Сильным.
У ходил по лесу легко и слегка гордился этим, и даже жалел время от
времени, что некому это его умение отметить и оценить. Женщина шла за ним
молча, вроде пыталась запомнить путь, хотя для человека из долины, в лесу
не жившего и к лесу не привычного, это невозможно, абсолютно невозможно. У
невозможность эту понимал и не тревожился, а только усмехался усмешкой
специалиста: пусть оглядывается, пусть запоминает.
Он вывел ее на дорогу, пустую от людей, знать, час такой выпал.
- Ну вот, - показал У. - Направо к рыбакам, налево к огородникам. Иди,
дорога выведет.
Сам повернулся в пошел назад в лес.
- Постой, - окликнула его женщина. - Подожди! Как звать тебя?
У остановился. Уходить ему, по правде говоря, не хотелось. Злость на
женщину кончилась, пока шли. Лес легко вбирает человеческие эмоции,
настраивает на свой, лесной лад. "Сегодня лес в миролюбивом и несколько
даже философском расположении духа", - подумал У. "Что я на нее так
взъелся? - подумал он еще. - Ну дура и дура, на то она и баба. Может,
ужились бы".
- Имя мое, - сказал он чуть торжественно, - мало что скажет. Отшельник
я. Изверг рода человеческого, чтоб понятней.
- Скажи проще, - улыбнулась женщина, - сын человеческий.
- Ну иди, - махнул рукой У.
- Идти мне некуда.
- Ты же бежала куда-то, - не поверил У.
- Не куда-то бежала, а откуда.
- Раз оттуда убежала, значит знала куда.
- Сгорел мой дом.
У посмотрел на нее внимательно.
- Ты что, остаться у меня хочешь?
- Нельзя? - спросила женщина.
- Почему? Лес прокормит, и море рядом. Крестьяне мне рис приносят.
Живи.
Она тоже посмотрела на него. Взглядом спросила.
- Мне нужно, чтобы кто-то бил меня, понимаешь? Такое условие. Не
прихоть это. Иначе я старею.
- А так не стареешь?
- Нет, - признался У. - Я вообще-то давно живу и ничего. Нужно только,
чтоб меня били, чтоб что-то там внутри меня отмирало и восстанавливалось.
Иногда так изобьют, что кажется - насмерть, а потом очнусь - весь новый.
- Что же ты к людям не выйдешь? - спросила женщина. - Там война. Там
хоть кого не то что изобьют, убить рады. Что те, что другие, - и
посмотрела выжидающе.
- Нельзя мне к людям, - потупился У. - Знают они меня что те, что
другие.
- Нельзя? Но если знают, тем более убьют.
- Нет, не того я боюсь. Видишь ли, правитель пообещал, если еще
попадусь, в тюрьму посадить, в камеру-одиночку.
- Зачем?
- Чтоб людей не смущал. Почему-то всегда среди людей находятся такие,
которые следуют моему примеру. Ходят и провозглашают. "Бейте меня! Не
боюсь я побоев!". Странно даже. Им-то побои не на пользу, а во вред. А для
правительства такие люди - нож острый. Что им делать с человеком, который
боли не боится? Без страха - какая же власть?
- Да, - подумала вслух женщина. - А ты не боишься? Не боишься, что я
все про тебя узнала и всем расскажу?
- А ты? Не боишься, что я сейчас тебе голову сверну и доносить будет
некому?
- Не свернешь.
- А вдруг?
- Не свернешь.
У махнул рукой:
- И верно, не сверну. Нужна мне твоя голова... тоже украшение, на
стенку ее вешать? Так ты уходишь или остаешься? Иди, рассказывай кому
хочешь и что хочешь. Обо мне, знаешь ли, чего только не рассказывали.
- Я останусь, сын человеческий, - сказала женщина, - не гони меня.
Они вернулись с дороги в лес. В гору.
Горы и лес человеку почему-то враждебны. Вот взять лес: колыбель
человечества, а люди его не любят Стесняются своей колыбели. Вспоминают,
конечно, время от времени, да это и приятно вспомнить, тем более, что
сохранились разве что две-три картинки статичные и неточные, как
фотографии, подретушированные неуверенной рукой памяти. Это не те
воспоминания. Другие, прочие отсечены, чтоб не мешали в пути, когда нужно
работать, спешить и не отставать, а выйдет - так перегнать, обойти,
прижать к бортику, оттолкнуть, в конце концов, чтоб выбраться на простор,
- и, может быть, это-то как раз продиктовано кодом памяти, лесной
колыбелью. Люди не любят своей колыбели, стыдятся, как стыдятся подростки
старой матери, приехавшей из родной деревни в школу-интернат: тут я
радость встречи, и страх показаться слабым, и неловкость за обнаженные
корни родства - помните? О деревенской старушке-маме охотнее всего
вспоминают неопровержимо доказавшие свою силу правители и генералы. А в
лес уходят те, кому признание людей уже ни к чему - мудрецы, уставшие от
человеческой суеты, тяготеющие к истокам.
Вот море люди любят. Море не воспринимают они за собственные пеленки,
оно из слишком далекого прошлого, от которого даже картинок не осталось. А
через лес люди прокладывают дороги. Дороги - их территория, здесь они
свои. С дорог в лес почти не сходят, не углубляются. Люди не любят
чувствовать себя неуверенно.
Даже тот, кто кидается в лес, спасаясь от погони, и то, углубившись
совсем немного, старается двигаться параллельно дороге, не теряя
ориентиров. Но так же поступают и преследователи! И именно на этой,
близкой к дороге трассе беглеца хватают чаще всего. Сам дурак, - скажет он
себе потом. - Надо было глубже в лес забираться. Но вспомнит: нет, не
могу, не смог бы, страшно. Страшно.
Страшное скучное время работы и послушания.
Время диктует: стройте дороги, бейте тоннели, мосты перебросьте,
засыпьте болота - будете ездить навстречу друг другу.
Время диктует: шлагбаумы ставьте, разрушьте мосты и засыпьте тоннели.
Люди привыкли, люди покорны. Строят, ломают, заново строят. Где ж этот
рупор, через который время диктует людям приказы?
- Ненавижу, ненавижу, ненавижу, - повторяла женщина. Эти слова стали
припевом ее жизни.
- Да оставь ты, - возражал У.
- А ты? Ты, что ли, людей любишь? Ты их больше, чем я, ненавидишь.
Больше, чем кто-либо другой.
- Ненавижу? Нет. Если бы я их ненавидел, то убивал бы, пожалуй.
- Убивать ты не можешь, - возражала в свой черед женщина.
- "Не могу? Хотя, верно, не могу. Не хочу, точнее.
- Вот! И оттого ненавидишь еще сильней.
- Да ты что? С чего ты взяла? Что в них, в людях, такого уж? Люди как
люди. Я к ним, если хочешь знать, очень спокойно отношусь. Вот ты
говоришь: "Плохо!", а когда хорошо было? Я, знаешь ли, долго живу, но
такого времени не упомню.
Вокруг пещеры стоял лес. Лес рос на горе. У ее подножия плескалось
море.
3
У ловил осьминогов. Вчера он опустил несколько удобных домиков-ловушек
в залив и теперь доставал одну из них.
- Интересно, - приговаривал У. - Интересно, знают ли осьминоги, что
домики эти - ловушки? Наверное, догадываются все-таки. А ведь лезут!
Потому что удобные домики. Удобства ради в любую ловушку полезешь, - У
вытряхнул пойманного осьминога, и моллюск забарахтался на песке. У
посмотрел на него задумчиво.
- Я тебе, мое головобогое, голову и бога оторву, - пообещал он
возмущенному осьминогу.
Осьминог молча выгибал щупальца, на которых присоски сидели густо, как
пуговицы на ширинке.
- К "оборву" рифма, стало быть, "в траву", - размышлял У. - А какая тут
трава на берегу? Песок да галька. Я вас приглашаю, - он проткнул осьминога
острой палкой - и из того брызнули густые чернила, - к себе на обед.
Остальные ловушки У трогать не стал.
- Если забрались, пускай посидят, - привычно сам с собой думал У,
забираясь на кручу. - Пускай пользуются жилплощадью за мой, стало быть,
счет. Пока не понадобятся. А как же иначе? Дашь на дашь.
Дома у него оказались гости. На пне-табуретке сидел сынок, ненаглядный
и единственный. Размахивая могучими ручищами, он жарко толковал что-то
женщине. Та слушала чуть насмешливо, но заинтересованно.
- Пришел? - спросил У.
Сын осекся, посмотрел на У исподлобья, нехотя подтвердил:
- Пришел.
- Опять побили? - приветливо поинтересовался У.
- А ты бы не отказался, чтобы тебя побили? - ушел от прямого ответа
сын.
- Да я бы со всей душой, - охотно согласился У. - А тебе как-то ни к
чему. Не к лицу. Разбойник все-таки. Битый разбойник - это
противоестественно, ты не находишь?
- Не разбойник, а экстремист, - поправил сын.
- Тем более, - со вкусом сказал У, - тем более.
Он посмотрел на сына внимательнее и вздохнул.
- Похудел ты, - сообщил печально. - Я вот осьминога принес, сейчас
жарить будем.
Сын поднялся.
- У меня тень поблизости, - деловито сказал он. - Я сейчас выпить
принесу.
- Скажи пожалуйста, - восхитился У, - а я никого не заметил.
Сына звали Я.
Сварили рис, зажарили осьминога, выпили.
Женщина тоже выпила, чему У втайне удивился, по его соображениям такие
женщины пить не должны, да и обстановочка не располагала. Правда, до этого
он ей не предлагал ни разу, не водилось в его пещере спиртных напитков, не
положено отшельнику по штату. Мог бы найти, конечно, если б захотелось,
если б знать.
Стали есть.
- Продали, суки, - не удержался, заговорил снова Я. Ругался сын вообще
многовато, впрочем, без особого зла. - Все продали.
- Тебя? - У покачал головой и ухватил кусочек осьминога.
- Себя они продали, - горько, со слезой сказал сын.
- Так ты бы объяснил им, - посоветовал У.
- Я им еще объясню, - пообещал Я. - Как есть все объясню.
- Ну-ну, - не поверил У.
- Как же это - всем объяснить? - не поверила женщина.
- Просто, - уверенно сказал Я. - Когда за гланды берут, все все
понимают, хоть на иностранных языках.
- Кого же за гланды брать? Всех - сил не хватит.
- Ничего, я привычный, - успокоил Я.
- Но что-то не очень получается, видимо, - посочувствовала женщина.
- Нет, - поправил У, - тут такая особенность: хуже всего ему
приходится, когда у него все получается. А сейчас еще ничего, сейчас его,
видать, просто побили.
- Ненадолго, - сказал сын, будто пригрозил кому-то.
- Жалко, что ненадолго. Ты бы отдохнул, вовсе не помешает. Быть может,
до чего хорошего додумался бы.
- А что тут думать, - оборвал сын. - Все ломать надо, а не думать. Ты
вон сколько думаешь - и до чего додумался? А я знаю: без резни не
обойтись.
- Ну вот, зарезал бы ты меня, - опять вмешалась женщина. - Его бы
зарезал, - она кивнула на У. ("Пьянеет быстро", - подумал У с
неудовольствием). - Ну, и что бы изменилось?
Тут У и Я вместе засмеялись.
- Его зарежешь, наверное, - пояснил сквозь смех сын. - А что,
попробуем?
- Попробуем, - согласился У и встал.
Сын быстро схватил, как смахнул со стола, нож и ударил отца в живот.
"А!" - вскрикнула женщина. У скользящим танцевальным движением ушел влево
и, поддев левой рукой кулак с ножом, поднял его вверх. Перехватил правой
за рукав, наладил сына в угол, через бедро. "Ох и шустрый растет мальчик,
- восхитился про себя. - Ох и шустрый!".
Сын поднялся, широко улыбнулся, перебросил нож в левую руку и снова
двинулся на У. Тот ждал его, но женщина закричала, бросилась между ними,
заслонив отшельника спиной.
- Ты что кричишь? - удивился Я. - Его же невозможно убить. Он тебе что,
не объяснил? Шутим мы, балуемся.
Женщина подышала, поискала слова. Нашла.
- Балуйтесь, пожалуйста, без меня, - сказала и пошла вон. Показала: -
Мне ваши шутки вон где!
У повернулся, попытался задержать ее, но тут сын ударил его ножом в
спину, и У упал.
Бред
Снится: стою у раздачи, и повар плюхает в протягиваемые котелки густое
и пряное варево жизни. По диетам - тому из этого котла, этому из того. А я
прошу добавки, но он сверяется со списком, что в памяти у него, и качает
отрицательно головой. "Проходи, - говорит, - тебе не положено". Может
быть, я и выпросил бы еще немножко, но оттолкнула меня очередь. Всем ведь
надо, все голодные. И отошел я, сжимая котелок в руках и осторожно ступая
по жирному, заляпанному кухонному полу, чтоб не расплескать. Половник - за
все про все. Но котелок-то, пожалуй, два половника вместит и еще место
останется! Зачем же такие котелки делают? - спросил я, помню, того,
который оказался рядом. "Да ведь котелки - на двоих", - пояснил
сердобольный, внимательно отнесшийся ко мне человек. "Значит, - подумал я
тогда, - если бы дали мне варева на двоих, пришлось бы искать второго, с
кем разделить его, и есть из одного котелка? Ну, да все равно у меня здесь
одна порция, на двоих не хватит". Съел, нет ли - не помню, это уж из
других снов. Вспоминаю только звук, с каким ложка о дно скребется: то ли
кончается порция, то ли гущу пытаюсь со дна достать. Гуща - она на дне.
У пришел в себя. Удар был хорош, очень хорош. Главное - точен.
"Научился бить мальчик. Опыт появляется". Очень хотелось полежать. У шло
на пользу, когда его убивали, но отлеживаться приходилось дольше. Через
силу он поднялся, подождал, пока остановится мелькающий вокруг мир,
включил слух. Женщина все еще сопротивлялась. "Долго, однако, - подумал У.
- Или я так быстро поднялся. С чего бы?" Послушал еще: нет, вроде не
притворяется, и, решившись, подошел. Похлопал сына по крутому плечу и, как
только начал Я оборачиваться, ударил его ладонью по шее.
- Пошли, - сказал У женщине.
- Куда?
- Впрочем, можете оставаться, - передумал У, - он быстро в себя придет.
Его ведь тоже убить не так просто. Только я пойду тогда.
- Пошли, - согласилась женщина.
Когда У вернулся, сын сидел на лежанке и машинально потирал шею.
- А где она? - спросил.
- Спрятал. В глубинке. Там ее никто не найдет, - на всякий случай
добавил У.
- Да нужна она! - рассердился сын. - Так бы сразу и сказал, что твоя. Я
разве против.
- Раз у меня живет, значит, моя. Слушай, неужели людей обязательно бить
надо, чтобы простые вещи понимали?
- Обязательно, - убежденно сказал сын.
Завтракали втроем.
- А тень? - спросила женщина. - Что же вы тень свою не позовете?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг