Николай СОВЕТОВ
ДОРОЖНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Жаркая духота июльского полдня, крепко разбавленная едкой бензиновой
гарью и запахом размягченного асфальта, нависла над городом. Забитые
автомашинами улицы оглушали людей, хотя им и казалось, что они уже
привыкли к этому повседневному шуму. В поисках родничков чистого воздуха
прохожие сворачивали в боковые улицы, прижимались к стенам домов, чтобы
увеличить расстояние между собой и потоком изрыгающих дым и копоть чудищ.
Чудищ, выпущенных на волю самим же человеком, который оказался не в
состоянии не только оградить себя от ежеминутной опасности их нападения,
но даже отделить нужные машины от ненужных. Тех, которым здесь, в городе,
нечего делать, которые при огромной мощи своих двигателей ничего не везут
или везут жалкие килограммы грузов...
Лейтенант ГАИ Кириллов поставил свой желтый с полосками мотоцикл в тени
тополя, прямо на тротуаре. Сев в коляску и положив на колени планшет с
утренними протоколами, разомлевший от жары Кириллов почти равнодушно, без
охотничьей сметки; присущей ему еще полтора-два часа назад, смотрел на
рокочущий, ослабевший к полудню, но совсем не малый поток машин,
заполнивший самую напряженную улицу его участка. Накопившаяся с шести утра
усталость отнимала у Кириллова всякую охоту шевелиться. Автоматически он
все же отмечал нарушения правил движения, которые происходили ежеминутно и
не могли здесь не происходить. Вот новенькие "Жигули" неосторожно
произвели обгон, но Кириллов пропустил их, не задержав, как сделал бы это
утром... Вот грохочет, изрыгая клубы черного дыма, МАЗ. Его, конечно, тоже
надо было бы остановить, составить протокол и наказать за неисправность
топливных насосов. Наказать заодно и механика, который выпустил утром
машину, отравляющую воздух. Но лейтенант вновь остался безучастным...
Какой-то торопыга на "Волге" у пешеходной дорожки дал сигнал и, спугнув
нескольких прохожих, проехал мимо. И здесь можно было бы составить
протокол...
Впрочем, таких нарушителей сотни.
"Ладно, - думал лейтенант. - Протоколы по качеству смеси полезны. Их
прочитают в автохозяйствах и, может быть, внимательнее будут относиться к
выхлопам машин. А вот десяток других..."
Кириллов досадливо отмахнулся от тополиного пуха, словно отбрасывая
возникшую в который раз досадливую мысль о том, что в его руках совершенно
негибкий инструмент наказаний. Было бы куда короче и полезней для дела при
мелком нарушении просто взять штраф. Каким-нибудь очень простым способом,
например протянув нарушителю бумажку-извещение с указанием суммы. А на
корешке этой бумажки у Кириллова останется записанный им номер машины
нарушителя. И пусть водитель попробует не заплатить в срок - сумму можно
автоматически удваивать и утраивать.
Кириллов поморщился, вспомнив взгляды шоферов, когда он составлял
протоколы или пробивал их талоны своим маленьким дыроколом - "жалом", как
называют его водители.
"Ну, лейтенант, будь человеком! Возьми ты штраф, - прямо-таки услышал
Кириллов молящий голос одного из утренних нарушителей, не показавшего
сигнал поворота. - Не хочу я из-за этой мелочи сидеть у вас в ГАИ
воскресенье и слушать лекции о правилах движения. Знаю я их наизусть..."
Кириллов увидел как бы со стороны свое лицо, окаменевшее лицо человека,
олицетворяющего закон и не могущего отступить ни на шаг, хотя сама мера
наказания ему и не нравилась. Да и не законом она предписана, а лишь
инструкцией, которую надо бы пересмотреть. Ведь этот нарушитель, не
показавший поворот, зарабатывает не менее шести-семи рублей в день. Стало
быть, выписывая протокол и "приговаривая" шофера к потере дня отдыха, он,
лейтенант Кириллов, штрафует беднягу не на полтинник, не на рубль. Не
отдохнув в воскресенье, этот человек и работать в понедельник будет хуже,
так что он, Кириллов, наносит прямой вред государству, хотя и действует по
инструкции.
Снова расслабившись, Кириллов опять смахнул щекочущую пушинку и
размеренно подумал о том, что надо бы встать и напиться воды, благо
недалеко был автомат с газировкой, как вдруг его мысли прервала замеченная
краем глаза ненормальность движения на улице. В ту же секунду это ощущение
ненормальности подтвердилось человеческим криком, высокой нотой взлетевшим
над шумом улицы и внезапно смолкшим, как бы прерванным грохотом удара и
звоном бьющихся стекол. Кириллов увидел, как метрах в семидесяти от него
груженный щебенкой самосвал выкатил на среднюю линию, прижал к
противоположному бордюру два испуганно шарахнувшиеся легковушки, повернул
почти перпендикулярно движению, рассыпая щебенку, пересек тротуар и
врезался в стену бетонного здания. А впереди, резко, но бесшумно
затормозив, остановился плывший навстречу кораблем среди мелких суденышек,
сверкавший блеском огромных стекол междугородный автобус.
Кириллов нажал кнопку на радиопередатчике, смонтированном в коляске,
крикнул, не дожидаясь ответа дежурного:
- Я - двадцать третий! Двадцать третий. Авария. Опергруппу и "скорую".
Быстрее "скорую". - И, кинув трубку, бросился к самосвалу, на бегу
размахивая палочкой, чтобы остановить и без того застопорившееся движение.
На то, что было под передком машины, Кириллов предпочел не смотреть.
Сообразив, что самосвал надо оттаскивать от стены буксиром и что это можно
будет сделать и минутой позже, ибо погибшей женщине жизни уже не вернуть,
он бросился к кабине, где могли быть живые.
Кабина самосвала, смятая надвинувшимся на нее груженым кузовом и
присыпанная выброшенной щебенкой, открылась с трудом. Водитель лежал,
навалившись на руль, и Кириллов содрогнулся, увидев что кусок сломанной
баранки руля впился ему в грудь.
Вторым в кабине был молодой парень. Казалось странным, что руки его
сжимают рулевое колесо. Создавалось впечатление, что перед ударом оба они
- и водитель и пассажир - вцепились в руль, стремясь вырвать его друг у
друга.
"Не в этом ли причина аварии?" - автоматически подумал Кириллов,
взявшись за парня, пострадавшего, по-видимому, значительно меньше.
Все дальнейшее шло по четко отлаженной схеме. Члены опергруппы,
приехавшей по вызову Кириллова, начали расчищать дорогу и ликвидировать
пробку машин, рулеткой производить замеры, составлять карту происшествия.
Прибывшая следом машина "скорой помощи" забрала пострадавших. А Кириллов
занялся опросом водителей и пассажиров автобуса, остановившегося
неподалеку от места аварии, и легковых машин, прижатых самосвалом к
дорожному бордюру.
Все очевидцы показывали одно: ничто не мешало самосвалу ехать прямо, не
было никакой видимой причины сворачивать на скорости к середине дороги,
затем к тротуару и врезаться после этого в стену. Водителю одной из
легковых машин показалось, что через ветровое стекло самосвала он видел
какое-то движение - как будто бы пассажир вырывал руль у шофера. Но точно
утверждать он этого не мог, так как смотрел на них лишь одно мгновение, к
тому же из неудобной позиции - снизу вверх.
Водитель автобуса сидел на том же уровне, что и люди в кабине
самосвала. Но расстояние между ними было большое, и у водителя создалось
лишь впечатление, что фигуры в кабине располагались необычно близко друг к
другу. Однако никакой борьбы он не заметил. Пассажиры автобуса видели лишь
странный поворот самосвала и в подробностях описывали удар о стену, звон
стекла, положение самосвала после аварии.
Но вот один из очевидцев-прохожих, сам подошедший к Кириллову, прямо
заявил, что видел борьбу пассажира и шофера и слышал крик последнего.
Что-то вроде: "А-а-а!" или "Га-а-ад!" Это уже прямо указывало на причину
аварии - непрошеное вмешательство пассажира.
Но зачем он это сделал? Что побудило его к этому?
Мысль об этом не давала Кириллову покоя весь день. Вечером он позвонил
в больницу.
- Шофер умер, - сообщила ему дежурная из регистратуры. - Поговорить со
вторым, его фамилия Иванов, зовут Виктором Васильевичем, вы сможете
завтра.
- Две смерти! - покачал головой Кириллов.
На следующий день Кириллов был в больнице. Накинув на плечи чистый
халат, у которого были оторваны все до единой пуговицы, а на рукавах
болтались завязки, воспользоваться которыми без специальной тренировки не
было никакой возможности, лейтенант прошел в общую палату, где лежал
Иванов. С подушки указанной ему кровати глянули воспаленные то ли от
бессонницы, то ли от болезни глаза молодого человека лет двадцати.
- Как вы оказались в машине? - представившись и предложив больному не
беспокоиться и не подниматься, задал Кириллов первый вопрос.
- Попросил подвезти, - коротко ответил больной, и по тону лейтенант
понял, что Иванов не будет разговорчивым собеседником.
- Как случилась авария и что ей предшествовало?
Небольшая пауза, последовавшая за этим, показалась Кириллову вызванной
не столько тем, что Иванов не знал, что ответить, сколько плохо скрываемым
стремлением скорее закончить этот разговор. Однако Иванов ответил, и ответ
его был неожиданным для Кириллова.
- Я понял, что шофер умирает, - услышал Кириллов. - Он умирал на ходу.
У него что-то случилось с головой, и потому я схватил руль, чтобы
попытаться избежать столкновения с автобусом.
Больной говорил тихо, но уверенно. В голове Кириллова пронеслась мысль
о том, что Иванову кто-то сообщил о смерти шофера. Понимая, что его борьбу
с шофером могли видеть, он и решил сказать, что шофер умер до аварии.
"Наивный парень, - подумал про себя Кириллов. - Ведь медики точно
определят причину смерти шофера..." Однако докучать недоверием еще не
окрепшему человеку, лежащему перед ним, Кириллову не хотелось.
- С ваших слов, Виктор Васильевич, - сказал он, как бы соглашаясь, - я
записал: вы увидели, что шоферу стало плохо, и пытались перехватить руль.
- Он умирал, но это все равно.
- И после этого произошла авария?
- Да.
- И последний вопрос. Когда и кто вам сказал, что шофер умер?
- Никто мне не говорил. Я и тогда уже знал, что шофер умрет. Потому и
схватил руль.
Последние слова Иванов произнес с нарастающим напряжением и даже
приподнялся в постели. Кириллов тоже поднялся и, не желая более утруждать
больного, успокаивающе сказал:
- Спасибо, Виктор Васильевич. На сегодня кончим. Поправляйтесь. И тогда
мы уточним подробности.
Лейтенант кивком попрощался с больным, который снова откинулся на
подушку и устало отвернулся.
Выйдя из палаты, Кириллов прошел к дежурному врачу и спросил его о
причине смерти шофера, доставленного в больницу вместе с Ивановым.
Дежурный врач, перебрав папки, нашел заключение, прочитал его про себя.
Потом, уже имея опыт общения с милицией, сказал, обращаясь к Кириллову:
- Запишите. Смерть больного, доставленного в больницу десятого июля
сего года в результате дорожного происшествия... наступила вследствие
обширного кровоизлияния в мозг. Рана подреберья, явившаяся результатом
вдавливания сломанного руля, причиной смерти послужить не могла.
Кириллов быстро записывал, но скрыть своего удивления не сумел, и
дежурный, который привык к равнодушию должностных лиц при самых
трагических известиях, заинтересованно спросил:
- Вас что-нибудь удивляет в этом диагнозе?
- Скажите, - вместо ответа спросил Кириллов, - мог кто-нибудь сообщить
Иванову о том, что шофер, с которым его доставили в больницу в одной
карете, умер?
- У нас в больнице никто! - уверенно ответил врач.
- Он мог услышать это в санитарной машине?
- Мог, конечно... Но... - Врач переложил несколько папок, открыл одну
из них, вчитался. - Судя по истории болезни, Иванов был доставлен в
больницу в бессознательном состоянии.
- Без сознания его положили и в санитарную машину. Это я помню точно, -
сказал Кириллов. - Но ведь он мог ненадолго очнуться в машине и услышать
слова сопровождающих медиков о смерти соседа...
Дежурный врач пожал плечами. А Кириллов, опровергая это им же самим
высказанное мнение, продолжил:
- Однако бригада санитарной машины вряд ли могла с ходу установить
причину этой смерти. И тем не менее Иванов сказал мне, что шофер умирает
на ходу, как он выразился. То есть до аварии. И указал причину - что-то с
головой.
Собеседник Кириллова посмотрел на него, как тому показалось,
снисходительно и, снова взяв папку с историей болезни умершего шофера,
пояснил:
- Здесь есть ответ и на этот вопрос. Естественно, что патологоанатом,
производивший вскрытие, обязан был заинтересоваться тем, что произошло
сначала. Смерть и затем ранение или наоборот - ранение и затем смерть,
хотя и не по причине ранения. Так вот, по количеству вытекшей крови и по
ряду других признаков патологоанатом заключает: "Ранение было получено
умершим еще при жизни. Смерть от кровоизлияния наступила через очень
короткое время, но после аварии и ранения". Такое же заключение дала и
"скорая помощь".
- Понятно, - согласился Кириллов. - А можно ли предположить, что шоферу
стало дурно и он потерял сознание еще до аварии? Тогда авария становится
неизбежным следствием его обморока.
- Конечно. Вполне реальное предположение. Инсульт, то есть
кровоизлияние в мозг, очень часто начинается с потери сознания, - ответил
врач.
Кириллов кивнул. Объяснения были исчерпывающими.
- А как здоровье Иванова? - справился он у врача.
- Легкое сотрясение. Недели две постельного режима, и он полностью
поправится.
Итак, все становилось на свои места, все сходилось. Шофер самосвала
почувствовал себя плохо и потерял сознание. Машина стала неуправляемой.
Иванов, увидев это, схватил руль, попытался выправить машину, но не сумел.
Произошла авария, самосвал врезался в стену, задавив при этом оказавшуюся
здесь женщину. Шофер получил ранение и, не приходя в сознание, умер, хотя
ранение и не явилось прямой причиной его смерти. Иванов отделался сильными
ушибами, но он-то отлежится. И хотя умерли двое, виновных, по мнению
Кириллова, нет. Разумеется, дело должно быть передано в суд, и судьи будут
долго разбираться в обстоятельствах происшествия. Но вряд ли они придут к
другому мнению. Впрочем, это уже Кириллова не касается. Он должен дать
исчерпывающую картину происшествия, и он сделает это.
Через две недели Кириллова вызвали к следователю прокуратуры.
Пройдя в приемную и доложив о себе, Кириллов увидел на скамье ожиданий
Иванова. Тот взглянул на лейтенанта, сдержанно ответил на его приветствие,
но особого оживления не выказал.
Следователь Филатов не был Кириллову знаком, хотя они и встречались не
раз в служебных помещениях милиции. Предложив Кириллову сесть, следователь
положил перед собой лист протокола. После ряда вопросов, проясняющих
картину происшествия, Филатов спросил:
- Вы нашли пассажира в таком положении, из которого явствует, что он
держал руль машины?
- Да. Я указал это в своем донесении.
- Иванов говорил, что он пытался выправить машину, когда водителю стало
плохо?
- Когда водитель стал умирать на ходу, так дословно сказал мне Иванов,
- ответил следователю Кириллов. - И это меня удивило. Он не сказал, что
водителю стало плохо, а именно что он умирает. И действительно, экспертиза
показала, что водитель умер вскоре после удара, но не от раны.
- Итак, водитель умирает после аварии. - Филатов сделал ударение на
слове "после". - До аварии он был жив. Какова была нужда вмешиваться и не
случилось ли так, что Иванов, наоборот, помешал шоферу, пусть даже в
последние секунды жизни, справиться с машиной?
Кириллов пожал плечами и ответил, что никаких данных так думать у него
нет.
- Как же тогда можно объяснить показания прохожего, который видел
борьбу в кабине и слышал крик? Я вызывал его, вот его показания. Они
совпадают с тем, что он говорил и вам.
- Иванов ведь не отрицает, что вырывал руль у шофера. Стало быть,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг