с ног. Я снова связался с Павлом. Он считал, что до следующего полудня
встречи не ожидать - первая колонна пленных от меня на расстоянии дневного
перехода. Гамов начинает переправу, сказал Павел. Вражеская оборона на
Барте сметена, на флангах идут бои. Противник еще не верит, что мы идем в
его тыл, а не на восток к своим. И укрепляет свою оборону не там, где мы
реально прорываемся. Неподвижный до того четвертый корпус патинов
отодвигается в тыл, освобождая территорию родерам для окружения и с
востока.
- Пока все на пользу нашему плану, - закончил Павел.
Я разрешил солдатам глубокий ночной отдых. Сам я спал плохо. Сон
прерывался трубными сигналами тревоги. Я вскакивал, готовый выкрикнуть
команду в бой, но сигналы грохотали лишь в моем мозгу. На заре я проверил,
как расположился полк.
Позиция была удачная. Дорога петляла по холмистой местности. Среди
возвышенностей теснилась покинутая жителями деревенька, в ней я расположил
часть солдат, другой частью занял холмы вдоль дороги - любая колонна на
ней попадала под наш обстрел. Была одна проблема, я все ломал над ней
голову: если бы конвой, впав в панику, смешался с массой пленных, пришлось
бы прекратить обстрел, чтобы не погубить своих. Оставалась рукопашная, но
бросаться с ручными вибраторами или лучевыми импульсаторами на врага,
вооруженного таким же оружием, по-моему, не столько образец геройства,
сколько акт отчаяния. Я решил, что рукопашной не допущу, но чем заменить
ее, если конвой смешается с пленными, не представлял себе.
Родеры не торопились. Прошло утро, миновал полдень, они не
появлялись. Разведка показывала, что они двигаются тремя колоннами, в
каждой несколько тысяч пленных и несколько сотен конвоя. Только к вечеру
показалась их передовая группа. Она предварила себя гулом машин и военной
музыкой. Расположение было таким, на какое мы рассчитывали, - сильный
отряд впереди, за ним пленные с конвоирами по бокам, за ними снова сильный
отряд. Если бы родеры подозревали нападение, они построились бы по-иному.
При таком расположении можно было применить и орудия. Но орудий у нас не
было, артиллерия осталась у Гамова.
И когда передовые машины углубились в приготовленную им ловушку, мы
ударили из ручного оружия. Ошеломленные, родеры вначале пытались
прорваться мимо бьющих с обеих сторон резонаторов и импульсаторов. Но
впереди был завал, устроенный нами еще вчера. Родеры, запоздало исправляя
свою оплошность, отступили, сгустили колонну пленных в толпу, а передовой
отряд навязал нам бой по уставу. Темнеющий воздух озарили синие молнии
импульсов. Соскочив с машин, родеры ползком пробирались меж холмами,
заходя во фланг и пытаясь вытащить нас из укрытий и принудить к открытому
сражению. В одном месте им это удалось. Группка наших солдат, выскочив
наружу, ринулась на наседавших родеров. Я послал им приказ немедленно
уходить в укрытие, но в горячке боя они не послушались. Впрочем, родеры
благоразумно отошли, обстреливая наших с отдаления.
Бой прекратился лишь с темнотой. Я обошел наши позиции, ни с одной
нас не сбросили. Я связался с Павлом. Он уже перекрыл обратную дорогу
неприятелю, но в бой пока не вступал - не с кем было.
- Если враг не появится утром, пойду на сближение с тобой, - сказал
Павел. - Все же самое умное для них - повернуть назад. А не повернут,
нажму на них сзади.
Это было, конечно, самым умным для врага - броситься назад под
укрытие основных сил. Слабый полк Павла не выдержал бы концентрированного
удара всего конвоя. Павел повторил, что возвращения родеров не ожидает:
враг настолько уверился в своем превосходстве, что ищет не самых умных, а
самых скорых решений.
- Он всей массой обрушится завтра на тебя, Андрей! Гамов форсировал
Барту, но с тяжелым вооружением движется медленно. От твоей стойкости
зависит спасение пленных.
Павел не хуже меня понимал, что любая стойкость имеет пределы. Я
прикидывал, удастся ли неприятелю за ночь подтянуть к нашим позициям
основные силы. Во вражеских колоннах слышался шум машин, разведка
фиксировала передвижение масс людей. С рассветом надо было ожидать
жестокого удара.
Удар был не только жестоким, но и очень методичным. Родеры
демонстрировали свои лучшие боевые традиции, отнюдь не утраченные за
тридцать лет разоружения после последней войны. Они и не думали
наваливаться на нашу оборону, приневоливая к беспорядочному сражению по
всей линии. Они обрушивались десятикратным превосходством на крайние точки
сопротивления и, только подавив их, продвигались дальше. Они умели
сражаться, эти молодые потомки воинственных отцов, некогда наводивших
страх на весь мир - не просто дрались, демонстрируя бесстрашие, а
разыгрывали бой, как шахматную партию. У нас не хватало сил противостоять
такому умению. Разумеется, я мог поднять свой полк на открытый бой и на
какой-то срок отогнать врага. Но конечный результат открытого боя мог быть
только один: наше поражение. И мы это понимали, и враг это понимал.
И сдавая одну позицию за другой, я прикидывал, сможем ли продержаться
до темноты. Некогда колдун-военачальник остановил на часок солнце, чтобы
подраться при свете до победы. Я отдал бы половину жизни, чтобы заполучить
в свой полк колдуна, способного ускорить величавое шествие солнца по
небосклону. Но оно не торопилось, подошло к полудню, прошло сквозь него, а
ожесточение битвы не стихало. И тут мы услышали далекую трескотню
резонаторов, над лесом позади нас взлетели синие искорки импульсов.
- Напал на вражеский арьергард, - сообщил Павел. - Огрызаются
свирепо, но мы их тесним. Надеюсь, это облегчит твое положение.
Облегчение было лишь в том, что упавший дух моих солдат немного
возрос. Но командование родеров и не подумало перемещать хотя бы толику
своих солдат к арьергарду. Оно с тем же упорством разметывало преградившие
дорогу заслоны. Но если и раньше мы ожесточенно сопротивлялись, то сейчас
сопротивлялись больше, чем ожесточенно - яростно. Продвижение врага
замедлилось, Я кидал взгляды на небо - появилась надежда, что до захода
солнца мы продержимся.
А когда солнце стало склоняться, над холмами пронесся тяжкий грохот.
Большие электроорудия начали свою партию в боевой игре. Полки Гамова
подошли в район сражения. Всего полчаса понадобилось командованию родеров,
чтобы понять, что дальнейшее сопротивление равнозначно полной гибели.
Громкоговорители разнесли приказ - всем солдатам и офицерам сдавать
оружие.
Я поспешил к Гамову.
- Отлично сражались, Андрей! - впервые со дня нашего военного общения
он назвал меня по имени. - Как я тревожился, что конвой прорвет наши
заслоны! Теперь идемте смотреть освобожденных пленных.
По дороге к нам присоединился Прищепа.
- Идиоты! - весело сказал он о родерах. - Больше трети своих сил в
самый разгар боя оставили сторожить пленных, когда каждый солдат был так
нужен. Правда, пленные заволновались и, если бы их не держали под дулами
импульсаторов, кинулись бы в драку. - Он протянул руку. - Давай, Андрей.
- Что давать? - не понял я.
- То самое, что я тебе вручил по случаю чрезвычайных событий. Тебе не
только не положено знать, что это такое, но и запрещается хранить у себя,
когда этих событий нет.
Я возвратил передатчик.
А затем была встреча с освобожденными пленными. Я устал отвечать на
приветствия, жать руки и обнимать, а еще больше устал от того, что
обнимали и целовали меня. Гамов сказал Павлу:
- Проверьте состояние освобожденных. Здоровые поступают под команду
своих офицеров, больных - к врачам. Мы с майором едем к вашему отцу.
В палатке генерала Прищепы, кроме наших, собрались освобожденные
офицеры дивизии "Золотые крылья". Я увидел и командира ее - Филиппа
Коркина, массивного генерала с желтым лицом: он жестоко пострадал от ран
вибрации, правая рука висела, ноги тоже не отошли, он охал каждый раз, как
приходилось двигать ногой. Коркин рассказывал, как посылал в ставку
радиограмму за радиограммой и на все мольбы о подмоге маршал Комлин
отвечал одно: "Помощи в ближайшее время оказать не можем. Берите пример с
героев "Стального тарана", мужественно отбивающих на Барте непрерывные
атаки врага!"
- Вранье! - не выдержал генерал Прищепа. Очень сильно надо было
разозлить его, чтобы он нарушил свою невозмутимость. - Не было у нас боев
на Барте, да еще непрерывных. Оборону создали крепкую, но ушли еще до
сражений.
Командир "Крылышек" опять пустился в воспоминания о страшных боях
перед пленом, но Гамов прервал его:
- Генерал, о прошлом говорить не время, поговорим о будущем, - и,
игнорируя Коркина, он обратился к Прищепе: - Реальные потери у "Крылышек"
не столь уж велики. По количеству солдат они по-прежнему составляют
дивизию. Две наших дивизии - это корпус. Нужен командир корпуса. Примите
командование над нашими объединенными силами.
Прищепа покачал головой.
- Нет, полковник, в командиры корпуса мне трудно. - Он посмотрел на
Коркина и сказал как о чем-то заранее решенном: - Командовать корпусом
будете вы, Гамов. А вашу должность примет... - Он снова обернулся к
генералу Коркину. - Пойдете ко мне в заместители? Немного подлечитесь,
восстановите силы...
Коркин побагровел от унижения. Но если он был плохим командиром
дивизии, то в уме ему нельзя было отказать.
- Понимаю, генерал Прищепа, Мне нельзя командовать моей дивизией, я
потерял авторитет... Извещу командование, что сам предложил заменить
меня... А кого просить на свою должность?
Прищепа указал на меня.
- Майор Семипалов безукоризненно командовал полком, сумеет и дивизию
возглавить.
В палатку вошли Альберт Пеано и Аркадий Гонсалес - если было
возможно, они всюду ходили вдвоем, - а за ними и Павел Прищепа. Павел
доложил, что освобожденные "крылышки" распределены по старым полкам, им
утром раздадут оружие. Пленные родеры взяты под охрану своими бывшими
пленными. Враги обнаружили, что мы ушли из крепости на Барте. Два
вражеских корпуса перестраиваются. Тот, что разгромил "Золотые крылья",
начал движение с востока, а корпус, атаковавший нас с юга, форсирует
Барту. Соединившись, они бросятся на нас.
- Раньше мы атакуем их! - сказал Гамов. - С востока идут победители
"Крылышек"? Мы воздадим им за победу! Разгромившие будут разгромлены.
Завтрашний день отведем организации корпуса, а послезавтра начнем обратный
поход к своим.
Павел с удивлением посмотрел на отца.
- Генерал, это ваш приказ?
Генерал Прищепа широко улыбнулся.
- Выше, капитан, - приказ нового начальника нового добровольного
корпуса, полковника Гамова. Я остаюсь командиром моей дивизии.
Только уважение к двум генералам, добровольно поставившим себя под
командование полковника, помешало Пеано и Гонсалесу и, конечно, Павлу
встретить сообщение радостными криками. Генерал продолжал:
- Командовать возрожденной дивизией "Золотые крылья" мы предложили
майору Семипалову.
- Поздравлений пока не принимаю, - сказал я, - самовольные назначения
высшее командование может не утвердить. У нас с Гамовым нет гарантий, что
мы реально удержимся на своих новых постах.
Гамов весело возразил:
- Вы правы, неутвержденное назначение еще не назначение. Но мы
сделаем так, чтобы высшее командование побоялось отказать нам в
утверждении. Майор Пеано, запишите новую сводку для стерео.
И он продиктовал, что нами завершена операция по освобождению
добровольной дивизии "Золотые крылья", попавшей в плен из-за того, что в
тяжелейших боях ей не была оказана помощь со стороны командования фронта.
В новом корпусе, объединившем две дивизии, новое командование - командир
корпуса полковник Гамов и командир дивизии "Золотые крылья" майор
Семипалов. Воинам дивизии "Стальной таран", вызволившим из плена
товарищей, за их смелость и мужество, и в соответствии с индивидуальными
подвигами каждого, выдано щедрое вознаграждение из денег, ранее отбитых у
врага. Корпус под командованием полковника Гамова, генерала Прищепы и
майора Семипалова готов к новым сражениям в тылу врага с его
превосходящими силами. Солдаты и офицеры корпуса уверены, что высшее
командование на этот раз преодолеет свою инертность и поспешит крупными
силами на подмогу корпусу, прорывающему вражеское окружение.
- Да такая передача - война! - с удивлением сказал генерал Прищепа. -
Гамов, вы объявляете войну нашему высшему командованию!
- Пока еще нет, генерал. Но предупреждаю, что мы не позволим оставить
себя на произвол судьбы, как они оставили "Крылышки". Либо прекратить
преступное бездействие на фронте, либо держать ответ перед всем народом -
вот перед такой дилеммой я хочу поставить нашего дорогого маршала Комлина.
Пеано, сбросив с лица неизменную веселую улыбку, задумчиво глядел на
Гамова. Он уже понимал, что Гамов объявляет войну не одному высшему
командованию, а всей высшей власти в стране. И в первую очередь войну
главе этой власти, лидеру максималистов, дяде Альберта Пеано, председателю
Совета Министров Латании Артуру Маруцзяну. Хотел бы я знать, какие мысли
роились тогда в красивой голове молчаливого Пеано - возмущение против
Гамова или то полное с ним согласие, какое Пеано так преданно
демонстрировал впоследствии.
Но более всех был поражен неудачливый бывший командир "Крылышек"
генерал Коркин. Выпучив глаза, он ошалело переводил их с одного на
другого. В его мозгу не вмещалась мысль, что можно пойти на такое
нарушение воинского устава, как раздача казенных денег солдатам, да еще с
добавкой дерзких угроз высшему командованию.
Он, конечно, не понимал, что Гамов уже сознательно отверг
классические методы ведения войны.
8
Раздача денежных наград началась на рассвете и завершилась к обеду.
Одна из денежных машин была на две трети опустошена.
Два события ознаменовали тот день. Первое показалось мне поначалу
малосущественным, но из него потом проистекли огромные последствия. Второе
же потрясло своей значительностью, но вскоре выяснилось, что оно куда
менее важно, чем то, что последовало сразу за ним.
Первое событие произошло после торжественного смотра корпуса.
Солдаты выстроились на поле. Генерал Прищепа поздравил нашу дивизию с
победой, недавних пленников с освобождением и объявил о создании корпуса и
его командире. Затем Гамов известил о новом походе. От нас одних зависит,
сказал он, прорвем ли мы вражескую оборону, выйдем ли к своим. Будем
надеяться на помощь извне, но наше командование неповоротливо. До сих пор
мы сами выручали себя, так покажем же еще раз, чего стоим.
В нормальных условиях такую речь верней бы отнести к пораженческим, а
не победным - Гамов открыто предупреждал, что помощи от своих не ждать. Но
речь вызвала такой радостный гул, такие крики, словно он поделился не
сомнениями, а счастливым известием.
Однако не эта реакция солдат явилась первым удивительным событием
дня, а то, что произошло сразу после смотра.
Мы еще стояли на дощатом помосте - с него говорили Прищепа и Гамов, -
когда к нам стала протискиваться группка солдат. Они кого-то тащили,
кто-то упирался, на него кричали: "Да иди же! Смелее, говорят тебе!" У
помоста из группки выперли Семена Сербина. Сербин остановился перед
удивленным Гамовым и протянул обе руки. В руках он сжимал несколько пачек
денег.
- Вот! - голос его дрожал и руки дрожали. - Награда... Два
резонатора, офицера... И ранен...
Какую-то секунду Гамов колебался, а потом порывисто шагнул к солдату
и обнял его. Сербин выронил пачки денег, припал головой к плечу Гамова и
громко заплакал. Наверное, с минуту тянулась эта сцена - Гамов смеялся,
обнимал солдата, похлопывал по спине, а тот все так же рыдал, не отрывая
залитого слезами лица от груди командира корпуса. А из толпы, напиравшей
на помост, несся восторженный рев, толпа в сотни голосов надрывалась,
сотнями рук махала над головами. Все умножающееся ликование, как цунами,
мчалось в дальние края обширного поля.
Гамов, по-прежнему обнимая Сербина, шел в толпу солдат, двое
товарищей Сербина подняли оброненные деньги и несли, высоко поднимая над
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг