особенность - клуры голодали, каждый кусочек хлеба, каждый стакан молока
был чуть ли не драгоценностью. Но недостатка в вине не было, под вечер
многие были навеселе - и не только клуры, но и наши солдаты.
Все это было хорошо, конечно. Но генерал Плисс молчал, а должен был
хоть что-то сказать, хоть промычать что-то невразумительное, если уж
разучился общаться с людьми иначе чем языком приказов. Под утро, так и не
дождавшись официальной реакции на наше благотворительное вторжение в Клур,
я задремал.
Утром меня разбудил Прищепа.
- Андрей, включай скорее стереовизор! - кричал он, чрезвычайно
взволнованный. - Речь королевы Агнессы! Корина объявляет мир. Президент
Нордага в Корине, он добрался туда, едва не погиб. Он тоже выступает.
Я несколько раз до этого видел по стерео королеву Корины. Высокая
авантажная дама, она никогда не улыбалась, не шутила, не позволяла себе
словесных вольностей. Слушать ее было всегда скучно, хоть иногда она
говорила и важные вещи. Сейчас я слушал ее с волнением. Она сама
волновалась. У нее перехватывало голос, она два раза прикасалась губами к
стакану с водой. А сказала она, что совершилось невероятное. Латания, с
которой Корина недавно вступила в войну, в отместку развязала против их
островного государства жестокие метеокары. Искусственные циклоны,
нагнанные Латанией, погубили весь урожай, только великодушная помощь
Кортезии позволила коринам пережить самую ужасную в истории зиму. С весной
беда еще губительней поразила Корину - водная аллергия, никогда не
переводившаяся на их влажном острове, но никогда и не набиравшая большой
силы, вдруг выросла до всенародной эпидемии, поражавшей маленьких детей.
Причиной нового бедствия были все те же искусственные циклоны. Королева
Корины прямо бы обвинила Латанию в медицинском терроризме, в истреблении
детей как способе поставить вражескую державу на колени, если бы сама
Латания не пришла на помощь в борьбе с возбужденной ею эпидемией. Латания
не пожалела своей энерговоды, материальной основы ее военного могущества,
над Кориной все лето сияло солнце, еще не было в истории нашей страны
такого безоблачного неба, как в этот год. И эпидемия отступила, матери и
отцы вздохнули с облегчением. Это сделала Латания, с которой мы воюем. Уже
тогда, на исходе лета, ей, королеве Корины, стало ясно, что война против
страны, спасающей твоих детей, безнравственна. Это ее мнение в
правительстве Корины знали, но с ним ее министры не посчитались. Она
понимает, что и сейчас не найдет полной поддержки своих министров. В
представленном ей докладе правительства вина в неурожае и голоде полностью
возлагается на Латанию, не допустившую на остров ни единого дождя,
иссушившую реки, болота и озера. Да, Латания повинна в нашем неурожае, но
ценой этого неурожая она защитила наших детей, другого способа их спасения
не было. И она, королева Корины, сразу же после конца эпидемии запросила
свое правительство, имеют ли они моральное право воевать против народа,
спасающего детей. Правительство постановило, что война определена
договорами с Кортезией, а договоры не отменены, поэтому война должна
продолжаться, если, конечно, сама Латания не признает свое позорное и
окончательное поражение. Латания своего поражения не признала, она пока
одерживает победы и спокойно может ожидать, что свое поражение признает
Корина. И такое ожидание тем основательней, что разразился голод у нас и в
Клуре, мы уменьшили пайки до опасной дозы, и в народе, и в армии
умножаются болезни. Надо смотреть правде в глаза: к весне много людей в
тылу погибло бы, остановилась бы промышленность, а армия могла
превратиться в небоеспособный сброд. Кортезия обещала помощь, но бушующий
океан не позволял судам выходить из портов. Близилась самая страшная зима
в истории нашей страны. Но совершилось чудо. Слово "чудо" - единственно
точная формула. Наш враг снова спасает нас. Огромный народ великодушно
проголосовал за помощь воюющим с ним коринам и клурам, латаны добровольно
сокращают свои продовольственные пайки, чтобы накормить нас. Вопрос
референдума о помощи невероятен, не укладывается в нормальном сознании:
"Согласны ли вы помочь собственным продовольствием врагу, который завтра,
возможно, воспользуется вашей помощью, чтобы оружием сразить вас?"
Невероятность в том, что латаны ответили "да" на вопрос, на который
единственным нормальным ответом нашего нормального бытия может быть только
"нет". Мы не верили, что это "да", равновеликое чуду, может прозвучать на
референдуме. А оно прозвучало. И помощь уже пришла. Суда с продовольствием
уже разгружаются в наших портах. Могучие метеоустановки латанов принудили
море, разделяющее Нордаг и Корину, к временному спокойствию. Мой старый
друг, мой добрый друг, отважный президент Нордага, освобожденный латанами
из плена и воротившийся к власти для организации похода помощи, прибыл в
Корину на одном из суденышек, чтобы рассказать, какие удивительные
перемены происходят в стране, с которой мы воюем и которая пришла спасать
нас. Он сам предстанет перед вами - великий аргумент совершающихся в мире
перемен. А я своей властью объявляю мир с Латанией. Мы не разрываем наши
старые связи с Кортезией, кортезы - наши друзья и остаются друзьями. Но
войны с Латанией больше нет. Преступником будет тот, кто укусит руку,
протянутую тебе на помощь. Благородство всегда было чертой коринов. Мы
отныне друзья великодушных латанов.
Франц Путрамент появился на экране в матросской робе, в какой прибыл
из Нордага. Он весело объявил, что мысль о визите в Корину явилась ему,
когда он увидел знакомого рыбака, старого товарища. Они быстро поменялись
одеждой, капитан суденышка не возражал. Ему не терпелось прибыть с первой
партией помощи, да и правительство Корины надо было ознакомить с
обстановкой в Латании. При первой возможности я возвращусь обратно,
пообещал он, я не беглец с родины, а ходатай за мир в новом мире.
- Старый авантюрист и романтик, - сказал я Гамову о Путраменте. - Не
возражаю, если он задержится в Корине, плохого он там не сделает. Но
почему молчит Плисс? Его молчание терзает мои нервы!
Гамов был спокойней. Это был, наверно, первый случай в нашем долгом
общении, когда он меньше думал о завтрашнем дне, чем я. Возможно, болезнь
истрепала его силы - и не только физические. Но теперь я думаю, что даже в
том очевидном нежелании проанализировать меняющиеся дела во враждебном
зарубежье, как это ни парадоксально, он снова показал свою уникальную
интуицию. Он был заранее уверен, что и в Клуре, и в Корине, и у наших
южных соседей, и даже в самой Кортезии все сложится наиблагоприятнейше,
лишь бы референдум прошел благополучно. Референдум прошел с громадным
успехом, все остальное должно стать естественным выводом из этой воистину
решающей победы. Надо теперь дожидаться. Именно так он и высказался в
своем очень кратком обращении к народу по стерео - поблагодарил всех за
великодушие, за решимость пойти на жертвы ради идеи человеческого
братства, лишь заглушенной, но не отмененной войной, и попросил прощения,
что нездоровье не дает говорить больше, даже о королеве Агнессе не сказал,
как будто не совершился этот важнейший факт - выход Корины из войны. Он, и
вправду, выглядел плохо. Нездоровье показало всем важную черту его
характера, мы в его окружении уже хорошо приноровились к ней - в минуты
неудач в нем вспыхивала исполинская энергия, он готов был немедленно
кинуться на борьбу с опасностью, а первые минуты успеха расслабляли, он
чуть ли не опускал руки в такие блаженные минуты. Зрители отнесли его
вялость к болезни, а не к характеру. Он встал и поблагодарил поверивших в
него, это было самое важное - он сумел подняться с постели! И его слушали
чуть ли не со слезами, с замиранием сердца - Прищепа после говорил, что ни
одна из его прежних, воистину блистательных речей не вызывала такого
восторга, как эта короткая вялая благодарность народу.
И эта ночь шла у меня без сна. Я поехал к Пеано, на его большом
экране можно было смотреть то, что интересовало самого Пеано, а не то, что
решал показывать Исиро. И я снова любовался отважными нордагами, без
колебаний пускавшимися в океан, как только их утлые суденышки загружались
доверху. Океан был приведен в смирение, но мне, не моряку, было жутковато
смотреть, как волны ходят по морскому простору между Нордагом и Кориной -
правда, прежней сплошной яростной пены уже не было, пена оторачивала
только гребни валов. "Не роскошь, но и не гибель для опытного морехода" -
так оценил сам Штупа свои усилия. Я спросил, как он упустил президента в
Корину, Штупа ответил, что в сторожа к президентам не нанимался, о пропаже
Путрамента надо спрашивать Прищепу. Прищепа посмеялся, когда я обратился к
нему с тем же вопросом. Путрамент оставил нам свою дочку, а это значит,
что он не сбежал, а придумал себе небольшую государственную командировку.
Я удовлетворился этим объяснением - как я уже говорил Гамову, я не видел
ничего плохого в исчезновении президента из своей страны. Меня только
удивила экстравагантная форма бегства, она, впрочем, придавая популярности
лихому президенту, работала и на нас.
Под утро на командном пункте Пеано появился Прищепа.
- Друзья, важная новость. Только что закончилось совещание у Плисса.
Генерал Арман Плисс пошел спать.
Пеано удивленно посмотрел на Прищепу, а я пожал плечами.
- А что важного, что Плисс пошел спать? Все люди обладают
замечательным свойством время от времени засыпать... Вот если бы ты
сказал, что генерал Арман Плисс третьи сутки не спит...
- Именно это я и хочу сказать. Генерал не выходил из своего кабинета
с того часа, как у нас начался референдум, ему постоянно докладывали, как
идет голосование. В эти дни он дважды связывался с Аментолой. Он вызвал к
себе после первого разговора с президентом Кортезии всех командующих
дивизиями и корпусами и после короткого совещания отдал приказ не чинить
препятствий проходу в Клур эшелонов помощи, но и не брататься с нашей
охраной. Сегодня ночью состоялось новое совещание генералов. Арман Плисс
сделал два распоряжения: доставить к нему в правительственный дворец
группу наших офицеров и солдат из охраны эшелонов, подготовить
стереостанцию к передаче его выступления в полдень - и поехал домой
выспаться перед речью к народу. Вот такие новости, друзья.
- Как ты их толкуешь?
- Меньше того, что сказала королева Корины, он не объявит. Уверен,
что он предложит нам мир и дружбу.
Меня все же одолевали сомнения. Все зависело от того, о чем
договорился генерал с Аментолой. Я возобновлял в памяти обличье Плисса -
усатое, лупоглазое, вислоухое, багровощекое лицо, узкие плечи, погоны,
концами повисающие в воздухе, живая карикатура на бравого солдата... Этот
человек одержим идеей военного достоинства, он способен на любой поступок,
лишь бы тот подтверждал его представление о солдатской чести. От вояки,
презрительно обозвавшего великодушие сумасшествием, я не ожидал добра.
- В полдень он выступит, ты сказал? До полудня недалеко, наберемся
терпения.
Генерал Плисс возник на экране в полной парадной форме - при орденах
и оружии. И еще больше, чем во время беседы с журналистами, он смахивал на
карикатуру лихого солдата. Но то, что он сказал, не отвечало его внешнему
виду. Даже в самых радужных мечтах я не мог помыслить о таком крутом
повороте политики его страны.
- Друзья мои, солдаты и мирные граждане! - так он начал свою речь. -
Довожу до вашего сведения, что я недавно дважды беседовал с великим
президентом Кортезии господином Аментолой. В первой беседе я спросил,
скоро ли придет помощь, которую он нам обещал и без которой нашему народу
грозит гибель. Он сослался на затянувшиеся бури в океане. Я со всей
честностью солдата разъяснил президенту, что бури не аргумент для задержки
помощи, война - тоже буря, а мы добровольно ввязались в военную бурю в
интересах нашего заокеанского друга. И еще я прямо сказал, что в нынешних
бедствиях нашего народа виновата Кортезия, ибо если бы мы не начали войну
на ее стороне, то и не было бы у нас ни эпидемий, ни голода. И потому не
только государственная обязанность Кортезии, но и ее воинская честь
требуют, чтобы она немедля, пренебрегая метеопомехами, выслала к нам
корабли с продовольствием. Мы - так я сказал президенту, - выходя во имя
союза с ней на поле битвы, не уклоняемся от схватки с врагом лицом к лицу,
если слишком дуют ветры, если размокла земля, если ломит голову или
разболелся живот. Война есть война, а воинская честь есть воинская честь!
А президент, заверив нас в помощи, жертвует достоинством солдата,
откладывая под разными предлогами выполнение своего слова. Вот так я
разговаривал с президентом Аментолой! И президент попросил одного дня
отсрочки, чтобы дать окончательный ответ, когда выйдут в океан корабли с
продовольствием. Вчера состоялся второй разговор. Президент информировал
меня, что до прекращения бурь и речи быть не может о помощи, а когда эти
бури прекратятся, он не ведает, возможно, будут продолжаться всю зиму, ибо
так и называются - зимние. И тогда я сказал, что до весны, когда наступит
успокоение в океане, треть клуров перемрет от голода и болезней, а если
зимние бури сменятся бурями весенними, то и еще одна треть нашего
населения погибнет, и великий Клур прекратит свое тысячелетнее
существование. Я обвинил Аментолу, что он изменяет своему солдатскому
долгу, что вся Кортезия тем самым изменяет союзу с Клуром, и я, стало
быть, имею все основания обвинить кортезов в предательстве своих верных
союзников. А с предателями надо поступать как с предателями, так я
разъяснил президенту. И объявил, что с изменниками союз немыслим - и
потому все воинские обязательства Клура перед Кортезией отныне и навеки
отменены.
Усатый генерал сделал остановку, выпил воды, поправил мундир, словно
он жал ему, хотя мундир висел на худом теле просторным мешком. Я уже не
сомневался, что Плисс, как и до него королева Агнесса, предложит вечный
мир Латании и объявит нейтралитет в продолжающейся войне. Я недооценил
решительности генерала Плисса.
- А в те часы, когда шли мои переговоры с президентом Кортезии, -
продолжал генерал, - в Латании, в стране наших врагов, совершался опрос
народа, удивительный опрос, сама постановка его виделась опровержением
всех человеческих обычаев можно ли, нужно ли идти на жертвы, чтобы помочь
попавшему в беду вражескому населению? Я перед референдумом в Латании
высказался всенародно, что жертвы, за какие голосуют, равнозначны
государственному сумасшествию либо святости, которая в политической
деятельности еще опаснее сумасшествия. У меня нет причин отрекаться от
своих слов, но со всей солдатской искренностью признаю: и понимание мое, и
оценки ситуации в Латании - все это далеко разошлось с действительностью.
Благородная королева Корины объявила, что в Латании совершилось чудо и на
чудо надо отвечать достойно. Вполне согласен с ее величеством королевой
Агнессой. Я солдат, я привык, что на поле боя не бывает чудес, что в
сражении действуют только расчет, материальные ресурсы и воля к победе. Я
поневоле стал политиком, ибо прежнее наше правительство в трудную минуту
предстало сбродом трусов и подонков, его надо было срочно менять. Но, став
политиком, я очутился в мире чудес. Чудо стало обыденностью сегодняшнего
дня. И сам я стану трусом и политическим подонком, если на эти грянувшие
на нас чудеса отвечу недостойно их и себя.
Он еще помолчал, выпил воды и снова заговорил:
- Впервые за многие месяцы наши дети могут вдосталь попить молока,
поесть хлеба с маслом; впервые наши люди могут идти на свои рабочие места,
не подтягивая потуже пояса, чтобы заглушить муки голода. Друзья нам
отказали в помощи, помощь пришла от врагов. Сограждане и солдаты, это
значит, что мы неверно смотрели на мир, что в понятия "враг" и "союзник"
вкладывали не то содержание, какие эти понятия реально несли. Вот они,
наши враги, - кортезы, причинившие нам зло эпидемией и голодом, трусливо
уклонившиеся от обещанной помощи под вздорным предлогом волнений в океане,
кортезы, предавшие всё, что человек ценит в человеке, а солдат в солдате.
И вот они, друзья, - латаны, против которых мы так неразумно, так
несправедливо направляли свое оружие. Именем своего народа исправляю
историческую несправедливость: объявляю войну заокеанским трусам и
предателям кортезам, объявляю военный союз с латанами. Генерал Пеано, вы
сейчас слушаете меня, докладываю: больше моя шпага никогда не поднимется
против вас, она будет сражаться за вас. Армия клуров поступает в ваше
подчинение. А в знак нашего единения, в знак подчинения нашей армии вашему
командованию назначаю триумфальный марш ваших и наших войск по Аллее Побед
от правительственного дворца до площади Величия.
Экран погас. Я бы жестоко соврал, если бы сказал, что кто-то из нас
сохранил умное спокойствие. Неожиданность нас ошеломила - это было
единственно точное определение. Пеано вдруг заулыбался самой глупой из
своих благостных улыбок, на этот раз она не скрывала его истинного
настроения, а выражала его. А я со смехом сказал ему:
- Альберт, принимайте пополнение - армию Клура. Не собираетесь ли
вылететь в Фермор для триумфального шествия с новыми союзниками?
- Вызываю Гамова, - объявил Прищепа, он первый пришел в себя.
Гамов в пижаме сидел перед стереовизором своей маленькой приемной. Мы
поздравили его с ошеломляющим успехом, он поздравил нас и сказал, что
история переламывается. Теперь слово за Аментолой.
- Вы ожидаете от президента предложения мира?
- Я жду нового поворота в войне, - серьезно сказал Гамов. - Аментола
не тот президент, чтобы подражать импульсивным генералам. И Кортезия не
такая страна, чтобы испугаться ухода Клура. Океан скоро успокоится,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг