И бунтующий протест:
"Слова его - ложь! Проповедь его - бред отчаяния! Не было чуда, и нет,
и не будет!"
Кирша, очень взволнованный, быстро убежал. Жуткое, чуткое ощущение
одиночества охватило Триродова липкою сетью, опутало ноги, серым заткало
взоры.
Вошел тихий мальчик, и, улыбаясь, подал карточку, - большой кусок
картона, и на нем, под княжескою короною, литогравированная надпись:
Эммануил Осипович Давидов
Голосом, темным и глубоким от подавленного волнения, Триродов сказал
мальчику:
- Проси.
Досадливый настойчиво повторялся в уме вопрос, - безответный:
"Зачем, зачем пришел? Что ему от меня надо?".
Жадно-любопытным взором глядел он, не отрываясь, на дверь. Отчетливые,
неторопливые слышал шаги, все ближе, - как будто судьба идет.
Открылась дверь. Вошел гость, князь Эммануил Осипович Давидов,
знаменитый писатель, мечтательный проповедник, человек знатного рода и
демократических воззрений, любимый многими, обладающий тайною удивительного
обаяния, влекущего к нему сердца.
Лицо очень смуглое, явственно нерусского типа. Скорбная черта слегка
опущенных в углах губ. Короткая, острообрезанная, рыжеватая бородка. Волосы
рыжевато-золотящиеся, слегка волнистые, остриженные довольно коротко. Это
удивило Триродова: на портретах он видел князя Давидова с длинными, как у
Надсона, волосами. Глаза черные, пламенные и глубокие. Глубоко затаенное в
глазах выражение великой усталости и страдания, которое невнимательный
наблюдатель принял бы за выражение утомленного спокойствия и безразличия.
Все лицо и все манеры гостя выдавали его привычку говорить в большом
обществе, даже в толпе.
Он спокойно подошел к Триродову, и сказал, протягивая ему руку:
- Я хотел вас увидеть. Уже давно я слежу за вами, и вот наконец пришел
к вам.
Триродов, с усилием преодолевая волнение и темную чувствуя в себе
досаду, говорил принужденно-любезным голосом:
- Я очень рад приветствовать вас в моем доме. Я много слышал о вас от
Пирожковских. Вы знаете, конечно, - они вас очень любят и ценят.
Князь Давидов смотрел проницательно, но спокойно, слишком, может быть,
спокойно. Казалось странным, что он ничего не ответил на слова о
Пирожковских, как будто бы слова Триродова прошли, как мимолетные тени
легких снов, мимо него, даже не задев ничего в его душе. А между тем супруги
Пирожковские всегда говорили о князе Давидове, как о хорошем знакомом. -
"Вчера мы обедали у князя", - "князь кончает новую поэму", - просто "князь",
давая понять, что речь идет об их друге, князе Давидове. Впрочем, вспомнил
Триродов, у князя Давидова много знакомых, и собрания в его доме всегда
многолюдны.
Триродов спросил гостя:
- Позвольте предложить вам что-нибудь съесть или выпить. Вина?
- Если можно, чаю, пожалуйста, - сказал князь Давидов.
Триродов нажал кнопку электрического звонка. Князь Давидов говорил все
тем же спокойным голосом, - слишком спокойным:
- В этом городе живет моя невеста. Я приехал к ней, и воспользовался
случаем побеседовать с вами. О многом хотел бы говорить с вами, но не успею
сказать всего. Поговорим только о наиболее существенном.
И он заговорил, не ожидая ответов или возражений. Пламенная лилась
речь, - о вере, о чуде, - о чаемом и неизбежном преображении мира
посредством чуда, о победе над оковами времени и над самою смертью.
Тихий мальчик Гриша принес чай и печенье, и неторопливыми движениями
расставлял их на столе, часто взглядывая на гостя, синеглазый, тихий.
Князь Давидов с укором взглянул на Триродова. Сдержанная усмешка
дрожала на губах Триродова, и упрямый вызов светился в его глазах. Гость
ласково привлек к себе Гришу, и нежно ласкал его. Спокойно стоял тихий
Гриша, - и мрачен был Триродов. Он сказал гостю:
- Вы любите детей. Это и понятно. Ангелоподобные создания, хоть иногда
и несносны. Жаль только, что мрут они уж очень на этой проклятой земле.
Рождаются, чтобы умереть.
Князь Давидов спокойным движением отстранил от себя Гришу. Положил на
его голову руку, словно благословляя мальчика, и отпустил. Гриша ушел.
Князь Давидов перевел на Триродова взор, внезапно сделавшийся тяжелым и
суровым, и тихо спросил:
- Зачем вы это делаете?
Он спрашивал с большим напряжением воли, как желающий иметь власть.
Триродов улыбнулся.
- Вам это не нравится? - спросил он. - Ну что ж, - с вашими обширными
связями вы этому легко могли бы помешать.
Тон его слов дышал надменною иронией. Так говорил бы сатана, искушая
постящегося в пустыне.
Князь Давидов нахмурился. Черные глаза его засверкали. Он опять
спросил:
- Зачем вы все это сделали? И тело злодея, и душа невинного, - зачем
все это вам?
Триродов решительно сказал, гневно глядя на гостя:
- Дерзок и труден мой замысел, - но разве я один тосковал от уныния, -
тосковал до кровавого пота? Разве я один ношу в своем теле двойственную
душу? и два соединяю в себе мира? Разве я один измучен, кошмарами, тяжелыми,
как вселенское бремя? Разве я один в трагические мгновения жизни чувствовал
себя одиноким и оставленным?
Гость улыбался странною, грустною, спокойною улыбкою. Триродов
продолжал:
- Знайте, что я никогда не буду с вами, не приму ваших утешительных
теорий. Вся ваша литературная и проповедническая деятельность в моих глазах
- сплошная ошибка. Роковая ошибка. Я не верю ни во что из того, о чем вы так
красноречиво говорите, прельщая слабых. Не верю.
Гость молчал.
- Оставьте меня! - решительно сказал Триродов. - Нет чуда. Не было
воскресения. Никто не победил смерти. Над косным, безобразным миром
восставить единую волю - подвиг, еще не свершенный.
Князь Давидов встал, и сказал печально:
-- Я оставлю вас, если хотите. Но вы пожалеете о том, что отвергли
путь, который я указываю. Единственный путь.
Триродов надменно возразил:
- Я знаю верный путь. Мой путь.
- Прощайте, - просто и спокойно сказал князь Давидов.
Он ушел, - и уже казалось, словно и не было его здесь. Погруженный в
тягостное раздумье, Триродов не слышал стука отъезжающего экипажа, и
неожиданное посещение смуглого, обаятельного гостя с пламенною речью, с
огненными глазами вспоминалось, как полдневная греза, как внезапная
галлюцинация.
"Кто же его невеста? и почему она здесь?" - подумал Триродов.
Странная, невозможная мысль пришла ему в голову. Разве Елисавета не
говорила о нем когда-то с восторгом? Может быть, неожиданный гость отнимет
от него Елисавету, как он отнял ее у Петра?
Было мучительно сомнение. Но Триродов всмотрелся в ясность ее очей на
портрете, снятом им недавно, в стройность и прелесть ее тела, - и вдруг
утешился. И думал:
"Она - моя".
А Елисавета, мечтая и горя, томилась знойными снами. И скучна была ей
серая повседневность тусклой жизни. Странное видение, вдруг представшее ей
тогда, в страшные минуты, в лесу, повторялось все настойчивее, - и казалось,
что не иная, что это она сама переживает параллельную жизнь, проходит
высокий, яркий, радостный и скорбный путь королевы Ортруды.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 22.05.2002 15:47
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг