Федор Кузьмич Сологуб.
Капли крови (Навьи чары)
---------------------------------------------------------------
Роман "Капли крови" ("Навьи чары") - первая часть трилогии "Творимая
легенда". Источник - "Капли крови", избранная проза, Центурион, Интерпакс
OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com)
---------------------------------------------------------------
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду,
ибо я - поэт. Косней во тьме, тусклая, бытовая, или бушуй яростным пожаром,
- над тобою, жизнь, я, поэт, воздвигну творимую мною легенду об
очаровательном и прекрасном.
В спутанной зависимости событий случайно всякое начало. Но лучше начать
с того, что и в земных переживаниях прекрасно, или хотя бы только красиво и
приятно. Прекрасны тело, молодость и веселость в человеке, - прекрасны вода,
свет и лето в природе.
Было лето, стоял светлый, знойный полдень, и на реку Скородень падали
тяжелые взоры пламенного Змея. Вода, свет и лето сияли и радовались, сияли
солнцем и простором, радовались одному ветру, веющему из страны далекой,
многим птицам, и двум обнаженным девам.
Две сестры, Елисавета и Елена, купались в реке Скородени. И солнце, и
вода были веселы, потому что две девы были прекрасны, и были наги. И обоим
девушкам было весело, прохладно, и хотелось двигаться, и смеяться, и
болтать, и шутить. Они говорили о человеке, который волновал их воображение.
Девушки были дочери богатого помещика. Место, где они купались,
примыкало к обширному, старому саду их усадьбы. Может быть, им было особенно
приятно купаться в этой реке потому, что они чувствовали себя госпожами этих
быстротекущих вод и песчаных отмелей под их быстрыми ногами. И они плавали и
смеялись в этой реке с уверенностью и свободою прирожденных владетельниц и
господ. Никто не знает пределов своего господства, - но блаженны
утверждающие свое обладание, свою власть!
Они плавали вдоль и поперек реки, состязаясь одна с другой в искусстве
плавать и нырять. Их тела, погруженные в воду, представляли восхитительное
зрелище для того, кто смотрел бы на них из сада, со скамейки на высоком
берегу, любуясь игрою мускулов под их тонкою, эластичною кожею. В
телесно-желтом жемчуге их тел тонули розовые тоны. Но розы побеждали на их
лицах, и на тех частях тела, которые бывали часто открыты.
Берег против усадьбы был отлогий. Росли кое-где кусты, за ними далеко
простирались нивы, и на краю земли и неба виднелись далекие избы подгородной
деревни. Крестьянские мальчики проходили порою по берегу. Они не смотрели на
купающихся барышень. Гимназист, пришедший издалека, с другого конца города,
сидел на корточках за кустами. Он называл себя телятиною: не захватил
фотографического аппарата. Но, утешая себя, он думал: "Завтра непременно
возьму".
Гимназист поспешно глянул на часы, - заметить, в какое именно время
девицы выходят сюда купаться. Он знал девиц, бывал в их доме у своего
товарища, их родственника. Теперь младшая, Елена, нравилась ему больше:
пухленькая, веселенькая, беленькая, румяненькая, ручки и ножки маленькие. В
старшей, Елисавете, ему не нравились руки и ноги, - они казались ему слишком
большими, красными. И лицо очень красное, очень загорелое, и вся очень
большая.
"Ну, ничего, - думал он, - зато она стройная, этого нельзя отнять".
Около года прошло с той поры, как в городе Скородож поселился отставной
приват-доцент, доктор химии, Георгий Сергеевич Триродов. О нем в городе с
первых же дней говорили много, и больше несочувственно. Неудивительно, что и
две розово-желтые черноволосые девушки в воде говорили о нем же. Они
плескались водою, подымали ногами жемчужные и алмазные брызги, и говорили.
- Как все это неясно! - сказала младшая сестра, Елена. - Никто не
знает, откуда его состояние, и что он там делает в своем доме, и зачем ему
эта детская колония. Слухи какие-то странные ходят. Неясно, право.
Эти Еленины слова напомнили Елисавете статью, которую она читала на
днях в московском философском журнале. У Елисаветы была хорошая память. Она
сказала, припоминая:
- В нашем мире не может воцариться разум, не может быть устранено все
неясное.
Она хотела припоминать дальше, но вспомнила вдруг, что для Елены это не
будет занимательно, вздохнула и замолчала. Елена взглянула на нее с
выражением привычного любования и преклонения, и сказала:
- Когда так светло, хочется, чтобы и все было ясно, как здесь, вокруг
нас.
- А здесь разве ясно? - возразила Елисавета. - Солнце слепит глаза,
вода горит и блещет, и в этом бешено-ярком мире мы даже не знаем, нет ли в
двух шагах от нас кого-нибудь, кто за нами подсматривает.
Сестры в это время стояли, отдыхая, по грудь в воде, у лугового берега
Скородени. Гимназист на корточках за кустом услышал Елисаветины слова. Он
похолодел от смущения, и на четвереньках пустился меж кустами от реки,
забрался в рожь, застыл на меже, и притворился, что отдыхает, что даже и не
знает, где река. Но никто не замечал его, словно его и не было.
Гимназист посидел и пошел домой с неясным чувством разочарования,
обиды, недоумения. Почему-то особенно обидно было ему думать, что для двух
купальщиц он был только предполагаемою возможностью, тем, чего на самом деле
не было.
Все на свете кончается. Кончилось и купанье сестер. Вышли они обе
сразу, и не сговариваясь, из отрадно-прохладной, глубинной воды на землю, в
воздух, на земное подножие неба, к жарким лобзаниям тяжело и медленно
вздымающегося Змия. На берегу они постояли, нежась Змиевыми лобзаниями, и
вошли в закрытую купальню, где были оставлены их одежды, одеваться.
Елисаветин наряд был очень прост. Платье, сшитое туникою, без рукавов,
не совсем длинное, зеленовато-желтого цвета, и простая соломенная шляпа.
Елисавета почти всегда носила желтые платья. Она любила желтый цвет,
курослеп и золото. Хотя она и говорила иногда, что носит желтое, чтобы не
казаться слишком красною, но на самом деле она любила желтый цвет просто,
искренно и бескорыстно. Желтый цвет радовал Елисавету. В этом было очень
далекое, досознательное, воспоминание, словно из иной жизни, прежней.
Тяжелая, черная Елисаветина коса была плотно и красиво положена вокруг
головы. Сзади коса была высоко поднята, и открывала сильно загорелую,
стройно-поставленную шею. На прекрасном Елисаветином лице было ярко, почти с
излишнею силою, выражено преобладание волевой и интеллектуальной жизни над
эмоциональною. Был очарователен странно-прямой и длинный разрез губ. Сини
были ее глаза, веселые, когда и губы не улыбаются. И веселый, и задумчивый,
и нежный был их взгляд. На этом лице казались неожиданно-странными яркий
румянец и сильный загар.
Блисавета ждала, когда оденется Елена, медленно ходила по песчаному
берегу, и всматривалась в однообразные дали. Мелкие, теплые песчинки ласково
гребли похолодевшие в воде, нагие стопы.
Елена одевалась не торопясь. Так ей нравилось, казалось таким
украшающим все, что наденет. Она любовалась розовыми рефлексами на своей
коже, своим нарядным и легким платьем из светло-розовой, почти белой, ткани,
широким розовым шелковым поясом, замкнутым сзади перламутровою пряжкою,
соломенною шляпою со светло-розовыми лентами, подбитою желтовато-розовым
атласом.
Наконец Елена оделась. Сестры поднялись по отлогой дорожке вверх от
берега, и ушли, туда, куда влекло их любопытство. Они любили делать
продолжительные прогулки пешком. Несколько раз проходили раньше мимо дома и
усадьбы Георгия Триродова, которого они еще ни разу не видели. Сегодня им
захотелось опять идти в ту сторону, и постараться заглянуть, увидеть
что-нибудь.
Сестры прошли версты две лесом. Тихо говорили они о разном, и слегка
волновались. Любопытство часто волнует.
Извилистая лесная дорожка с двумя тележными колеями открывала на каждом
повороте живописные виды. Наконец выбранная сестрами дорожка привела их к
оврагу. Его заросшие кустами и жесткою травою склоны были дики и красивы. Из
глубины оврага доносился сладкий и теплый запах донника, и виднелись там,
внизу, его белые метелки. Над оврагом висел узенький мостик, подпертый снизу
тонкими кольями. За мостиком тянулась вправо и влево невысокая изгородь, и в
ней, прямо против мостика, видна была калитка.
Сестры перешли мостик, придерживаясь за его тонкие, березовые перильца.
Потрогали калитку, - заперта. Посмотрели одна на другую. Елисавета,
досадливо краснея, сказала:
- Надо вернуться.
- Да, вот и все говорят, что туда не попасть, - сказала Елена, - что
надо через изгородь перелезать, да и то не перелезть почему-то. Странно,
какие же там у них секреты?
В кустах у изгороди послышался тихий шорох. Ветки раздвинулись. Тихо
подбежал бледный мальчик. Быстро глянул на сестер ясными, но слишком
спокойными, словно неживыми глазами. Елисавете показался странным склад его
бледных губ. Какое-то неподвижно-скорбное выражение таилось в уголках его
рта. Он открыл калитку; кажется, сказал что-то, но так тихо, что сестры не
расслышали. Или это легкий ветер прошумел в упругих ветках?
Мальчик скрылся за кустами так быстро, словно его и не было. Так
быстро, что сестры не успели ни удивиться, ни сказать спасибо. Точно сама
калитка распахнулась, или одна из сестер толкнула ее, не замечая.
Они постояли в нерешительности. Непонятное смущение на короткое
мгновение охватило обеих, и быстро рассеялось. Любопытство поднялось опять.
Сестры вошли.
- Как же он открыл? - спросила Елена.
Елисавета молча и скоро шла вперед. Ей было радостно, что попали. И уже
не хотела она думать о бледном мальчике, забыла его. Только где-то, в
неясном поле сознания, тускло мерцал белый и странный лик.
Был все такой же лес, как и до калитки, такой же задумчивый, и высокий,
и разобщающий с небом, чарующий своими тайнами. Но здесь он казался
побежденным человеческою деятельною жизнью. Где-то недалеко слышались
голоса, крики, смех. Кое-где попадались оставленные игры. Тропинки выходили
иногда на усыпанные песком широкие дорожки. Сестры быстро шли по извилистой
тропинке в ту сторону, откуда сильнее звучали детские голоса, вскрики, смехи
и взвизги. Потом все это многообразие звуков стянулось и растворилось в
звонком и сладком пении.
Наконец перед сестрами открылась небольшая прогалина овальной формы.
Высокие сосны обстали вокруг этой лужайки так ровно, как стройные колонны
великолепной залы. И над нею небесная синева была особенно яркою, чистою и
торжественною. На прогалине было много детей разного возраста. В различных
местах они сидели и лежали, по-одиночке, по два, по три. В середине десятка
три мальчиков и девочек пели и танцевали, и танец их строго следовал ритму
песни и с прекрасною точностью передавал ее слова. Их пением и танцем
управляла высокая и стройная девушка с сильным, звучным голосом, роскошными
золотистыми косами и серыми веселыми глазами.
Все, и дети, и наставницы их, - которых видно было три или четыре, -
одеты были одинаково, совсем просто. Простая и легкая одежда их казалась
красивою. На них приятно было смотреть, может быть, потому, что их одежда
открывала деятельные члены тела, руки и ноги. Одежда должна защищать, а не
закрывать, - одевать, а не окутывать.
Синие и красные пятна шапочек и одежд красиво выделяли светлые тона
лица, рук и ног. И было весело, и казалось, под этой высокою и ясною
лазурью, таким праздничным и чистым это обилие ярких и светлых тонов и
смело-открытого тела.
Несколько детей, из тех, которые не пели, подошли к сестрам, и смотрели
на них, ласково и доверчиво улыбаясь.
- Можно посидеть, - сказал мальчуган с очень синими глазами, - вот
скамеечка.
-- Спасибо, миленький, - сказала Елисавета.
Сестры сели. Детям хотелось говорить. Одна маленькая девочка сказала:
- А я сейчас белочку видела. На елке сидела. А я как крикнула! а она
как побежит!
И другие начали рассказывать, и спрашивать. А те перестали петь,
разбежались играть. Золотоволосая учительница подошла к сестрам и спросила:
- Вы из города? Вам у нас нравится?
- Да, у вас хорошо, - сказала Елисавета. - У нас рядом усадьба. Мы -
Рамеевы. Я - Елисавета. А это моя сестра, Елена.
Золотоволосая девица покраснела, словно застыдилась, что богатые
барышни видят ее нагие плечи и ее босые, до колен открытые ноги. Но увидев,
что и барышни, как она, необуты, она утешилась и улыбнулась.
-- Я - Надежда Вещезерова, - сказала она.
И внимательно посмотрела на сестер. Елисавета подумала, что она слышала
эту фамилию где-то в городе: что-то рассказывали, не помнила, что. Почему-то
она не сказала об этом Надежде. Может быть, слышала какую-то тяжелую
историю?
Это случалось иногда с Елисаветою, - боязнь спрашивать о прошлом. Кто
знает, сколько темного кроется за ясною улыбкою из какой тьмы возникло
цветение, внезапно обрадовавшее взор обманчивою красотою, красотою неверных
земных переживаний.
- Легко нашли нас? - спрашивала золотоволосая Надежда, ласково в лукаво
улыбаясь. - К нам не так-то просто попасть, - пояснила она.
Елисавета сказала:
- Нам открыл калитку белый мальчик. И так быстро убежал, что мы не
успели и поблагодарить. Такой бледный и тихий.
Надежда вдруг перестала улыбаться.
- Да, это - не здешний, - с запинкою сказала она. - Они там живут, у
Триродова. Их несколько. Не хотите ли позавтракать с нами? - спросила она,
быстро оборвав прежнюю свою речь.
Елисавете показалось, что Надежда хочет переменить разговор.
- Мы здесь живем весь день, и едим, и учимся, и играем, все здесь, -
говорила Надежда. - Люди строили города, чтобы уйти от зверя, а сами
озверели, одичали.
Горькие ноты зазвучали в ее голосе, - отзвуки пережитого? или чутко
воспринятое чужое? Она говорила:
- Мы идем из города в лес. От зверя, от одичания в городах. Надо убить
зверя. Волки, лисицы, коршуны - хищные, жестокие. Надо убить.
Елисавета спросила:
- Как же убить зверя, который отрастил себе железные и стальные когти и
угнездился в городах? Он сам убивает, и не видно конца его злодействам.
Надежда нахмурила брови, стиснула руки и упрямо повторяла:
-- Мы его убьем, убьем.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Сестры не отказались от угощения. Их напоили и накормили.
Они пробыли здесь более часа: весело разговаривали с детьми и
учительницами. Дети были милы и доверчивы. Учительницы, простые и милые, как
дети, и такие же, как дети, веселые, казались беспечными и отдыхающими. Но
они были постоянно заняты, и все успевали заметить, что требовало их
внимания. Впрочем, многое дети затевали и исполняли сами, пользуясь какою-то
организациею, которая для сестер осталась еще неизвестною.
Здесь с игрою смешивалось учение. Одна из учительниц пригласила сестер
послушать то, что она называла своим уроком. Сестры слушали с удовольствием
живую беседу по поводу сегодняшних детских наблюдений в лесу. Были еще
учительницы, пришедшие откуда-то из глубины леса, - и дети то уходили в лес,
то приходили оттуда все иные.
Учительница, которую слушали сестры, окончила свою беседу, и вдруг
быстро убежала куда-то. И дети ушли за нею. За темною зеленью деревьев
мелькали красные шапочки, загорелые руки и ноги учительницы и детей. Сестры
остались опять одни. Уже никто не обращал на них особого внимания. Они,
видимо, никого не стесняли, никому не мешали.
-- Пора уходить, - сказала Елена.
Елисавета встала.
- Что ж, пойдем, - сказала она. - С ними очень интересно и легко, но не
все ж тут сидеть.
Уход сестер был замечен. Несколько ребятишек подбежали к ним. Дети
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг