Я же, прикрыв лицо концом скатерти, еле сдерживалась, чтобы не фыркнуть на
весь стол. Верно глаза мои красноречиво смеялись, потому что бабушка не
менее красноречиво погрозила мне пальцем через весь стол.
Очередь дошла, наконец, до меня.
Дедушка поднялся еще раз с полной чашей вкусной сладковатой влаги и,
вперив в меня любящий, ласковый взгляд, произнес торжественно и нежно:
- Много на небе Аллаха восходящих вечерних звезд, но они не сравнятся
с золотым солнцем. Много в Дагестанских аулах чернооких дочерей, но красота
их потускнеет при появлении грузинской девушки. Немного лет осталось им
красоваться! Она придет и - улыбнется восточное небо. Черные звезды - глаза
ее. Пышные розы - ее щечки. Темная ночь - кудри ее. Хвала дочери храброго
князя! Хвала маленькой княжне Нине Джаваха-оглы-Джамата, моей внучке!
Дедушка кончил. А я сидела как зачарованная. Ко мне относилось это
восхваление, точно к настоящей взрослой девушке. Моя радость не имела
предела. Если б не гости, я бы запрыгала, завизжала на весь дом и выкинула
что-нибудь такое, за что бы меня наверное выгнала из-за стола строгая
бабушка. Но я сдержала себя, степенно встала и не менее степенно
поблагодарила милого тулунгуши:
- Спасибо на добром слове, дедушка Магомет!
И все - и гости, и родные, и мой милый отец не могли не улыбнуться
ласковой улыбкой маленькой девочке, игравшей во взрослую.
После обеда тот же молоденький хорунжий начал рассказывать, как он
приехал на диком горном скакуне, не подпускавшем к себе никого другого.
Эта лошадь была его гордостью. Он прозвал ее Демоном за ее отчаянную
злую непобедимость.
- Удивительный конь! - говорил хорунжий. - Мне привел его в подарок
один горец. Он поймал его арканом в ту минуту, когда он со своим диким
табуном носился по Долине. Мне стоило много труда объездить и усмирить его.
И он стал покорен мне, как своему победителю, но только мне одному и никому
больше. Остальных он не подпускает к себе. Два наших офицера чуть было не
поплатились жизнью, когда вздумали обуздать моего Демона...
- Вздор! - воскликнул мой отец. - Послушай, Врельский, ты позволишь
мне попробовать объездить лошадь?
- Это безумие, князь, рисковать таким образом, - попробовал уговорить
хорунжий.
- Прикажи привести коня!
- Князь Джаваха, зачем рисковать по-пустому, - пробовал протестовать
молодой казак.
- Господин хорунжий, повинуйтесь вашему командиру! - притворно-строго
приказал отец.
- Слушаю-с, господин начальник! - и, сделав по-военному поворот налево
кругом, хорунжий пошел исполнять приказание отца.
Все гости столпились вокруг последнего. В полку знали Демона - лошадь
Врельского, - и действительно никто еще не отваживался проскакать на нем.
Все поэтому боялись, что затея моего папы может окончиться печально.
Молодая баронесса подняла на отца умоляющие глазки и тихо просила его
изменить его решение. Только взоры дедушки Магомета да юных Израила и Бэллы
разгорались все ярче и ярче в ожидании отчаянно-смелого поступка отца.
К крыльцу подвели Демона.
Темно-вороной масти, с дрожащими, красными, точно огнедышащими
ноздрями, с черными глазами, сыплющими искры, весь дрожащий с головы до
ног, он вполне оправдывал свое название. Два казака-мингрельца еле
сдерживали его.
Отец смело направился к коню и взял повод. Демон задрожал сильнее. Его
карий глаз косился на человека. Весь его вид не предвещал ничего хорошего.
Отец встал перед самыми его глазами, и смотрел на него с минуту. Потом
неожиданно занес ногу и очутился в седле. Демон захрапел и ударил задними
ногами. Мингрельцы выпустили повод и бросились в разные стороны. В ту же
секунду конь издал страшное ржание и, сделав отчаянный скачок, сломя голову
понесся по круче вниз, в долину.
Два вопля потрясли воздух. Один вырвался из моей груди, другой из
груди молодой баронессы.
- Он убьет его, он убьет его! - шептала она, закрывая глаза, и
судорожно билась на груди своей матери.
Я не билась и не плакала. Но вся моя жизнь перешла в зрение. Я не
спускала глаз со скачущего по долине всадника на беснующемся диком коне, и
что-то стонало и ныло внутри меня.
"Святая Нина! Пречистая просветительница Грузии! Спаси его! Сохрани
его! Возврати мне его целым и невредимым!" - шептали мои побелевшие губы.
- Иокши, славно, девчурка! Умеешь быть настоящей джигиткой, - услышала
я подле голос дедушки Магомета.
Но на этот раз его похвала прошла незамеченной. Я была в ту минуту
олицетворением молитвы и страха за моего дорогого, любимого папу.
Но вот показалось белое облачко пыли. Вот оно ближе, яснее... Вот уже
виден синий с золотым шитьем казачий кафтан отца... Он едет ровным,
растяжным галопом... Вот уже можно различить коня и всадника... Еще немного
- и он здесь, он рядом!
Его лицо бледно и весело, хотя следы утомления видны на нем. Но что
сталось с Демоном? Он весь покрыт белой пеной... Его дыхание тяжело и
прерывисто. Глаза, гордые глаза непобедимого, дикого скакуна, полны
вымученного смирения. Мой смелый отец усмирил его.
- Браво, браво, князь Георгий! Молодец, батоно! Смелый, ага! - кричали
и русские офицеры и наши дагестанские друзья.
- Папа! - могла только выговорить я.
Он обнял меня одной рукой, а другую протянул баронессе, словно ожившей
при его возвращении.
О, как я гордилась им - моим героем отцом!..
А между тем уже из дому неслись звуки чиунгури и зурны, призывающие
гостей к лезгинке, начинающей каждый бал в домах Грузии. Им вторил
потихоньку военный оркестр, приехавший из Гори к своему командиру. Изредка
раздавались выстрелы винтовок: это Михако салютовал отцу.
Когда все пошли в дом, я осталась на балконе. Мне так много хотелось
сказать папе, я так переволновалась за него и так восхищалась им, что не
могла утаить в себе всех моих разнородных ощущений. Но он пошел в дом,
предложив руку молодой баронессе и как бы позабыв обо мне.
- Маленькая княжна, первую кадриль со мною, - услышала я веселый оклик
хорунжия Врельского.
- Нет, ступайте, я не хочу танцевать! - произнесла я полупечально,
полусердито.
- Но ведь папа вернулся здоровым и невредимым, - не отставал офицер, -
почему бы и вам не поплясать немножко? Или вы боитесь бабушки?
О, это было уже слишком!
Я сверкнула глазами в его сторону и твердо произнесла:
- О, я не боюсь никого в мире! Но танцевать я не желаю!
Он посмотрел с недоумением на маленькую злую девочку и, пожав плечами,
присоединился к гостям...
Из залы неслись звуки лезгинки. Я видела из моего темного угла, как
мелькали алые рукава бешметов: это Бэлла плясала свой национальный танец с
князем Израилом. Но я не пошла туда, откуда неслись призывные и веселые
звуки чиунгури и звенящие колокольчики бубна. Я осталась на балконе,
пытливо вглядываясь в кусты пурпуровых роз, казавшихся совсем черными при
бледном сиянии месяца.
Вдруг раздался скрип двери, звон шпор, еле уловимый, как дыхание,
шелест платья и... все смолкло.
На балкон вошла юная баронесса в сопровождении моего отца. Я хотела
скрыться, но какое-то жгучее любопытство приковало меня к месту. Баронесса
опиралась на руку папы и смотрела в небо. Она казалась еще белее, еще
воздушнее при лунном свете.
- Итак, вы вручаете мне свою судьбу, - ласковым шепотом произнес отец.
- Я верю и сознаю, что не легко вам будет это. Особенно трудно вам будет
поладить с Ниной и стать для моей девочки второй матерью. Нина - дикий
цветок. Привить его к чужой почве будет трудно. Но с вашим уменьем, с вашей
мудрой головкой вы добьетесь ее любви, я в этом уверен. А раз она полюбит,
то делается мягкой, как воск. Она добрая девочка. У нее настоящее южное
отзывчивое и преданное сердечко.
- Зачем вы мне все это говорите, князь... Я уже люблю Нину, как родную
дочь.
- Спасибо вам за это, Лиза! Я уверен, что моя дочурка полюбит свою
новую маму.
Я видела ясно, как, говоря это, отец склонился в руке баронессы.
- Она уже знает о нашей свадьбе? - помолчав, спросила баронесса.
Я не слышала, что ответил на это отец, потому что в ушах моих что-то
шумело, звенело и кричало на несколько ладов. Я плохо сознавала: были ли то
звуки доносившейся из залы лезгинки, или то билась и клокотала в мозгу
разгоряченная кровь...
Яркой огненной полосою пронизывала меня мысль: "Мой отец женится, у
меня будет новая мама!" Эта мысль показалась мне ужасной, невыносимой...
- Нет, нет, я этого не переживу...
Я готова была крикнуть: "Я не желаю новой мамы, не желаю иметь
мачеху!"
Однако у меня хватило мужества скрыть мое волнение пока они не ушли.
Но лишь только дверь скрипнула за ними, я с ловкостью кошки бросилась
в сад, обежала его кругом, очутилась во дворе и по черному ходу пробралась
в самую дальнюю комнату. Сюда смутно долетали звуки военной музыки,
сменившей родную чиунгури. Лучи месяца слабо проникали через кисейные
занавески окна. В углу стояла тахта. Я бросилась на нее, билась головою о
ее подушки, стучала ногами по ее атласным валикам и задыхалась от рыданий.
Мне казалось, что произошло что-то особенное, отчего должен рушиться
потолок, должны раздвинуться стены...
Но ничего этого не случилось... Только близко около меня послышался
стон.
Я вздрогнула от испуга...
Стон повторился... Нет, не стон, а нежный голос, похожий на шелест
ветерка:
- Нина!
Тогда я поняла, что меня звал Юлико, лежавший в соседней комнате. И
странное дело, мои страданья как-то разом стихли. Я почувствовала, что там,
за стеною, были более сильные страдания, более тяжелые муки, нежели мои.
Юлико терпеливо лежал, как и всегда с тех пор, как упал, подкошенный
недугом. До него, вероятно, долетали звуки пира и музыки и веселый говор
гостей. Но о нем позабыли. Я сама теперь только вспомнила, что еще накануне
обещала принести ему фруктов и конфект от обеда. Обещала и... позабыла...
Вся красная и смущенная за мою оплошность, перешагнула я порог его
комнаты.
Лучи месяца серебрили его белокурую головку. Он казался бледнее и
меньше среди своих белых подушек, при мерцающем полусвете наступающей ночи.
- Тебе хуже, Юлико? - спросила я, на цыпочках приближаясь к нему.
- Мне хорошо, - сказал он, - я только хотел вас видеть.
- Сейчас я сбегу вниз и принесу тебе орехов и шербета. Хочешь?
- Нет, кузина... я не хочу сладкого... а если вы мне принесете кусочек
мяса, то буду вам очень, очень благодарен!
- Мяса? - удивилась я.
- Да... или немного чади! я очень голоден... я целый день не ел
сегодня.
Мое сердце сжалось от боли. Боже мой, о нем позабыли!
Бедный Юлико! Бедный маленький княжич, голодающий на своей роскошной
постели, покрытой гербами своего великого рода!
О нем позабыли!.. Слезы жалости жгли мне глаза, когда я сбежала вниз,
громко крича перепуганной Барбале, чтобы отнесли обед маленькому князю.
Когда я вернулась в сопровождении Андро, несшего тарелки с жарким и супом,
Юлико казался взволнованным.
- Андро, - приказал он своему слуге, - поставь все это и иди... Мне
больше ничего не надо.
Как только Андро вышел, он схватил мои руки и залепетал тревожно:
- Ради Бога, никому не проговоритесь, Нина, ради Бога! А то бабушка
рассердится на Родам и Анну, что они забыли накормить меня сегодня, и их,
пожалуй, прогонит из дому!
Он ли говорил это? Какая перемена случилась с моим двоюродным братом?
Он ли это, поминутно жаловавшийся на меня то отцу, то бабушке за мои
проделки?
Я его просто не узнавала!
- Что с тобой, Юлико, - вырвалось у меня, - почему ты стал таким
добрым?
- Ах, не знаю, - возразил он тоскливо, - но мне хочется быть добрым и
прощать всем и любить всех! Когда я лежал голодный сегодня, у меня было так
светло на душе. Я чувствовал, что страдаю безвинно и мне было чудно хорошо!
Мне казалось временами, что я слышу голос Дато, который хвалит меня! И я
был счастлив, очень счастлив, Нина!
- А я так очень несчастна, страшно несчастна, Юлико! - вырвалось у
меня, и вдруг я разрыдалась совсем по-детски, зажимая глаза кулаками, с
воплями и стонами, заглушаемыми подушкой. Я упала на изголовье больного и
рыдала так, что, казалось, грудь моя разорвется и вся моя жизнь выльется в
этих слезах. Плача, стеная и всхлипывая, я рассказала ему, что папа намерен
жениться, но что я не хочу иметь новую маму, что я могу любить только мою
покойную деду и т.д., и т.д.
Он слушал меня, упираясь локтем на подушки и поглаживая тонкими
высохшими ручками мои волосы.
- Нина, Нина, бедная Нина! Если б ты знала, как мне жаль тебя!
Тебя!
Он говорил мне ты, как равный, и это меня ничуть не оскорбляло.
Тут не было пажа и королевы, тут были две маленькие души, страдающие
каждая по-своему...
Когда мои рыданья затихли, Юлико погладил меня по щеке и ласково
произнес:
- Ну вот, ты успокоилась. Я буду говорить тебе ты, потому что люблю
тебя, как Дато, а Дато я говорил ты.
- Говори мне ты, - разрешила я и потом жалобно добавила с полными слез
глазами: - и люби меня, пожалуйста, потому что меня никто больше не любит.
- Неправда, Нина, тебя любит твой отец... Ты это знаешь! А вот у меня
никого нет, и никто не любил меня никогда во всю жизнь.
Все это было сказано так грустно, что я забыла о своем горе, и с
сердцем, сжимающимся от жалости, обняла и поцеловала его.
Мы сидели, крепко обнявшись, когда к нам вбежала запыхавшаяся Бэлла.
От нее так и веяло жизнью и весельем.
- Одна лезгинка, два лезгинка, три лезгинка и все Бэлла, одна Бэлла, -
считала она со смехом. - Больше никто не хочет плясать... Иди на выручку,
красоточка-джаным!
- Нет, я не пойду.
- Как не пойдешь? Тебя всюду ищут. Бабушка приказала.
- Скажи бабушке, что я не пойду. Скажи ей, что я посадила большое
пятно на платье и не смею выйти. Скажи, голубушка Бэлла!
Она удовлетворилась моим объяснением и побежала вниз, ликующая и
радостная, словно сияющий день.
Мы притихли, как мышки. Нам уже не было грустно. Мы тихо посмеивались,
довольные тем, что нас не разлучили.
Горе сближает. В первый раз я предпочла общество двоюродного брата -
веселой и смеющейся Бэлле.
Глава X
Смерть Юлико. Моя клятва
Юлико умирал быстро и бесшумно, как умирают цветы и чахоточные дети.
Мы все время проводили вместе. Бабушка, довольная нашей дружбой, оставляла
нас подолгу вдвоем, и мы наперерыв делились нашими впечатлениями, беседуя,
как самые близкие друзья. Белая девушка, иными словами - баронесса
Елизавета Владимировна Коринг - часто посещала наш дом. Завидя издали ее
изящный шарабанчик, так резко отличающийся от грубых экипажей Гори, я
опрометью бросалась к Юлико и тоскливо жаловалась:
- Она опять приехала! Опять приехала, Юлико.
Он успокаивал меня как умел, этот глухо кашляющий и поминутно
хватающийся за грудь больной мальчик. Он забывал свои страданья, стараясь
умиротворить злое сердечко большой девочки. А между тем предсмертные тени
уже ложились вокруг его глаз, ставших больше и глубже, благодаря худобе и
бледности истощенного личика. Он раздавал свои платья и воротнички прислуге
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг