свободное время свое проводил, воплощая мечты: иногда на бумаге, иногда
прямо в жизни. Часто не выходило, бывали срывы, и судьба не раз пребольно
щелкала по лбу. Но он не считал это крушением надежд, а лишь недостаточной
подготовленностью определенных элементов существа, что и было, как он
думал, причиной неудачи очередного шага. Он не считал себя красавцем и
знал, что другие тоже так не думают, созерцая худого низкорослого сутулого
парня с длинными руками, узкими плечами и неподвижностью в бескрайних
озерах "пробитых" глаз, в глубине которых, если долго в них смотреть,
появлялась вдруг страшная напряженность, почти крик, бьющий через
расширенные зрачки в неистовстве зверя и неподвижности камня. При беглом
общении это не было заметным, но при эксцессах сия амальгама бешенства и
неподвижности во взгляде выводила оппонентов из себя, и он часто бывал
сбит с ног неожиданными ударами тех, кому был не по нутру его отрешенный
взор. Он умел подниматься и идти дальше...
Выйдя на центральный газон, он остановился, и брови его поползли
вверх, а сердце преисполнилось восхищения. Возможно, впервые в жизни он
созерцал три настолько совершенные вещи сразу, вместе: беседка, цветок и
фея. Или, может быть, они дополняли друг друга, создавая законченность
пейзажа, до такой степени..? Возникала мысль о триединстве. Он неподвижно
стоял и впитывал красоту вместе с золотистым сиянием неведомого цветка, и
был он так счастлив в тот момент, что, ей-богу, я сам позавидовал ему!..
Уже всходило солнце, чьи лучи, смешавшись со свечением чудного венчика,
превращались в волны душевного тепла, столь ощутимого почти физически,
что, будь вокруг снег, он бы мигом растаял... Ну что ж ты стоишь! Иди! В
самом деле, я не властен писать то, что хочу, все зависит от тебя, друг!
Войди в беседку, преобразись, возьми ее за руку, влейтесь в мир парой,
какой не знали с начала времен; и люди снова поверят в то, что боги
нисходят на землю! Воссияйте, правьте, творите добро и свет, множьте сынов
и дочерей солнца, реабилитируйте святая святых семьи! О, золотой век, ты
так близок в этот момент, но... что это? Куда?
Саах медленно повернулся и пошел прямо, не разбирая дороги, дальше,
как можно дальше от этого места, прочь из города, из материка, из этого
мира, из вселенной того, что встречается для того, чтобы расставаться. О,
дурачок, но ведь оно расстается, чтобы встречаться!
- Я не достоин!
- Чушь! Вернись, это говорю тебе я! Если не ты, Саах, то никто!
- Значит, никто... Пока никто. Может быть, позже...
- ?!! ?!!
- Не отчаивайся, но я не могу. Я чувствую, что сейчас должно быть
сделано не это. А это будет... шагом назад.
- Ты бредишь, Саах..! О, горе мне! Почему я должен описывать
человеческую глупость! "...недостоин", где ты набрался таких слов, черт бы
тебя побрал! Я не собираюсь писать об этом!.. Я бросаю перо! Не буду!
Саах улыбнулся; не оглядываясь, он удалялся от беседки все дальше...
На сердце было тяжело, как перед свершением нелегкого, но правильного
шага, последствия которого еще неясны.
- Последний раз повторяю, остановись! Иначе я закончу рассказ и не
буду дальше писать!
- Придется писать. Это ведь от тебя не зависит.., так же, как не
зависит от меня мой выбор, в любом случае я сделаю то, что должно
сделать... Даже через кровь, печаль и тоску.
И он ускорил шаги, а потом побежал навстречу ветру, чтобы никто не
видел, как он плачет... Встречный ветер быстро высушил слезы.
Глава 2.
Большой бунт.
Саах видел цель и ничего более. Так иногда бывает, и трепещешь
осиновым листом, и мечешься испуганной снежинкой в мировой вьюге
катаклизмов, и так ничтожен и мал: чуть теплее - растаешь, чуть ветер
дунет - разлетишься в пыль, и мимолетное дыхание космического прохожего
превратит тебя в каплю испаряющейся на глазах жидкости, и единственная
твоя сила - во вторичном возрождении, многократном и... бесполезном? Все
может быть, лицом к лицу не увидать... Саах знал вторую свою силу, второй
путь - его несла Мать. Когда-то, века назад, произошел некий скачок
сознания, переворот, и Саах, будучи снежинкой, стал вьюгой, рождающей
снежинку; будучи снежинкой и вьюгой, стал ветром, рождающим вьюгу; будучи
снежинкой, вьюгой и ветром, стал миром, вмещающим и вращающим ветер..; о,
став снежинкой, вьюгой, ветром и миром - Матерью, рождающей и вращающей
миры. Нет-нет, такое не происходит сразу и навсегда; нет, лишь постепенно,
молниеносно, вечно, но в вечности своей почти неподвижно. И поэтому он
остался Саахом, плюс к этому еще кое-чем.
Первое время он не мог сделать и шагу, ощущая, что каждое его
движение сотрясает миры далекие, как звезды, но близкие, как собственный
локоть. Он лежал в постели тяжело дыша, натянутый, как центр бесконечной
паутины, разрываемый этой громадной цельностью собственной бескрайности.
Один врач, сокрушаясь, говорил, что у него астма, другой пичкал его
успокоительными средствами, соседка-знахарка лечила его от порчи и сглаза.
Он, насколько это было возможно, не обращал внимания на действия
окружающих, ожидая перехода в другое состояние, понятия не имея, что за
процесс происходил в нем, но, тем не менее, сознавая каждое движение
внутри своей необъятности и причины этих изменений.
Возникал гул, далекий, как зов предков из-под седых напластований
времени, и тело его трясло в лихорадке. Он проходил через смутные образы
непонятных, загадочных событий, летел черными пустотами бессознательности,
пробивая покровы того, что позже, уже научившись думать и называть,
определял как ложь. Мелькали звездочки в этой пустоте. Временами он
проносился мимо центра непонятной плотности, интенсивности, чуждой всей
этой пустой черноте. И в нем на миг пробуждалось что-то, отзывающееся на
эту интенсивность нежностью и навеки забытой радостью. Одна минута этого
могла напитать мощью на целую вечность любых полетов, ожиданий и
мертвенных, непонятных погружений. И он почти угадывал свою истинную
природу, природу любви и радости, отдающей себя пустоте недвижной,
отрицающей и тоскливой, где может быть тоже затерялся снежинкой
какой-нибудь Тот, Другой; и эта радость даст ему сил открыть свою
бескрайнюю силу, действующую не неистовостью, но мгновенным перемещением,
незаметным, о!, бесконечно нежным и, о!, могущественным в такой степени,
что само понятие могущества становится бессмысленным, о!
Возможно, он погружался в прошлое; и само его имя, могло ли оно быть
чем-то отличным от него самого? Здесь - не знаю. Возможно, там, в прошлом,
нет.
И вот, вспышка, световой выброс; их протащило корежистыми извивами и
швырнуло на горное плато под красным небом. Под красным небом они были
ничтожно малы. Под красным небом. Небо это дышало тем, что одинаково у
всех неб, какого бы цвета и свойства они ни были. И это стало первым, что
они увидели - красное небо.
Уже потом, тяжело дыша и перевернувшись на живот, Стеах разглядел
горячий кварцевый песок, уходящую вдаль равнину, миражи на горизонте.
Вероятно, если бы сначала они увидели это, а не красное небо, у них было
бы меньше энтузиазма.
Взявшись за руки, они с Таро, увязая в песке, шли вперед; временами
Таро бросал искристый, улыбчивый взгляд, полный жизни и неистовости, на
Стеаха и говорил:
- Вот, здорово! Мы построим город хрусталя и поселим в нем эти
гигантские миражи, - Таро показывал рукой на горизонт, - это будет
красиво, Стеах!
И Стеах верил каждому слову, ибо еще не умел ничего другого; а Таро
все говорил, фантазировал, ибо тоже еще не умел ничего другого... Они
построили город хрусталя. Проходя изгибами анфилад, можно было
ограничиваться до тех пор, пока не попадал в изнанку сути, и тогда уж
берегись, ибо кровожадные Ораты и Хаетсы набрасывались и грозили
превратить тебя в пыль, втоптать ее в небо и, довольные, унестись в
поисках новых жертв...
Стеах заканчивал "Книгу героев", Таро достраивал очередной надмирный
комплекс, сгущая стремления и порывы в импульсы созидания и кладя их
готовыми кирпичами в проемы пространств. Кипела работа, всё более
многочисленные проявления использовались Таро как субстрат форм. И он
углублялся всё ниже, вскрывая новые пласты того, что было до времен, но
которые были созданы неизвестной древней силой, о которой они как-то
узнали, что она называлась Врагом и не была в сути вещей, а следовательно,
не могла быть до времени... Странно. Неужели в мире жил кто-то до них? И
что он знал, какую тайну этого мира, какие вехи оставил? Или сгинул, не
оставив следа, в одной из слепленных собственными руками форм?..
Таро пришел к Стеаху, весело сверкнул взглядом и молвил:
- Пошли! Яма столь глубока, столь бездонна!.. Это интересно до боли в
глазах.
Стеах оторвался от "Книги героев", выпрямился, положил кисть и,
выбросив вверх очередное облако стремлений и порывов, опустился на дно
зрачков Таро:
- Я пишу это, - и указал на подымающееся и рассеивающееся
облако, - мир сей полнится и начиняется тем, что я перевожу отсюда, - и
положил ладонь на центр груди, - книга ведь еще не готова, Таро.
Тот вынырнул из бесконечности друга, отвел взгляд от его сердца,
рассыпал золотой песок самобытности, того, что он есть, по ветру:
- Я тот, кто я есть. - ("пока" - возникло в нем.) - И тот, кто научил
меня отличать себя от другого, ска...-
- ...нас никто этому не учил, - перебил Стеах. - Это ведь часть
возможности, из множества которых мы состоим, но никто не заставляет тебя
строить из себя темницу.
- А существует это... - И Таро покрылся панцирем, душным и
непрозрачным. - Видишь меня? А, я тоже тебя не вижу! Здорово?!
- Зачем это? - Стеах впервые видел то, чем он не был.
- Так легче копать вглубь, ничто не мешает... Ну, так ты идешь? Нет
ничего интереснее, как стоять на краю пропасти, ведущей в яростную
неизвестность, о, там молнии и шквалы, сносящие мириады форм и
превращающие их в пыль, но я, Орат, там всесилен.
- Ты Таро!
- Причем здесь верность ?
- Ты Та-... Хм... Я не знаю... Вещь сужается... Возможно... Возможно
всё.
- Пошли!
Они неслись по коридорам, из всех щелей дуло, искрился купол в
необозримой вышине, было свежо, прохладно, тепло и одинаково повсюду.
- О, вот это да! - Стеах задержался у одного из изгибов.
- Пошли, - потянул его Таро, - это слишком мягко и уступчиво, я
устал, когда доделывал этот угол.
- Но здесь прямо-таки присутствует Она... Знаешь, вероятно, я сейчас
войду к Ней, погоди минуту.
- Она ведь так далеко! - Таро не отпускал руку Стеаха, он впервые
осознал, какие они разные, и не понимал стремлений друга, а тот изумленно
вскинул брови, затем рассмеялся:
- Далеко?! Удачная шутка! Неужели твое сердце так далеко от тебя? Я в
восторге!
Стеах ушел вглубь и вверх, оставив Таро держать его за руку; он
погружался в Ее снежную радость:
- Мать, это ненадолго, сия Игра меня привлекает. Я вернусь скоро.
Он оказался в бескрайних объятиях и блаженно закрыл глаза, пребывая
маленькой запятой на коленях той.
- Дитя мое, у меня есть для тебя кое-что. Скромный подарок... Иди, но
возьми это, - и Стеах почувствовал, что стал больше.
- Что это, Мать?
- Это Безмолвие, в положенный срок оно откроет тебе свои сюрпризы и
возможности и..., если вдруг на пути твоем встанут преграды, оно будет
верным мечом, инструментом, помощником. И вот это...
- А это что?
- Любовь. Это сила, связующая то, к чему ты стремишься, с тем, что ты
есть и чем ты не являешься, но станешь в будущем. Если ты вдруг забудешь
дорогу ко Мне, свет ее приведет тебя в обитель моей солнечной страны.
Стеах засмеялся:
- Какую дорогу, ты ближе ко мне , чем я сам! И снежной страны я не
знаю. И солнечной тоже.
- Есть много вещей, которых ты не знаешь, гораздо больше, чем можно
представить. И вспомни, что сказал тебе Таро только что...
Стеах задумался:
- О, да, он сказал, что Мать далеко. Но ведь он пошутил... Во всяком
случае, у меня есть для него сюрпризы, два дара Матери, я поделюсь с ним.
- Дитя мое, когда бы ты не встретил меня, ты тотчас узнаешь свою
Мать. Ты нежен и хрупок. Но ты пройдешь... Я буду там, внизу; приду, когда
наступит время. И мы кое-что сделаем вместе.
- Время чего? - Стеах слушал, почти не понимая, но завораживала
загадочная прозорливая реальность сказанного.
- Время готовности Универсума к вхождению в вечность. Это будет,
конечно, непостижимая и величайшая реализация для вас, многочисленных,
вспомнивших и забывших, умерших и родившихся, уносящихся в светлые дали
розовыми чайками** и погруженных в смуту однодневной рутины. Каждый из вас
станет Мною. Это игра, вы будете великолепно обескуражены и растеряны,
узнав после миллионнолетнего бессознательного сна, кто вы есть в сути. Но
игра лишь начинается, беги, тебя ждет Таро. Он ведь, не зная того, играет
по моим правилам и движим мною же...
______________
** Когда Йу прочитала эту фразу, она засмеялась: "А почему розовыми
чайками, а не серыми пеликанами? - Йу, не валяй дурака! - Нет, ну правда,
почему? Серыми пеликанами... Ой, как смешно, ха-ха-ха..."
Стеах почувствовал в своей холодной руке жаркую мозолистую ладонь
Таро, ответил на его рукопожатие, и они понеслись в центр схождения
коридорных извивов, застывших, как гигантские змеи, мощной и гармоничной
композицией созидательного искусства, уходящей в бесконечность вечно новой
живой конструкцией. Вдвоем они остановились на краю бездны, устремив
солнечные взгляды в непроглядную черноту там, внизу, где яростные энергии
обрушивались друг на друга, порождая недолговечные формы, изменяющие
космический масштаб; и возникали новые закономерности, разрушающие эти же
формы, на смену которым возникали другие, ограниченные и непонятные,
существующие лишь благодаря непрерывной смене бесчисленных поколений;
время здесь стало, неизвестно почему, врагом, разрушителем, Кала,
неумолимым палачом сущего, хотя они ясно видели его бескрайнюю лучащуюся
суть; это было непостижимо; кипел вселенский котел, это было дно... Таро
оказался прав, это было интересно; захватывало дух в предвкушении новых
приключений, открытий неизведанных возможностей, миров и свойств.
Они переглянулись, звонко восторженно засмеялись и шагнули в
неизвестность, успев услышать, как бездна ответила на их чистый смех
дьявольским хохотом, выплеснувшимся дегтярной волной из непостижимого
колодца и гулким эхом прокатившимся по пустым анфиладам, и чувствуя, что
покрываются толстыми, тесными, душными панцирями; в головокружительном
полете или, скорее, падении они забыли себя, чтобы вспомнить спустя долгие
тысячелетия и став бесконечно более обширными. Но сие было еще далеко
впереди...
* * *
Все в Стеархе ныло болью нескончаемой, нестерпимой, непонятной. Он
метался в полусне, полураспаде собственного существа, и был бескрайним
серым хоботом, в бесконечных изгибах своих давно потерявшим и начало, и
конец, и середину себя. Стеарх медленно разворачивал кольца не имеющего
пределов тела, распутывал узлы, невероятно запутанные и стянутые в тугие
серые нагромождения, уходящие в беспредельные просторы того, о чем он мог
сказать: "Это я". Стеарх как бы пытался воссоздать свою первоначальную
божественную простоту, очевидно, безрезультатно. И болело везде, чем он
был, вращаясь среди звезд - прообразов бушующих ядерных светил, но болело
как-то не так; и эта боль возникала от невозможности вернуться к исходному
состоянию, в котором Стеарх пребывал до рокового таинственного толчка,
давшего вращение всему, чем он был (а был он всем); толчка, безвозвратно
нарушившего гармонию его стабильного бытия, но возникшего где-то вне
пределов Стеарха, и это было непостижимо, так как ничто не могло быть вне
его. Он перестал знать, пребывать, существовать и превратился из
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг