попытке достичь ридинг-эффекта у наиболее одаренных экстрасенсов
(демиургов) за счет насильственного искажения психики. Скорее всего -
глубокий гипноз, наркотики и постоянная обработка психотропными
анаболиками. В сообщении Клауса не случайно упоминался "Безумный Ганс".
Судя по тому, что я наблюдал в Климон-Бей, этот блокатор нейронов из
группы боевых ОВ действительно может вызвать нечто похожее на ридинг, -
правда, при полной деформации психики, за пределами сознания.
Для нас этот путь был закрыт.
Несомненно.
В девятнадцать ноль-ноль мне позвонили с ВЦ и сообщили, что муляж
развалился.
- Мы можем запустить его еще раз, если хотите, - скучно заявил
оператор. - Но без новых координат результат будет точно такой же.
- Запускайте, - велел я.
В девятнадцать тридцать было принято предложение Бьеклина о проведении
следственного эксперимента со "Звездной группой".
Я не видел в этом никакой пользы.
В двадцать часов мне сообщили, что муляж развалился вторично.
До двадцати пятнадцати я предавался унынию.
В двадцать двадцать пять начали поступать первые обрывочные данные по
Ангелу Смерти.
А примерно через полчаса снова ожил красный телефон и деревянный,
сухой, белый от старости голос в пластмассовом нутре его тягуче произнес:
- Алексей Викторович? Добрый вечер. Пожалуйста, уделите минутку - у
меня к вам небольшая просьба. С вами говорит Нострадамус...
- Слушаю вас, - леденея кончиками пальцев, очень спокойно ответил я.
Я действительно не волновался.
Был двадцать один час - ровно.
8. АНГЕЛ СМЕРТИ
Ночью позвонил Хрипун. Денисов лежал в натопленной темноте и слушал,
как протискивается из мокрого рокота дождя нудное проволочное дребезжание.
Я не подойду, подумал он. Я здесь ни при чем. Ну его к черту! Колыхались
шторы, фиолетовые провалы в пустой беззвездный мир чернели на простынях.
Аппарат надрывался, как сумасшедший. Денисов выругался и встал. Надо было
тащиться в другой конец коридора - обогнуть парамоновский сундук,
велосипеды близнецов, детскую коляску и, главное, не зацепить ненароком
опасно держащуюся на кривом гвозде железную оцинкованную ванночку
Катерины. Катерине оставалось жить два года. Сказать или не сказать?
Атеросклероз. Бляшки на стенках сосудов. Лечить уже поздно. Ему
показалось, что дверь в ее комнату слегка приоткрылась, - пахнуло сонной
теплотой, разогретыми подушками. Так и есть. Завтра будет разговор о том,
что ни одну ночь нельзя будет провести спокойно.
Он сорвал раскаленную трубку.
- Идиот! - сказал он.
- Все подтвердилось, - не обращая внимания, захлебываясь слюной,
прошипел Хрипун. - Только что. В два часа ночи. Мне сообщила Серафима.
Поздравляю. Теперь все они у нас - вот так!
Было похоже, что Хрипун поднял стиснутый пухлый кулак и ожесточенно
потряс им.
- Идиот! - повторил Денисов.
- А чего?
- Ничего!
- На вашем месте, Александр Иванович, я бы не ссорился, - примиряюще и
одновременно с угрозой в голосе произнес Хрипун. - Ведь Болихат умер? Ведь
так? И Синельников тоже умер? Ну - увидимся завтра в институте...
- Идиот! - сказал Денисов в немую трубку.
Вытер соленую мокроту со лба. Коридор желтой адской кишкой изгибался за
угол, и вереница масляных дверей изгибалась вместе с ним. Идиот! Он
вспомнил, как такой же мелкой и густой испариной покрылось вчера внезапно
побледневшее лицо Болихата, как тот грузно опустился на заскрипевший стул
и зачем-то перелистнул календарь, испещренный заметками. - Значит, сегодня
ночью? - Сегодня Арген Борисович. - Точно? - Точно. Простите меня, -
сказал Денисов. Он был выжат, как всегда после "прокола" и не соображал,
что надо говорить. - Да нет, чего уж, - ответил, погодя, Болихат и
поморщился, как от зубной боли. - Неожиданно, правда. Но это всегда
неожиданно. Хорошо, что сказали. Спасибо. - Денисов поднялся и вышел на
цыпочках, оставив за собой окаменевшую фигуру в коричневом полосатом
костюме со вздернутыми плечами, в которые медленно и безнадежно уходила
квадратная седая остриженная под бобрик шишковатая директорская голова. Их
было двое в кабинете, и он мог бы поклясться, что Болихат не вымолвит ни
полслова, но уже через час обжигающие слухи, будто невидимый подземный
огонь, начали растекаться по всем четырем этажам кирпичного здания
института.
Приговор, подумал Денисов. Десятый приговор. А может быть, двенадцатый.
Я устал от приговоров. У меня нет сил. Но блестящее лезвие светит в
воздухе, раздается удар, и голова откатывается с плахи. Напрасно я затеял
все это. Зря. Я ведь не палач. Он повернул выключатель. Жуткая кишка
исчезла, проглоченная темнотой. Выступил фиолетовый квадрат окна. Дома
напротив были черные. Искажая мир, слонялся вертикальный дождь по каналу.
Низко над острыми крышами, чуть не падая, пролетел самолет, и стекла
задрожали от его свирепого гула. _Войны не будет_. На превращенной в лужу
набережной, в конусе фонаря, прилепившись к чугунному парапету, горбилась
жалкая фигура в плаще под ребристым проваленным зонтиком. У Денисова
шевельнулось в груди. Это был Длинный. Конечно - Длинный. Три часа ночи.
Бр-р-р... Неужели так и будет стоять до утра? Дождь, холод... Он
раздраженно задернул штору. Пусть стоит! Двенадцать приговоров. Хватит!
Достаточно! Он зажег свет. Было действительно три часа ночи. Все-таки
время он чувствовал превосходно. И не только время - все, связанное с
элементарной логикой. Цифры, например. Две тысячи девятьсот пятьдесят
четыре умножить на шесть тысяч семьсот тридцать два. Получается
девятнадцать миллионов восемьсот восемьдесят пять тысяч триста двадцать
восемь. Он сел за стол и на листке бумаги повторил расчет, стараясь забыть
о дрожащем человеке на набережной. Девятнадцать миллионов восемьсот
восемьдесят пять тысяч триста двадцать восемь. Все правильно. Хоть сейчас
на эстраду. Щелчком ногтя он отбросил листок и придвинул шахматную доску,
где беспорядочно, словно продолжая жить деревянной условной жизнью,
замерли испуганные фигуры. Все равно не заснуть. Чертов Хрипун! Пухлая
детская мордочка! Денисов смотрел на сжатую, будто пружина, позицию
черных. Что тут было? Партия Хломан - Зерницкий, отложенная на тридцать
седьмом ходу... Привычно заныли болевые точки в висках, заколебались и
стекли, как туман, цветочные обои, обнажая пропитанный дождем мир.
Сицилианская защита, схевенингенский вариант. Ферзь уходит с горизонтали,
белые рассчитывают образовать проходные на левом фланге, здесь у них явный
фигурный перевес, но - ведь так! - следует жертва слона, и выдвинутый
вперед слишком растянутый центр стремительно рушится, погребая под собою
королевский фланг, перебрасываются обе ладьи, строится таран,
удовлетворительной защиты нет, фигуры белых отрезаны собственной пешечной
цепью, они не успевают, самый длинный вариант при корректной игре - мат на
одиннадцатом ходу, конем, поле "эф один". Победа. Только Зерницкий не
заметит. Скорее всего будет долго и нудно маневрировать и сведет вничью. А
победа близка. Удобная вещь - шахматы: простая логическая система с
конечным числом вариантов, доступная анализу в самых формальных признаках,
- "видишь" насквозь.
Наверное, я мог бы стать чемпионом мира.
Опять пролетел самолет и задрожали стекла. Как это самолеты умудряются
летать в такую погоду? Хотя - чрезвычайное положение, блокада Кубы,
американский флот в Карибском море, инциденты с торговыми судами, призваны
резервисты США, военные приготовления во Флориде. Заявление Советского
правительства от 24 декабря 1962 года - вчерашняя "Правда". _Войны не
будет. Я так вижу_. Денисов поднял голову. Творожистая рассветная муть
лилась через окно, обессиливая электричество. Боже мой - половина
девятого! Шаркала тапочками Катерина, и на кухне лопались утренние
возбужденные голоса. Он опять забылся! Это "прокол сути", как пещерный
людоед, пожирает сознание. Будто проваливаешься в небытие. Отключение
полное. К одиннадцати часам его ждут в институте: но надо, конечно, прийти
пораньше, чтобы уяснить обстановку. Обстановка на редкость скверная. Умер
Синельников, и умер Болихат. Время! Время!.. Дождь слабел, но еще
моросило, и день был серый. С карнизов обрывались продолговатые капли.
Когда он пересекал улицу, то из подворотни отделилась совершенно мокрая
ощипанная фигура и, как привязанная, двинулась следом.
Денисов повернулся - чуть не налетев.
- Не ходите за мной, - раздражаясь, сказал он. - Ну зачем вы ходите?..
- Александр Иванович, одно ваше слово, - умоляюще просипел Длинный.
- С чего вы взяли?
- Все говорят...
- Чушь!
- Здесь недалеко, четыре остановки... Александр Иванович!.. Вы только
глянете - магнетизмом...
У Длинного чудовищно прыгали синие промерзшие губы, не выговаривая
согласных, и кожа ни лице от холода стиснулась, как у курицы, в твердые
пупырышки. Он хрипел юношеским тонким горлом. Воспаление легких, сразу
определил Денисов. Самая ранняя стадия. Это не опасно. В автобусе,
прижатый к борту, он сказал, с отстраненной жалостью глядя во вспухшие
мякотные продавленные золотушные глаза:
- Я ничего не обещаю...
- Конечно, конечно, - быстро кивал Длинный, роняя печальные капли с
носа.
Старуха лежала на диване, укрытая пледом, и восковая серая голова ее,
похожая на искусственную грушу, была облеплена редкими волосами. Она
открыла веки, под которыми плеснулась голубая муть, - высохшей плетью
подняла руку, словно приветствуя. Денисов поймал узловатые пальцы. Сейчас
будет боль, подумал он, напрягаясь. Заныли раскаленные точки в висках.
Заколебалась стиснутая мебелью комната, где воздух был плотен из-за
травяного смертельного запаха лекарств упирающегося в салфетки. Длинный
что-то пробормотал. Рассказывал о симптомах. - Помолчите! - раздраженно
сказал ему Денисов. Виски просто пылали. Сухая телесная оболочка начала
распахиваться перед ним. Он видел хрупкие перерожденные артерии, бледную
кровь, жидкую старческую бесцветную лимфу, которая толчками выбрасывалась
из воспаленных узлов. Уже была не лимфа, а просто вода. Зеленым ядовитым
светом замерцали спайки, паутинные клочья метастазов потянулись от них,
ужасная боль клещами вошла в желудок и принялась скручивать его, нарезая
мелкими дольками. Терпеть было невмоготу. Денисов крошил зубы. Зеленая
паутина сгущалась и охватывала собой всю распростертую на диване отжившую
человеческую дряхлость.
- Нет, - сказал он.
- Нет?
- Безнадежно.
Тогда Длинный схватил его за лацканы и вытащил в соседнюю комнату,
такую же душную и тесную.
- Доктор, хоть что-нибудь!
- Я не доктор.
- Прошу, прошу вас!..
- Без-на-деж-но.
- Все, что угодно, Александр Иванович... Одно ваше слово!..
Он дрожал и, Точно в забытьи, совал Денисову влажную пачечку денег,
которая, вероятно, всю ночь пролежала у него в кармане. Денисов скатился
по грязноватой лестнице. Противно ныл желудок, и металлические когти
скребли изнутри по ребрам. Медленно рассасывалась чужая боль. Странно, что
при диагностике передается не только чистое знание, но и ощущение его. Это
в последний раз, подумал он. Какой смысл отнимать надежду? Лечить я не
умею. Трепетало сердце - вялый комочек мускулов, болезненно сжимающийся в
груди. На сердце следовало обратить особое внимание. Три года назад
Денисов пресек начинающуюся язву, "увидев" инфильтрат в слизистой
оболочке. А еще раньше остановил сползание к диабету. Сердце так же можно
привести в порядок - ходьба, массаж. "Я, пожалуй, проживу полторы сотни
лет, - подумал он. - А то и двести. Профилактика - великое дело". Еще два
стремительных самолета распороли небо и укатили подвывающий грохот за
горизонт. _Войны не будет. Идут переговоры_. Серый дождь затягивал
перспективу улиц. Денисов поднял воротник, старательно перепрыгивая через
лужи. "Вот, чем надо заниматься, - подумал он. - _Войны не будет_. От
спонтанного "прокола сути", который возникает только в экстремальных
условиях, надо переходить к сознательному считыванию информации. Частично
это уже получается. Я могу считывать диагностику. Все легче и легче.
Доктор Гертвиг был бы доволен. Но патогенез воспринимается лишь при
непосредственном контакте с реципиентом - ограничен радиус проникновения.
Настоящие "проколы" редки: _Войны не будет_. Теперь надо сделать следующий
шаг. Решающий. Надо увеличивать радиус. И главное, надо научиться
привязывать увиденную картину к реальному миру. Необходим колоссальный
тезаурус: до сих пор если кому-нибудь и удавалось прозреть нечто
определенное, то такой носитель истины просто не мог объяснить, что именно
он видит, не хватало предварительных знаний. Отсюда хаос и туман
знаменитых пророчеств древности - Сивилл, Апокалипсиса и самого подлинного
Нострадамуса. Я могу наблюдать те или иные процессы, кажется, в мире
элементарных частиц, но я совершенно не способен установить координаты
увиденного в структуре современной физики... Две синие пульпочки образуют
одну зеленую и при этом жалобно пищат, проникая друг в друга, а зеленая
пульпочка - не совсем пульпочка, а пульпочка и кренделек, она не
существует в каждый отдельно взятый момент времени, но вместе с тем
наличествует как сугубо материальный объект, порциями испуская суматошные
вопли, чтобы привлечь к себе такие же пульпочки-непульпочки и образовать с
ними нечто, представляющее собою дыру в ничто... Вот в таком роде.
Невозможно логически интерпретировать картинку. Хлопов пожимает плечами:
пульпочки, которые испускают вопли... Чтобы разобраться в деталях, надо
сначала досконально освоить новейшую физику и соотнести "образы сути" с
уже известными представлениями. Работы на десять лет. А потом окажется,
что это вовсе не элементарные частицы, а рождение и гибель галактик или
соотношение категорий в типологических множествах".
Он шел по свежему, недавно покрашенному коридору второго этажа, и
впереди него образовывалась гнетущая пустота, словно невидимое упругое
поле рассеивало людей. Встречные отшатывались и цепенели. Кое-кто опускал
глаза, чтобы не здороваться. Все уже были в курсе. "Это пустыня, - подумал
он. - Безжизненный песок, раскаленный воздух, белые отполированные ветрами
кости. Мне, наверное, придется уйти отсюда. Болихат умер, и они полагают,
что это я убил его. Сначала Синельникова, а потом Болихата. Дураки! Если
бы я мог убивать!" Неизвестно откуда возник Хрипун и мягко зацепил его под
руку, попадая в шаг.
- Андрушевич, - осторожно, как чумной сурок, просвистел он, пожевав
щеточку светлых пшеничных усов. - Андрушевич...
- Лиганов.
- Лиганов, - тут же согласился Хрипун. - Андрушевич, Лиганов и
Старомецкий. Но прежде всего Андрушевич. Он самый опасный.
Денисов остановился и выдрал локоть.
- Я не сразу сообразил, - потрясенный невероятным озарением, сказал он.
- Андрушевич, Лиганов и Старомецкий. Это все кандидаты в покойники? Вы их
уже приговорили - я вас правильно понял?
- Не надо, не надо, вот только не надо, - нервно сказал Хрипун, увлекая
его вперед. - Причем здесь покойники? Это люди, которые мешают мне и
мешают вам. Так что не надо демонстрировать совесть. Поздно. И потом,
разве я предлагаю?.. Нет! Совершенно не обязательно. Можно побеседовать с
каждым из них в индивидуальном порядке. Намекнуть... Достаточно будет,
если они уволятся...
Задребезжали стекла от самолетного гула. _Войны не будет. Уже идут
переговоры_.
- Я, наверное, предложу другой список, - сдерживая больное колотящееся
сердце, сказал Денисов. - А именно: - Хрипун, Чугураев и Ботник. Но прежде
всего - Хрипун, он самый опасный.
У Хрипуна начали пучиться искаженные, будто из толстого хрусталя,
глаза, за которыми полоскался страх.
- Знаете, как вас зовут в институте? Ангел Смерти, - сдавленно сказал
он. - Сами по уши в дерьме, а теперь на попятный? Испугались? И ничего вам
со мной не сделать - кишка тонка...
Голос был преувеличенно наглый, но в розовой натянутой детской коже
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг