в фанерном панцире, другая - в нарисованной кольчужной рубахе. Они были
одинакового роста, но та, что в панцире, была пошире в плечах и с более
резкими чертами лица.
- У короля Хельгуса, - продолжал рассказчик, - было два сына, Рагнар и
Сигурд. Оба были славными воинами, никому не уступали ни на поле брани, ни
за чашей на пиру. Рагнар был непобедимый боец и приходился Сигурду старшим
братом. Сигурд же преуспел в тайных искусствах, но и меч держал как
следует. Когда они были вдвоем, ни один враг не мог им противостоять.
Оба брата проиллюстрировали слова рассказчика, пофехтовав с глухим треском
на широких деревянных мечах. Зрители ничем не выразили своих чувств,
безучастно наблюдая за происходящим на сцене.
- Пришло время сыновьям отправляться в ратный поход. Наскучило обоим
славой делиться, и решили попытать счастья порознь. Снарядили корабли,
паруса широкие наладили, погрузили оружие да припасы. Все как всегда, да
только на этот раз в разные стороны были повернуты головы драконов,
корабли венчающие. Рагнар погрузил на корму дружину отборную из
сотоварищей, в ратном деле преуспевших, числом немногую, но каждый в бою
десятерых стоил добрых воинов. Все они за Рагнара горой стояли, куда он,
туда и они, и добычу всегда привозили богатую.
Король на сцене приветственно помахал рукой широкоплечему в панцире, тот
отсалютовал в ответ, почтительно склонив голову. Поворотившись ко второму
сыну, монарх отступил на пару шагов, приложив ладонь к глазам и всем своим
видом выражая недоумение.
- Доволен король преславным витязем Рагнаром, старшим сыном доблестным, в
сраженьях удачливым. Но едва взглянул по другую сторону, где младший
Сигурд в поход снаряжался, как вскричал в великом изумлении:
- Что затеял ты, сын мой младший, отпрыск дражайший? Или не в поход
собрался ты - на прогулку праздную? Отвечай отцу, в великом он пребывает
изумленье, на тебя глядючи!
И весь народ, и старший сын с дружинниками замерли в молчании, ибо у
пристани легкокрылый кораблик покачивался, и парус на мачте был простой,
без священных ликов чуров-охранителей. И не то бы в удивленье, да только
пуста корма была на кораблике, ни матросов, ни дружинников. Одинокий стоял
Сигурд у руля и улыбался отцу с братом.
Кукла в нарисованной кольчужке пустилась в пляс; дробно ботая по помосту
деревянными сапожками, приседая и подскакивая, она выкрикивала что-то,
беспрестанно подмигивая зрителям. Те по-прежнему не выражали ни словом, ни
жестом ни одобрения, ни осуждения, что никоим образом не смущало кукол,
продолжавших разыгрывать свою цветистую сагу. Крупные капли падали с
зеленых прожилок кленовых листьев, между ними на сцену проливались мягкие
солнечные лучи, освещая актеров и декорации.
- Улыбнулся Сигурд, младший сын, - таинственно понизив голос, поведала
кукла-рассказчик, - сошел с корабля и пред отцом остановился, голову
склонив, сыновний долг отдавая. Затем отверз уста и такую речь молвил,
говоря слова доселе неслыханные:
- Не в гости собрался я, отец, и не на прогулку праздную. Хочу осуществить
поход особенный, коий давно я уже измыслил. Сколько ни ходили мы в набеги,
сколько ни рубились с братом Рагнаром по землям чужим, неприветным, глядь,
а богатства не нажили. Не из последних и мы у моря обретаемся, а слухи
ходят - есть земли иные, пастбища тучные, города богатые. Там, бают
странники, слыханное ли дело - купцам воровать да обманывать невыгодно,
сам-три возьмут честным промыслом против наших торгашей на ярманках. Хочу
в эти земли отправиться, поискать берега те, что, сказывают, сокрыты от
нас морем суровым. Затея моя рискованная, потому никого за собой и не
позвал, сгинуть можно очень даже запросто.
- Это тебе многоумие твое нашептало дело неслыханное? - неожиданно
взорвался на сцене король, отринув напрочь рассказчика. С этой минуты
действие переметнулось сразу на помост, а повествователь скрылся с глаз,
занавесив отверстие платочком в клеточку, с синего на зеленое.
- В наших землях, государь, "шибко грамотный" сродни ругательству
повелось, о том скорблю безмерно, - сурово молвил молодой Сигурд. - Поход
мой обещает трудным быть, но в случае удачи забудем прежнюю жизнь с
войнами да бражничаньями, с походами до смерти да погребальными кострами
до неба синего. Что до меня, то такая жизнь давно уже душу тяготит, ибо
есть у меня, помимо войн да пьянствования, иные устремления.
Куклы на сцене еще некоторое время пререкались на темы извечных споров
отцов и детей. Затем король, видимо, уяснил, что спорить с неразумным
сыном бесполезно, да и лицо можно потерять в присутствии подданных. Уяснив
же, он благословил Сигурда небрежным жестом, смахнув при этом фальшивую
слезу (тут сама природа активно вмешалась в действие, пролив на короля
обильный дождь с кленовых деревьев, кукла же оказалась неплохим
импровизатором).
Поклонившись родителю, Сигурд забрался на свой легкокрылый кораблик - его
роль играла раскрашенная доска с фанерным парусом и лошадиной языкастой
головой, долженствующей по задумке неизвестного режиссера изображать
огнедышащего дракона, - забрался и был таков, не забыв, впрочем,
обратиться к народу с кратким словом расставания. С братом Сигурд
попрощался тепло, но кратко, видно было, что между ними не было согласия
по поводу раздельности маршрута. Братья разъехались, а король с
несколькими куклами, усердно изображавшими блестящую свиту и почтительный
народ, уселись на лавки, всем своим видом выражая покой и умиротворенное
ожидание.
- Много времени прошло, не раз года сменили друг друга, - поведал
воротившийся из добровольного изгнания повествователь, - и вот наконец
возликовал народ, ибо вдали показался парус - то возвращался из далекого
похода Сигурд.
Куклы повскакивали с лавок и радостно загалдели, оборотившись спиной к
зрителям. Некоторые потрясали деревянным вооружением, а руководил общим
ликованием сам монарх, благосклонно взирая на спешащего к нему отпрыска и
помахивая царственной дланью с негнущимися пальцами. Восторги народа
умножились многократно, когда обнаружилось, что кораблик младшенького
доверху заполнен металлами драгоценными да каменьями самоцветными. Сигурд
одарил народ в меру приязней, кого и обошел дарами, а львиную долю
сокровищ сгрузили в королевские кладовые угрюмые и неразговорчивые
помощники, которых Сигурд привез с собой неведомо откуда. Королю эти люди
особого почтения не выказали, зато Сигурду в рот смотрели и каждое его
поручение выполняли мгновенно и без рассуждения.
- Вижу, вернулся ты с дарами богатыми, добычей славной. Знать, нашел свои
края неведомые с купцами честными да оборотистыми?
- Края везде одинаковые, - молвил Сигурд, - а купцы все одним миром
мазаны, одну выгоду им подавай, просто у каждого к ней свои пути
проторены. А что Рагнар, ужели не воротился из набега до сих пор? Вести о
нем не доходили до меня, и я уже начал тревожиться.
- Твой брат еще не возвращался, - сказал король, крайне довольный
расторопностью, с которой молчаливые люди Сигурда таскали в кладовые мешки
с драгоценностями. - Если вестей о нем не будет до конца этой весны, - при
этих словах одна из кукол пронесла над сценой большое фанерное солнце с
приколоченными длинными острыми лучами, раскрашенными в лимонно-желтый
цвет, - боюсь, придется отправлять на поиски корабль.
- Не тревожься, отец, - заверил почтительный сын, - если Рагнар не
воротится к этому сроку, я попробую выяснить, где он находится. У меня
есть книги, которые всегда помогали в таких случаях. Думаю, помогут они и
сейчас.
- Быть посему, - величественно провозгласил монарх, и общество тут же
удалилось передохнуть.
Рассказчик немного покривлялся для собственного вдохновения и нудной
скороговоркой отбарабанил все дальнейшее житье-бытье родителя: и пил, и
бражничал, и иными радостями не гнушался. Сын же затворился с любезными
его сердцу книгами, все глядел, глядел в них, да так ничего и не выглядел.
Во всяком случае, скоро он вылез из какой-то щели в кулисах с толстенным
пустым деревянным корешком в обнимку и поставил монарха перед фактом:
собрался, мол, опять в поход, старшого брата выручать, ежели он в беду
какую угораздился. Царственный папаша немного покочевряжился, но больше
для виду, тайно увлеченный яствами да прочими дорогими страстями, до
которых он был большой охотник, тем более за сыновний счет. Благословение
было получено незамедлительно, да сынок не особенно в нем и нуждался,
скорее соблюл ритуал, и мягко, но решительно отказался от предложенной
ратной силы в лице хмельных дружинников (тут массовка была особенно
впечатляюща и убедительна!). Неразговорчивые спутники Сигурда быстренько
погрузились на палубу, и кораблик отчалил без лишних церемоний, скрывшись
за фанерными волнами с грязно-белыми бурунчиками фанерной пены. Собрание,
в немалой степени удовлетворенное этим обстоятельством, облегченно
разошлось, и каждый поторопился к своим деревянным порокам и крашеным
соблазнам.
В эту минуту Травник привстал, видимо, намереваясь что-то сказать, но в
последний момент передумал и только огорченно махнул рукой. Молчун весело
расхохотался и убежал за деревья по нужде. Вернулся тихий, благостный и
чинно воссел на своей скамеечке, изредка почесываясь и отмахиваясь от
комаров и мошек. По-прежнему никто не обращал на Гвинпина никакого
внимания, его безмолвно приняли в круг, и он уже начал потихоньку
догадываться, что скорее всего это просто сон и неплохо бы досмотреть его
до конца, невзирая на некоторую странность как его событий, так и героев.
Эта несложная мысль словно отстранила Гвина от всего происходящего,
приподняла его над землей, над сценой, над поляной, и он сидел, как на
троне, на старой выщербленной доске, рассеянно внимая и чувствуя, как
холодеет его нос. Тут сцена принялась раскачиваться из стороны в сторону,
и кукле показалось, что сейчас мир перевернется и деревянные актеры
посыплются вверх тормашками. В следующее мгновение Гвинпин почувствовал,
что он уже сам висит вниз головой, и при этом его весьма энергично трясут,
словно собираются вытрясти из него что-то ценное, застрявшее в нем скорее
всего крепко и безнадежно. "Что это такое во мне может быть?" - удивился
Гвинпин, прислушиваясь к происходящему с ним как в теле, так и в душе.
- Вот-вот, именно душу я из тебя сейчас и вытрясу, - раздался над ним
добродушный бас. Это рыжебородый друид легонечко тряс его, заботливо
придерживая за задние лапы. Он приговаривал что-то в высшей степени
нравоучительное о птицах, о деревьях крепких пород и о мягкосердечных
натурах, совершенно не способных на жестокость и насилие по отношению к
меньшим братьям, пусть даже и куклам. Затем он поставил Гвинпина на землю
и крепкими пальцами ущемил ему клюв. - Ты что, приятель, отлучался, что
ли, куда? - вопрошал верный товарищ, сильно сжимая деревянный нос. - Ты
забыл прихватить с собой свою пустую тушку, этот бездонный футляр для
черт-те знает чего? Вернись, заклинаю тебя, полезай обратно в свое бренное
тело, уж будь так добр, старина!
Наконец Лисовин внимательно посмотрел на куклу и несколько раз провел
ладонью перед ее глазами из стороны в сторону. Гвинпин меланхолично
проследил за рукой взглядом и, почесав ластом зад, хрипло спросил:
- Что такое? По-моему, мне только что приснился сон... Или тебе, -
задумчиво добавил он, глядя безо всякого выражения на бородача. Тот только
покачал головой и указал на ближнюю рощицу.
- Вот оттуда я только что вернулся, дружище, за тобой. Ты торчал тут, как
пугало на заборе, будто тебя гвоздями приколотили к этой кочке. Туда же я
собираюсь вернуться, причем сейчас же, а ты можешь поселиться прямо тут,
уж коли тебе так полюбилось это место. Если же тебя еще что-нибудь
интересует в этой жизни, будь добр встать и поспешать за мной. Я полон
желания покинуть этот чертов лес, и как можно скорее. Уж слишком он яркий
да благостный, ровно его раскрасил кто, только больно уж щедрая рука
малевала. Пошли, одним словом.
Лисовин развернулся и отправился вдоль тонкой вьющейся тропы в сторону
светлой стены берез, умытых дождем и тихо шумящих просыхающей листвой. С
минуту постояв, Гвинпин двинулся следом, размышляя на ходу о странном сне,
что подсунул ему лес. Он никак не мог избавиться от ощущения, что он
проснулся не в своем теле, и все вокруг другое, а настоящая-то жизнь была
там, во сне, когда он сидел на мокрой деревянной лавочке у сцены, хотя бы
и зрителем, которого пока еще никто не принимает в расчет. Спина Лисовина
мелькала уже далеко впереди, и Гвинпин поневоле ускорил шаг. Словно по
иронии судьбы он тут же провалился в круглую ямку то ли от выкорчеванного
пенька, то ли тут когда-то был вкопан деревянный столбик. Фыркнув от
досады, Гвин выбрался из ямки и затрусил дальше, не оглядываясь и стараясь
держать в поле зрения желто-зеленую куртку Лисовина. На поляне рядом со
злополучной ямкой смутно темнела еще одна, спереди и сзади виднелись еще
две ямки, словно здесь когда-то были вкопаны лавки. Очевидно, они здесь
были давно, потому что некогда аккуратные круглые отверстия в земле уже
порядком осыпались и поросли лесными злаками и заячьей капусткой.
ГЛАВА 20
ПО ТЕЧЕНИЮ
Река текла ровно и широко, берега давно подсохли, и друиды шли ходко по
песчаным отмелям в глубь страны, сворачивая вслед за водой. Когда друиды
вышли из Подземелья, они даже не заметили, но и солнце теперь было на
месте, и исчезли уже порядком надоевшие желтые краски бесконечного заката.
Небо над головой было по-прежнему тусклое, сродни зимнему, но и Яна, и
остальных не покидало навязчивое ощущение близкого дождя, а потом тучи
непременно должны разойтись, и хлынет полузабытая голубизна. Деревья здесь
цвели вяло, в листве не было весенней сочности, ивы и тальник громоздились
широкими бурыми пятнами рощ, спускавшихся по самые стволы в воду.
Красноватая глина пробивалась сквозь песчаные откосы берегов, на другой
стороне с приглушенными криками носились вдоль обрывов
ласточки-береговушки, хлопоча вокруг своих круглых норок. Изредка на
поверхность воды поднимались большие и тяжелые жерехи, большие любители
ударить с пушечным грохотом хвостом по малькам-верхоплавкам. На родине Яна
жерехов называли боленями, у Коростеля дома был даже специальный сачок на
длинной палке для ловли зубастых боленей. Рыбы некоторое время плыли вслед
за друидами, а затем как по команде разом опускались в желтую глубину.
Людей не было видно, вдали иногда показывались убогие избы, но ни звуков
стада, ни иных признаков жизни среди этих черных развалюх Ян не заметил.
Впрочем, ничто теперь не задерживало внимание друидов надолго, отряд стал
подобен распрямившейся пружине, неуклонно набирающей скорость в
стремительном полете. Несколько раз след терялся, но друиды словно обрели,
подобно хорошей гончей, воздушное, "верховое" чутье, и не раз уже оно
выручало их, когда ручьи пересекали путь или дорогу преграждало болото,
скрывавшее под спокойной водой глубокую трясину, которую русины называли
"бучило". Травник был уверен, что в скором времени они настигнут зорзов.
Как они тогда будут действовать - Ян представить себе не мог, однако был
уверен, что у Травника обязательно на этот случай приготовлен план, а
может, и несколько - в зависимости от ситуации.
На исходе второго дня следы раздвоились. После минутного совета друиды
выбрали цепочку с меньшим количеством следов, и интуиция Книгочея не
подвела: спустя час ходьбы следы вновь соединились. По мнению Травника,
зорзы вряд ли умышленно запутывали следы, скорее несколько охотников
уходили за добычей в прибрежные леса. Однако никаких следов костра или
стоянки друиды не обнаружили. Так или иначе, следы были по-прежнему
отчетливы, и друиды шли быстро и, кажется, не чувствовали усталости. За
всю свою жизнь Ян никогда не шел так быстро и, главное, так долго, даже
когда пришлось выходить из окружения и людей гнал вперед слепой,
безрассудный страх перед неминуемой смертью. Общий ритм движения передался
и ему, и Ян, и без того неплохой ходок, черпал силы в спокойной
уверенности друидов, которые заметно превосходили его в умении быстро
двигаться в лесной и холмистой местности. Ни одна преграда не задерживала
их надолго - друиды, обладавшие разносторонними знаниями и навыками, умело
применяли способности каждого, подобно руке, каждый палец которой играл
свою особую роль в крепком кулаке.
Ключ по-прежнему висел у Яна на шее, старый металл нагрелся от тела, и
только. Коростеля не покидала мучительная мысль о предательстве, и он
несколько раз порывался поговорить об этом с Травником, но друид
отмалчивался, не отрицая и не соглашаясь с доводами Яна. Тот много
размышлял над словами Гвинпина, но проникнуть в замыслы Птицелова
Коростель не мог. Однако он с ужасом осознавал, что соглядатаем зорзов в
отряде мог оказаться любой, кроме него самого, разумеется. Ян нервничал,
переживал, но поделиться своими сомнениями ни с кем не мог - Травник
запретил строго-настрого.
Между тем Лисовин и Гвинпин уже вторые сутки шли через лес, который,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг