Хватит, постоял, подержал в руках легкое и вое легче становящееся тело
жены. И с ним все выпустил из рук, вырвали, точнее. Теперь пусть другие -
кто хочет - встречаются и разлучаются, женятся, радуются, рожают детей и
оплакивают друг друга. С него довольно. Убивать он перестал, но и сам
приобретать да терять зарекся.
Так, чередуя хорошее с плохим и разбавляя этот коктейль обычным,
тянулось время. Во всяком случае, вечерами они разговаривали. А дни У
проводил по-своему. С утра скатывался с горки, ловил в заливе на завтрак
фауну, какая попадалась. Женщина готовила. У завтракал и шел к дороге в
надежде обрести телу заряд бодрости, а душе успокоение. Шел и находил,
естественно, как все ищущие. Тем более, что за многочисленные, хоть и
быстротечные годы жизни развился в нем безошибочный инстинкт,
подсказывающий направление.
Вот отряд движется по дороге. Оттуда - туда. Усталые солдаты, бодрый от
молодости и сознания значимости начальник сотни. У вышел отряду наперерез,
встал посреди дороги, широко раскинув руки, закричал драматически: "Не
пущу!" - и замер. Солдаты мгновенно подтянулись, сжали в руках оружие.
Встревожился офицер, скомандовал что-то необходимое сержанту. У стоял
посреди дороги, как монумент. Солдат рванул его за грудь. "Сволочи! -
заорал У. - Гады! Я сейчас уничтожать вас буду!" И замахнулся. Тут его
стали бить - не потому, что действительно испугались, а чтобы подготовить
к разговору с командиром, с безобидной, в общем-то, целью. Но У
сопротивлялся долго и изобретательно, и его побили по-настоящему. Он упал
на землю, сбитый с ног квалифицированным ударом привычного к драке
человека.
- Ты кто такой? - спросил начальник сотни.
- Какая разница? - дерзко ответил У. - Человек я.
- Почему кричал? - поинтересовался офицер.
- Я - человек, а вы - солдаты, - пояснил У. - И идете не с добром.
Убивать идете таких же, как я, людей. Долг мой вас остановить.
- Псих, - определил сержант, поотвыкший в походе от дисциплины. -
Всыпать ему и бросить тут?
- Взять с собой, - подумав, ответил молодой начальник сотни.
Еще одно откровение У
- Человек - существо среднего рода. Средний человек: рост средний,
возраст средний, особые приметы внутри, семейное положение в зависимости
от страны, национальности, вероисповедания. Убеждения средние: то, что
запомнил в детстве. Люди - ноты: осьмушки, четвертушки, половинки. Сидят
на линеечках, как воробьи, и проявляются по очереди. Записана этими нотами
музыка общественного движения.
То, что я слышу, - запись на ленте, истертой и облезлой. То, что я вижу
- оборванная и склеенная неоднократно, выгоревшая под жестким светом
вольтовой дуги кинолента. То, что я думаю - мятая, замызганная перфокарта,
где непробитая, где пробитая лишнего и, кажется даже, траченная жуком.
Есть такой жук, специализируется по картону. Чем я хожу, господи? Это -
ноги!
У связали и повели на веревке, как ручного зверя. Пленный не дикий
зверь, чтобы сразу его убивать, и не человек, как все. Поэтому пленников
водят на веревках и под конвоем, как водят ручных зверей, не очень
страшных, но и не безопасных.
Так вели его, пока дорога не свернула над обрывом, глубоким и крутым.
Здесь У, до времени тащившийся на веревке довольно спокойно, обогнал
конвоира и ударил его ногой, потому что руки у него были связаны. Солдат
веревку выпустил и схватился за меч, а У подбежал к краю обрыва и прыгнул
как мог далеко, метясь на камни внизу.
Доставать его очевидный труп солдаты не стали, пошли дальше.
У полежал немного. Разорвал, отдохнув, веревки и пошел домой, довольный
проведенным временем и собой.
А вот отряду не дано было дойти до места назначения спокойно. Чуть
отошли они от обрыва - места предполагаемой гибели У - как встретился им
еще один путник: бодро шагавший по дороге, мужчина средних лет в
потрепанной хламиде, длинноволосый и с длинным же посохом. "Остановитесь!
- закричал встреченный солдатам, вздев свободную от посоха руку. -
Остановитесь, туда ли вы идете!". Этого долго бить не пришлось, и вскоре
отряд продолжал свой путь, а солдат, упустивший У, зло дергал веревку,
когда пленный замедлял шаг или пытался заговорить.
У тем временем шел по лесу и решал схоластический вопрос: кому лучше,
тем, кто погиб в той, великой войне, прославленной в народной памяти,
увековеченной - или тем, кто погибал сейчас в войне необъявленной, вроде
бы и не существующей, но самой что ни на есть настоящей. Гражданской.
5
Снова гость пришел к порогу У, нежданный, незваный. Желанный. Далекий и
старый друг. Он присел на пороге и в ожидании хозяина смотрел на сосны и
за сосны, туда, где внизу пряталась долина, туда, где заходило солнце.
- Красиво тут у тебя солнце заходит, - сказал он отшельнику, когда тот
вышел на поляну перед пещерой. Просто сказал, без неловких радостей
встречи.
- Красиво, - согласился У. - Иногда смотришь-смотришь и хочется все это
нарисовать. Только вот цвет не передашь: сосны розовые. Где ж это видано и
кто ж в это поверит - розовые сосны?
- Да, - протянул гость завистливо. - Сидеть бы тут и с места не
сходить. А зимой, наверное, еще лучше.
- Да, - опять согласился У. - И воздух не то что по твоим пустыням и
болотам. Слышь, Пастырь, давай поменяемся! Ты мне свой посох и суму. Я
тебе пещеру. Объяснишь наскоро, чем ты там толпу в обалдение приводишь, и
буду учить. Как там в заветах: забирая с собой из того, что дадут, только
еду, чтоб добраться до другого жилища, да сандалии, да одежду, когда
обветшает прежняя, а второй одежды не брать и в одном дому две ночи не
останавливаться, но идти и учить, доколе ноги ходят и уста глаголят...
Верно ли? А то память на старости лет - сам знаешь.
- Что-то ты невеселый, - сказал Пастырь. - Может, душу хочешь открыть?
- А ты в своем амплуа, - откликнулся У. - Здравствуй, отче! - и
поклонился, коснулся рукой земли у ног прибывшего, широким жестом приложил
руку к сердцу и ко лбу. Все это выглядело шуткой, да шуткой, наверное, и
было. Почти.
- Да и ты не меняешься, - безнадежно махнул рукой гость. - Кто это там
у тебя?
- Баба, - не вдумываясь, ответил У. - Женщина, - поправился.
- С чего это вдруг? - удивился Пастырь.
- А, странница, - объяснил У. - Как это? "Примите же странника яко отца
утерянного и вновь обретенного в дом ваш, и служите ему доколе будет он
жить в доме вашем, как служили бы отцу вашему". Правильно?
- Чепуха, - вынес вердикт гость. - И вое-то ты врешь, и никак не
остепенишься. Ну, веди, угощай! Идти вашими дорогами, легко ли?
- Угу, - подтвердил отшельник. - Пойдем, угостимся, чем бог послал, а
заодно и проверим, любит ли он тебя, помнит ли и послал ли в предвидении
твоего прихода чего сверх обычного. Или запамятовал.
- Здравствуйте, - церемонно представился гость женщине. - Я вашего
друга старый знакомый.
Женщина посмотрела на вошедшего расширяющимися глазами и кинулась из
пещеры вон.
- Что это она? - не понял У.
- Бабы лучше знают чего и когда, - ответил гость. - А зачем - ты их
лучше не спрашивай, ничего путного не добьешься, потому как не думают они,
а чутьем чуют.
Женщина скоро пришла: принесла лохань чистую и кувшин, принялась ноги
мыть гостю. Тот сидел, подобрав длинную хламиду, а У не вмешивался, хотя
недоумевал. Особого почтения на первый взгляд Пастырь не должен был
вызывать. Был он сравнительно молод, тридцати с небольшим на вид, волосы
носил длинные и не заплетал, не убирал, шапки не надевал вовсе. Глаза у
него, правда, большие были и ясные, да что в них, в глазах-то? Навидался У
за долгую жизнь больших и чистых глаз, и сами по себе они ничего еще не
значили.
Странник, проповедник нищий и усталый, - а она омыла гостю ноги,
вытерла их чистой своей кофтой, потому что не имелось в пещере лишних
тряпок, да и нужных тоже. Потом на стол накрыла и служила гостю и
отшельнику, пока не утолили первый голод и не продолжили беседы. А тогда
села, и глядела, и слушала не слыша, не вникая.
- Ну, как тут у вас? - поинтересовался Пастырь.
- Суета, - не одобрил У. - Как с ума посходили опять: по дороге солдаты
туда-сюда мечутся. Видел, наверное?
- Встречал, - признал гость. - До тебя не доходя, замели меня. Я,
правда, сам к ним привязался. Веришь ли, три дня учил, пока на путь
направил. Да не наставил - направил лишь. А не хотелось мне на них время
убивать: к тебе шел.
- Отпустили? - спросил У.
- Куда денутся, - подтвердил тот. - Хотел было пострадать, да привычка
у здешних солдат головы рубить. Ну, распните меня, ну, расстреляйте,
сожгите, в конце концов, но рубить? Голову оттяпают, а потом приставят ли,
да как приставят, да ту ли? Гадательно. - Оба посмеялись.
- Пришлось перевоспитывать, - продолжал Пастырь. - Поговорил с ними.
Видимо, беспорядки здесь какие-то, а во главе всего некий Я. Не знаю уж,
на кого он работает, соседи ли его оплачивают или ваш правитель левой
рукой, о которой правая не ведает.
- Нет, - поморщился У, - это сын мой. Ни на кого он не работает. Просто
дурак.
- Дурак? Это плохо, - погрустнел Пастырь. - Добра он не делает.
Провокацией это называется, знаешь?
- Знаю, - нехотя признался У, - от него и слышал. Он как раз на
провокацию уповает, на умножение зла. Он - их режет, они народ давят,
народ в конце концов возмутится и свергнет. Говорил я ему: когда-то еще
свергнут, а кровь сейчас льют - чем дальше тем больше - из-за него,
дурака, не в последнюю очередь.
- Да и свергнут, - задумчиво сказал гость, - тоже радости мало. Свято
место пусто не бывает, а уж крови при этом... Все прежнее просто не в
счет.
- Знаю, - кивнул У, - тут уж счет другой начнется.
- Сын у тебя, однако, - подумал вслух Пастырь. - Впрочем, если
встретимся, поговорю я с ним. Приходилось мне с подобными сталкиваться.
Нужные они правителям люди, даже если сами правители этого недопонимают.
Меня раз с таким вот вместе казнить собирались, так меня казнили, а его
выпустили: мятежника, убийцу. Интересный был тип, вот только времени
поговорить с ним по-настоящему не было.
- Обидно?
- Нет. Я, кстати, слышал, что он уехал в метрополию и вел вполне
добропорядочное существование. Может, своим умом дошел... Теперь уже не
узнаешь, краток век человеческий. А с сыном твоим поговорю. И вообще, мне
здесь многое любопытно показалось. Ты мне общую картину здешних событий
дать можешь?
- Не могу, - сказал У, - я давно уже ни с кем не общаюсь. Неинтересно
мне как-то. Нового не жду, а о чем спрашивать?
- Это ты зря. Пожалуй, нового и не много, но кое-какие нюансы всегда
появляются. Веяния неожиданные. А у нее ты спрашивал, а? - Пастырь кивнул
на женщину. - Она ведь недавно у тебя? И не от хорошей жизни сюда пришла.
- Мы разговаривали, - ответил У. - Но так, смутно. Общей картины
женщина все равно дать не может, а детали мне ни к чему. Зачем человеку в
душу лезть? И без меня любителей спрашивать и специалистов развелось -
хоть отбавляй.
- Ты не прав, - мягко настоял гость. - Спрашивать человека надо, чтобы
беду расшевелить, чтобы прорвалась она и вытекла, не лежала камнем на
сердце. Обидели? - обернулся он к женщине.
Женщина молча кивнула.
- Мужа убили? - Она опять кивнула.
- За что?
- Не знаю.
- А дети?
- Не дал господь.
- Молодая ты еще, - сказал Пастырь. - Детей тебе нужно. Дело женщины -
дети, и не надо думать о мертвых. Потому что воспоминание о беде и
ожидание беды всегда страшнее, чем сама беда, а мужу твоему ничто уже не
грозит, ничего с ним худого больше случиться не может. И тебе нужно идти
самой с того места, где остановился он, и путь твой, женщина, один - дети.
Сказал я уже об этом и вновь повторю, чтоб крепче запомнилось. Жить надо,
жизнь коротка и путь короток, а печалиться о прошлом - остановиться в
пути. Не дело это для того, кто должен идти дальше. Поняла меня?
Помолчали. Опечалились. Женщина ушла вглубь.
- Давай спать ложиться, - предложил гость. - Устал я сегодня, прошел
много.
С Я Пастырю довелось встретиться вскоре; хрупким оказалось его
христианское воинство, и вновь вернулся он к отцу отдохнуть от поражений.
Верую
Еси Бог. Как у каждого бога, у него много имен. Есть известные, есть
тайные. По мере увязания в прогрессе тайных имен люди узнавали все больше.
И узнают. И становятся сильнее. Не так давно явилось миру еще одно имя
божье - Случай.
Как всегда при узнавании, люди пораскинули мозгами и успокоились ка том
несколько более, чем до. Подходит, - решили люди об имени бога.
Соответствует. Но Случай не самое заветное из имен. Доказательства?
Пожалуйста. К вам приходят и вам говорят, что вы - допустим - племянник
нехорошего во всех отношениях царя Николашки. И за это вас немедленно
должно расстрелять. "Случай!" - думаете вы, соглашаясь. И не протестуете,
не противитесь - куда уж тут денешься! Идете себе и расстреливаетесь. А не
случай тому виной, нет, не случай. Случай - это так, частность. Главное -
ситуация. Посмотрите на календарь. Ну да, племянник, но ведь некоторое
время назад обстоятельство это не пули бы вызвало, а лишь почтительность,
готовность услужить. А через некоторое время, чуть позже, - не пули и не
готовность, а пожатие плечами явилось бы результатом обнародования этого
факта из вашей биографии. Или возьмем не время, а расстояние: сместить бы
вас в тот самый, опасный момент на пару тысяч километров в избранную
сторону - и опять же нечто другое, а не расстрел, вызовет известие.
Ситуация - бог, перед которым бессилен даже тот, кто прочих богов презрел.
Ибо сказано: "экспорт революции невозможен, поскольку сама революция
невозможна без революционной ситуации".
Воспоем же в унисон: несть бога, кроме, ныне и присно и во веки веков.
Амен!
- Останься!
- Зачем?
- Останься сегодня со мной, не уходи. Они все спят, и Пастырь, и сын.
Останься!
- Ладно.
- Садясь сюда, поближе ко мне.
- Зачем? Но пусть, да, ладно, я села. И все же?
- Ты не понимаешь?
- Понимаю, наверное. Слава богу, не маленькая. Только тебе же это не
нужно.
- Нужно.
- Ты уверен? Сынок твой мне о тебе порассказывал как-то, и, знаешь, я
не совсем уверена...
- А это и проверить можно, - усмехнулся У.
- Изволите говорить пошлости?
- Что ж я, ненормальный, по-твоему? Слишком иного вы все обо мне
знаете, больше меня, выходит, знаете, что нужно мне, чего - нет.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг