сотрудничал со злом, да, сотрудничал, раз не мог вернуть их к жизни. И от
мысли об этом временами у ангела опускались крылья.
Можно было, наверное, не лезть в шахту, а подождать, когда души вылетят
наружу, и тогда уже спасать, но Юрка увидел черную тень, скользнувшую в
ствол, и нырнул следом, не задумываясь. И зря - там, в тоннеле, его и
прижали. Четверо на одного. Детская драка на кулачки. Черные были верткими
и жилистыми. Подземье для них - дом родной. Можно было вырваться в небо,
но Юрка не собирался уступать бесславно поле боя. Свалка получилась
бездарная: в узком пространстве не развернуться, а четверо всегда сильнее
одного. На открытом месте Юрка бы с ними иначе разговаривал. Только
успевал он сгрести одного, как трое цеплялись по-бульдожьи. В конце концов
схватились за крылья, выламывая, а один стал старательно, с оттяжкой
лупить по ребрам. Юрка задохнулся от негодования. Он готов был сдохнуть,
но не уступить, во второй раз сдохнуть. И поэтому, решившись, щелкнул
мечом.
Пламя рванулось - какая там зажигалка! - будто молния. Юрка крутанулся
на каблуках, очерчивая зону гибели, и опять, во второй раз, услышал он
стон земли. Стены шахты сдвинулись, сверху загрохотали тяжелые камни.
Казалось, меч пропорол мешок, в котором все эти глыбы лежали до случая.
Гнулись, треща, крепи, ломалось и рвалось сложное шахтное оборудование.
Земля дышала и качалась. Знакомое по прошлой жизни чувство ужаса охватило
Юрку и сразу покинуло, уступив место тоске. Кажется, он опять сделал
что-то не так: злобный хохот настиг его снизу, сквозь стоны земли. Юрка
шарахнулся вбок, в горизонт, к заваленному стволу. Пробросился вверх. Он
слышал команды по громкой связи, кто-то плакал в телефон, и плач этот,
преобразованный мембраной, он тоже слышал.
А невдалеке умывался кровью и слезами шахтерский городок. Дома щерились
выбитыми стеклами, потрескивали арматурой, скрежетали песком и прахом.
Нельзя было доставать меч, нельзя.
Он хотел снова нырнуть в шахту, но больная земля его не пустила. Земля
вздрагивала всякий раз, когда он пытался приблизиться, и каждый толчок
приносил новые разрушения.
Юрка чувствовал себя настолько усталым, насколько может устать ангел.
Он бы напился - если б мог напиться. Сломался бы - если б мог сломаться.
Он слишком недавно был живым, чтобы не помнить, как это - жить и каково
умирать, а тем более - погибать. Неужели ему уготована вечная служба
похоронщика, как во время чумы, - в кино он видел однажды похоронщиков в
одеждах, пропитанных дегтем от заразы, в масках и с горящим трутом. Пугая
людей уже фактом своего появления, они крюками зацепляли тела погибших,
чтобы трупы не отравляли живых. Неужели такова теперь и его роль, неужели
это навсегда? Ведь впереди вечность.
Ангелам не больно, но как передать муку бессилия?
Вдруг решившись. Юрка двинулся к замку людоеда. Дома и улицы на его
пути в очередной раз изменились. С трудом, будто что-то мешало, не
поверху, а понизу, не на бреющем полете, а едва ли не по-пластунски
продвигался он теперь по узким улочкам. Уже не было вокруг толстостенных
домов с высокими потолками и окнами-бойницами, домов, похожих на тюрьмы.
Да они и были тюрьмами, эти дома, в которых проживали сплошные заложники
власти, - само проживание в подобном доме с чужой казенной мебелью и
пайком превращало человека в заложника, в фальшивого божка, чья жизнь -
сплошной праздник до срока. А в срок его режут. Иной обитатель такого дома
был бы счастлив сменить свои хоромы на влажный климат полуподвала. Но в
полуподвалы попадала впоследствии его семья, сползая с просторных высот во
влажные низы. Если не брали, разумеется, всех вместе... Юрка хорошо помнил
эти здания стиля архитектурных излишеств. Но их больше не было: вокруг
стояли одни лабазы и терема. Почему, кстати, так похожи эти два слова -
терема и тюрьма?
Замок венчал холм в центре города, на бетоне и средь бетона, и
непонятно было, выше он стал того высотного здания, которое заместил
собой, или остался прежнего роста, только смотрелся теперь совсем грозно и
неприступно. Хотя - двери были открыты. Но не было Юрке пути сквозь эти
страшные открытые двери. И не миновать их было, наверное. Двери манили, но
и отталкивали. Значит, все еще не пора.
Почему, собственно, его так тянет именно в страшный замок?
- Вадим! - позвал Юрка. - Вадим, отзовись!
Он перенесся от страшных дверей в унылую комнату, где Вадим лежал на
постели, а на табуретке рядом с ним была разложена нехитрая трапеза,
"цыбуля з олиею" на местном наречии, еда постная не из-за поста, а от
бедности и непритязательности.
Юрка пробросился по комнатенке туда-сюда, чтобы снять инерцию полета, и
опустился на хилый табурет рядом.
- Ты ешь, ешь, - сказал он.
Сидел он теперь больше для удобства собеседника, чем для своего
удовольствия. Он уже привык свободно размещаться в пространстве, просто
понимал, что доверительного разговора не выйдет, если явится он Вадиму во
весь рост, во всем блеске своем.
- Я думал о тебе, - Вадим откинулся спиной к стенке, посмотрел на Юрку
внимательно.
- Вот, спросить тебя пришел, что такое звезда, - сказал Юрка, - я ведь
ангелом-то недавно стал и многого не знаю. Не то могильщик, получается, не
то санитар. Надоело души таскать. Мне бы с автоматом в бой, а не с
санитарной сумкой. Знать бы только, какое оно, главное зло. Раз Бог
назначил в ангелы десантника, значит, настало время драки. А я до сих пор
не у дел.
- Что я могу ответить тебе? - помолчав, сказал Вадим. - Я маленький
человек и звезды никогда не видел. Она - над миром. Одни говорят - звезда,
другие - дракон, а на земле сейчас время заклинаний. Только заклинаниями
бед не выправишь. Сам знаешь, добро и зло поменялись местами, и их не
отличить. Бога отменили в рассуждении, что сами умнее Бога. И никто вроде
не пострадал. Пострадали все вместе. Но когда вместе - это практически
незаметно. А поскольку некого стало любить и некого бояться - тут сплав
такой, тонкий и прочный, - то стали любить и бояться придуманный и на
постамент водруженный фантом. Но Бога идолом не заменишь.
- Понимаешь, Вадик, - Юрка обращался к человеку, который был много
старше, не свысока, а как двадцатипятилетний священник обращается к
старухе: "Дочь моя", и она к нему: "Батюшка!" - Понимаешь, я ведь едва
армию отслужил, и сразу убили меня. Сначала хотел только одного - найти
убийцу и отомстить. Но такое множество вокруг смертей, столько бед - я и
забыл про свою. Мне бы звезду эту страшную отыскать, раз от нее все зло. А
то - войны кругом, убийства, насилия. Ради чего-то я поставлен ангелом,
верно? А по одному рубить бесполезно, я пробовал. Тут не меч, а напалм
нужен.
- Это не метод, - сказал Вадим серьезно. - Зло - оно где-то фонтаном
бьет, так мне представляется. Бьет фонтаном наверху, на горе, а
растекается вниз ручьями и брызгами. Мне тоже бывает трудно проходить
мимо. Я уж и на улицу стараюсь зря не выходить. Третьего дня иду мимо
рынка, смотрю - наперсточники. Ну, шарик крутят, скорлупкой его накрывают:
угадай, где шарик. Кругом толпа веселится, а женщина плачет - на пятьдесят
рублей ее раскрутили. Я попытался вмешаться, так оказывается, один крутит,
трое охраняют, рядом. Они меня и побили. Да ловко как.
- Что же делать? - заскрежетал зубами Юрка. - Почему их всегда, вечно
четверо - на одного? Почему, когда защитить кого-то хочешь, только хуже
делаешь? Есть ли предел этому, а?
Юрка махнул рукой и стремительно вылетел в окно. Рванул над землей,
взбираясь все выше и выше. Отчаяние вскипало в нем на всех, на самого
себя. Рождающихся он не замечал, на умирающих не реагировал. "Пропади все
пропадом!" - укрылся от мира в вышине, не откликаясь на призывы.
Только когда душа Вадима негромко позвала его. Юрка опомнился,
заспешил. Душа взлетала одна, наособицу. Черные роились вокруг, но дороги
Юрке не перебегали. "Прости", - скользнула мимо душа. "Прощай", - пожалел
ангел: верил же мне человек, надеялся, жил без меня и долго бы еще прожил.
И вечно-то долги остаются за мной.
Черные сгруппировались и взяли Юрку в полукольцо. Юрка, препроводив
душу, присматривался заинтересованно и недоброжелательно. Увидел среди
черных рыжего, мохнатого, как фокстерьер. Страха в Юрке не было - ангелу
ли бояться?
- Вам чего? - спросил только.
- Вас к себе просят, - заморгал мохнатыми ресницами рыжий.
- Что у меня просят? - изумился Юрка. В это время чья-то запоздалая
душа устремилась ввысь. Юрка прибрал ее щелчком, а рыжий завистливо
посмотрел на исчезающую у Юрки за пазухой душу, сглотнул и повторил:
- Вас к себе просят. Нужны.
- Ну, раз я нужен, пусть сам и является, - не согласился Юрка.
- Честью просят, - взмолился рыжий. - Не могут сами явиться. Нельзя.
Или вы боитесь?
- Чего? - дернулся Юрка, собирая остатки злости. Злость, направленная
вовнутрь, не вечна. Выжигая все внутри, обращается она наружу. И злости,
обращенной наружу, обязательно нужен противник. Враг. - Этих, что ли,
бояться, черных? Мразь болотную? Да не стоят они удара огненного меча!
- Тогда летим, - пригласил рыжий.
А внизу, на разноцветном рынке: "Кручу-верчу, обмануть хочу!" -
приговаривал жгучий брюнет, вращая по фанерке черный подозрительный шарик.
Кто-то вновь плакал. И не было уже Вадима, чтобы если не помочь, то хотя
бы закричать в голос.
Праведники не часто живут средь живых.
За спиной у рыжего крылья пламенели, как первомайские флажки. Юрка
летел за ним, поругивая себя за уступчивость и за любопытство. Маршрут
рыжий выбрал знакомый: летели на юг. Опять вокруг стелились пески и
громоздились горы. Склоны были пусты - ни стонов, ни выстрелов не
доносилось. "Может, у них перемирие", - подумал Юрка.
- Ты давно в ангелах? - попробовал заговорить с Юркой рыжий.
- Не твое дело.
- Значит, недавно, - удовлетворенно кивнул тот. - Да мне говорили. Не
кипятись. Я не враг тебе. Не там врагов ищешь.
- Друзья, стало быть? - удивился Юрка. - Ну-ну.
А сам оглядывался, уж очень знаком и впрямь был пустынный пейзаж.
"Ларкох-бэто" - всплыло чужое название. Да, Ларкох, горный массив такой.
Посреди ущелье узкое. Там пехота пыталась несколько дней пробиться к месту
падения вертолета, на котором летели генерал с сопровождающими. Духи сбили
вертолет американской ракетой. Красные так и не пробились, послали
полосатых - десантников. Им пришлось идти стремительно, за ночь. К
рассвету ноги отяжелели, казалось, пути не будет конца. "Веселее, -
подбадривал сержант. - Чего ты землю сапогами гладишь, как бабу по
животу!" Хотя шли, конечно, не в сапогах, какие сапоги в Афгане? Он, Юрка,
три пары кроссовок по этим горам истоптал.
Остатки вертолета были похожи на разломанную игрушку. Генералу голову
оторвало, пилоты обгорели так, что страшно было смотреть; Юрка
почувствовал запах смерти.
Потом как-то в этих же местах встречали караван, его ждали три ночи и
два с половиной дня. Когда мало воды, время ожидания запоминается
отчетливо, каждый час. Но дождались, "тойоту" с разведчиками пропустили,
как и положено, "мерседесы" зажали вплотную. Те, что сопровождали на
"мерседесах" груз, дрались, как сволочи. Не до последнего патрона -
патронов у них было с избытком, аж до последней гибели бились духи и двоих
наших ребят прихватили с собой на тот свет, Саню-тюменца и летеху
Дементьева. А когда духов пришибли всех до одного и вызвали уже вертушку,
чтобы сваливать в часть, во второй машине обнаружили то, из-за чего так
держались за груз охранники: героин, килограммов двести. Аккуратные такие
полиэтиленовые пакеты. Непрерывно ругаясь на чем свет стоит, они
перетаскивали героин в пещеру, где ранее отсиживались поджидая, и обложили
смертельный груз чудом не взорвавшейся взрывчаткой из другого "мерседеса".
Такого количества мин-ловушек, как в этой пещере, сапер Стасик отроду не
ставил.
Через неделю или дней через десять на самой дохленькой, плюгавенькой
минке, выведенной наружу из этой пещеры Али-бабы, подорвался старый
пастух. Что-то привлекло его внимание, он потянул, а Стасик свою работу
знал и делал безупречно. На взрыв прикатила бетра, ребята вылезли
посмотреть. Пастух сидел на земле, одну ногу совсем оторвало, другая
болталась на жиле и три пальца на руке как отстригло. Оставшимися пальцами
он тыкал в землю рядом и бормотал что-то невнятное. Не стонал, не плакал,
наверное, был в шоке.
Сверху дорога казалась совсем узкой тропинкой. Горы стояли отвесно, а
дорога змеилась, иногда пропадая из виду, потом пропала совсем. Вершины
сгрудились. В их теснине, где не было больше коридоров и расселин. Юрка
увидел вдруг выбоину и на ней Прикованного, распластавшего по камню
бесполезные крылья.
Собственно, Прикованного Юрка увидел не сразу. Сначала - глаза, как два
прожектора, вычленившие ангела из чреды сопровождения и притягивающие к
себе. Боль и ненависть читались в этих глазах, и еще, возможно, стыд - за
собственную неполноценность. Всесильный, он был несвободен. Известно, что
слепые прекрасно слышат, у безногих чрезвычайно развиты мышцы рук.
Наверное, могущество и несвобода тесно связаны, а может быть, даже
взаимообусловлены. Да и что такое свобода? Всего лишь возможность делать
лично то, что за тебя и так готовы сделать другие - только прикажи.
Издавна известно, что Всевышний свободен, а Злоначальный сидит на цепи,
как сторожевой пес, прикован и терзаем. Он, конечно, отказался бы от
власти, дай ему свободу. Но свободу никто никому не в состоянии дать.
В жизни Юрка знал многих, кто отказывался от свободы делать самому ради
права приказывать другим. Между прочим, лукавый язык означил словом
"приказчик" не того, кто приказывает, а того, кому подаются команды. И
многим прощались жуткие зверства, потому что прикрывались они приказом
свыше. И никак не дотянуться до того, кто приказы отдает.
- Губитель? - спросил Прикованный с холодным равнодушием, которое никак
не соответствовало огню, полыхавшему в огромных глазах.
- Ангел смерти, - поправил Юрка.
- Самолюбив, - усмехнулся Прикованный. - Что же тогда санитаром
работаешь? Ты же убивать поставлен.
- Убивать? - вскипел немедленно Юрка. - А кого убивать? Может, тебя
убить надобно? Так я готов.
- Верю, верю, - растянул Прикованный тонкие губы в усмешке, - знаю, что
убивать связанного ты научен. Или я путаю? Только успокойся, я тебя не
затем звал. Посмотреть на тебя хотел.
- Много чести, - не унимался Юрка. - Но раз зазвал в этакую даль,
смотри, любуйся. А я пока, - он вытянул руку и сгреб подвернувшегося
черного, - этого, что ли, казню именем божиим.
- Да на здоровье, - совсем разулыбался Прикованный, а черненький в
Юркиной руке съежился и повис испуганным зайцем. - Только всякое зло
противно божескому порядку. Так что имя Его тебе ни к чему. На зло
молящегося Бог не слушает.
- Утомил, - сказал Юрка, разжимая руку. - Говорил бы сразу, что
просишь, зачем звал.
- Посоветовать хочу: люби себя. Только себя люби, понимаешь? И всем,
кому сможешь, объясни это. Любить нужно только себя.
- Не понимаю, - удивился Юрка.
- Поймешь, - сказал Прикованный.
И Юрка вновь попал в вязкое поле чужой мысли, чужой обиды и чужой боли.
"Любишь ли ты Бога? - спрашивал Прикованный. - Сколько душ было растоптано
из жертвенной любви к Христу! Сколько погибло мимоходом, когда шли страна
на страну, род на род, стенка на стенку, возглашая: "С нами Бог!" И за
Магомета шли тоже стенка на стенку. Возлюбленный Мао стоил обожествленного
Гитлера и Сталина - отца народов. Как только главным становится лозунг
любви - к Богу, Отечеству или нации, это означает, что человека не
принимают в расчет. Что человек не имеет цены сам по себе, а ценится лишь
степенью его любви, одобряемой свыше. Нельзя любить людей вообще, надо
любить самого себя, свою семью, своего ребенка. Любовь, в которой массы
участвуют в едином порыве, - отвлекающий маневр, чтобы свободней убивать и
грабить".
- Но что я могу? - оправдывался Юрка. - Ведь люди не видят и не слышат
меня. Я несу им смерть, а не любовь.
- Ты пойми и запомни, - настаивал Прикованный. - Когда тебе придется
поднять свой меч, себя люби, а не Бога и не Идею, не человечество в целом,
не людей вообще. Только так может спастись мир.
- Я подумаю, - сказал Юрка.
Он не успел еще далеко отлететь от толпы черных, как увидел знакомого
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг