмыкнула и задумалась о чем-то, прищурив глаза.
- Зато ты - волкодлак, - тихо и нараспев, будто думала вслух,
произнесла она после затянувшейся паузы. - Из церкви будут возвращаться
мимо твоего дома - вот и встретишь, оборотишь свадебный поезд.
Хозяин удивленно посмотрел на нее.
- Это уже не твоя забота! - ответила гостья на его немой вопрос. -
Все, что угодно, лишь бы она не разула его!
Гостья развернулась на пятках и широким, мужским шагом вышла из избы.
Проводив ее взглядом, хозяин встал, подошел к висевшему на стене
колчану, достал из него новую стрелу, единственную из всех с трехгранным
наконечником, попробовал, остро ли жало, и ощерился в улыбке.
Снег слепил так, будто не только отражал солнечные лучи, но и делал их
ярче. Стоило задержать на нем взгляд, как начинали болеть глаза, а потом
переведешь его на что-нибудь другое - на спину возницы, допустим, - и
долго видишь темное пятно, а не белый кожух. Возницы стегнул кнутом по
широкому крупу гнедого коренника, и снег под полозьями заскрипел звонче, а
потом завизжал на повороте. Стала видна передняя тройка, в которой сидели
жених и невеста. Невеста оглянулась, почувствовав недобрый взгляд младшей
сестры, счастливая улыбка пожухла на ее лице, будто прихваченная морозом.
Старшая сестра отвернулась и крепко прижалась к жениху.
Вскоре впереди показались избы родной деревни. Мальчишки, застревая в
глубоком снегу и часто падая, побежали по улице вглубь деревни, закричали
"Едут!". Из домов выходили люди, кто останавливался на крыльце, а кто и за
ворота выбирался. Стоял у своих ворот и волкодлак. Узкие желтоватые глаза
его пристально посмотрели на свадебный поезд, потом на людей, стоявших у
соседних домов. В руках он держал лук и колчан со стрелами, будто собрался
на охоту. Он подождал, пока мимо пронесется первая тройка, встретился
взглядом с ночной гостьей, сидевшей во второй тройке, и еле заметно кивнул
головой. Заметив улыбку на ее лице, оскалился и сам.
Безмолвно поговорив с волкодлаком, младшая сестра почувствовала сладкую
истому, точно все уже произошло, а не предстоит еще. Она захохотала задорно.
Засмеялись и люди, стоявшие по обе стороны дороги, замахали руками и
что-то закричали, наверное, пожелания счастья молодым, но из-за скрипа
полозьев слова трудно было разобрать.
Радостные крики оборвались разом, люди отпрянули от дороги, кто-то
истошно завопил. Послышалось предсмертное хрипение лошади и испуганное
ржание другой. Младшая сестра вдруг осознала, что в одежде ей тесно и жарко,
задергалась, чтобы высвободиться. И еще младшую сестру мучила жажда крови,
утолить которую могли лошади - гнедой коренник, пытавшийся скинуть со спины
волка, почему-то наряженного в белый тулуп,. или пристяжные, отбивающиеся от
двух седых волков. Но вдруг внимание ее привлекла молодая волчица,
вспоровшая брюхо вороной пристяжной в первой тройке. Младшая сестра
спрыгнула с саней и побежала к ней, на мгновение удивившись, что
передвигается на четвереньках и подвывает по-волчьи.
Молодая волчица всунула морду в распанаханное лошадиное брюхо, сизые
кишки из которого вывалились на белый в ржавых пятнах снег и парили, и жадно
вцепилась в еще бьющееся сердце. Мотнув головой, оторвала его, теплое и
трепещущее, с трудом протолкала в глотку. И тут младшая сестра вцепилась ей
в шею, не дала проглотить добычу. Рот младшей сестры забило шерстью,
пахнущей хоть и волком, но приятно, зубы прокусили упругую шкуру и вошли в
мягкое мясо, наполнив рот приятным вкусом крови, уперлись в шейные позвонки,
с силой надавили на них - и послышался хруст. Сильное тело молодой волчицы
перестало дергаться, потянулось, точно в сладком зевке, и ослабло. Ярость и
жажда крови покинули голову младшей сестры, сменились приятной истомой,
расслабившей и ее тело. И тут младшая сестра опять напряглась, потому что
левый бок ее обожгло, и острая боль стремительно полезла вглубь, к сердцу,
остановив его. Свет в глазах померк, тело стало непослушны, но последним
усилием зубы были сжаты намертво.
a_cherno@chat.ru
Новую книгу Александра Чернобровкина "Чижик-пыжик" можно приобрести в
издательстве "ЭВАНГО". Тел/факс: (095) 921-06-73
Т А Т Ь
Глаза были разноцветные: правый черный, похожий на круглый уголек, а
левый светло-голубой или, скорее, белый с синей тенью, как снег по весне, и
были они как бы независимы друг от друга: могли смотреть в разные стороны,
или один - лучиться смехом, а второй - плакать, или один - моргать, а
второй - застыть в змеином взгляде. Находились они на круглом конопатом
курносом лице, обрамленном длинными, давно не стрижеными, льняными волосами,
худенького пятилетнего мальчика, одетого в мятую холщовую рубашонку,
латанную-перелатанную, с бахромящимися, короткими рукавами, из которых почти
до локтя выглядывали тонкие руки в цыпках. В цыпках были и ноги. Приподнимая
то одну, то другую, стоял мальчик на холодных досках крыльца маленькой
избушки с камышовой стрехой. Избушка находилась на краю села у изволока и
единственное подслеповатое окошко смотрело на реку, широкую и спокойную,
медленно несущую коричнево-зеленую воду между крутыми берегами. Вверх по
течению поднимались три ладьи, белопарусные, с по-лебединому выгнутыми
носами. На носу первой замер статный молодец с непокрытой головой и в
темно-синем кафтане. Тряхнув головой, словно отгоняя наваждение, молодец
повернулся лицом к избушке и встретился взглядом с мальчиком. В следующий
миг он передернул плечами, словно увидел что-то жуткое, и погрозил кулаком.
Мальчик, испугавшись, слетел с крыльца, побежал по теплой утрамбованной
земле подворья под защиту деда, который чинил конскую упряжь, сидя на бревне
у сарая. Дед был плешив, с редкой бороденкой клинышком, невысок и худ,
рубашка и порты казались на нем слишком велики, поэтому, наверное, и
подкатил рукава до локтей, а штанины до колен. Еле гнущимися пальцами с
желтоватыми ногтями, покрытыми серо-белыми трещинами, он связал два ремня,
попробовал узел на разрыв и потом только обратил внимание на внука,
наблюдавшего с пальцем во рту за его работой.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг