Он вдруг разрыдался. Опустил голову, обхватил ее руками, старался
удержать себя от слез - и не мог. Я подал ему стакан воды, он жадно отпил
глоток и успокоился. Он был мой враг, врагов надо ненавидеть, я, наверно,
и ненавидел его, но сейчас сочувствовал. Я понимал его. Он потерпел
поражение, добровольно пошел на виселицу, он ведь не догадывался тогда,
что минует виселица его, потом томился в тюрьме и не знал, что ждет его
дальше. И тревога о дочери: где она, что с ней, жива ли, не попала ли под
тот страшный пресс, что в этой враждебной стране зовется Священным
Террором? И вдруг увидел ее не только свободной, но и чтимой, возглавившей
в своей стране благородное женское движение... Было от чего потерять
контроль над собой.
Так я тогда думал о нем - и это была правда. Но лишь маленькая
частица правды.
- Итак, вы хотели меня о чем-то попросить, Путрамент? - спросил я,
когда он немного успокоился.
- Вы начали новую кампанию, генерал. Самую удивительную кампанию, еще
никто о такой не слыхал.. Идет подготовка к референдуму. Я прошу разрешить
и в моей стране провести такой же референдум. В Нордаге в этом году
неплохой урожай. Мы должны принять участие в помощи Корине и Клуру.
В прежние времена о таких предложениях говорили: "Не мог поверить
своим ушам".
- Путрамент, вы серьезно?
- Для несерьезного разговора я бы не искал свидания с вами. Думаю, я
имею право от имени своего народа... Ведь и Корина, и Клур вам враги, а вы
задумали облегчить их страдания от голода. А для нордагов они старые
друзья. Как же мы можем отстраниться, когда они молят о помощи? В этом
случае - только в этом одном случае! - Нордаг всей душой с Латанией.
- Вы заблуждаетесь, Путрамент, - я понял, что с этим человеком надо
говорить откровенно. - Вы думаете, что Латания уже решила помогать своим
врагам. Но ведь готовится лишь референдум о помощи.
- Вы не уверены, что на референдуме скажут "да"?
- Уверен в обратном.
Он долго смотрел на меня, озадаченный, потом сказал:
- Но ведь ваш диктатор...
Я прервал его:
- У Гамова может быть свое мнение, у народа другое. Даже в
правительстве его поддерживают не все. Если бы Гамов был уверен в своей
победе на референдуме, с ним не случился бы сердечный приступ.
С Путраментом происходила новая перемена. Он пришел ко мне
потрясенным и измученным, впавшим почти в фанатизм от сверкнувшей в глаза
нежданной картины событий, почти уверенным, что история сворачивает на
невероятные дороги. Сейчас в нем восстанавливался реальный политик. Логика
невероятного отказывала. Но логика обычной политики - непосредственных
выгод - еще не действовала.
- Допускаю, что вы правы и прозвучит "нет", а не "да". Хотя мне
думается - взгляд со стороны, - что единение вашего народа с диктатором
глубже, чем вы это себе представляете. Впрочем, это ваши заботы. Я
повторяю свое предложение о референдуме в Нордаге. Я уверен, что нордаги
ответят "да", ибо будут помогать долголетним друзьям и союзникам, а не
противникам, как вы. И это "да", если Латания отвергнет помощь, будет
тогда и для вас выгодно.
- Объясните.
- Это же проще простого, генерал. Еще до референдума вы начали
подготовку к вывозу продовольствия: целые эшелоны движутся к границе. Вы
уже опустошаете склады, хотя волшебное "да" еще не прозвучало. Но если и
Нордаг объявит референдум, то и его склады будут раскрыты, чтобы
заблаговременно подготовиться.
- Мы не разрешим вывоз продовольствия из Нордага в Клур и Корину! Это
ведь та помощь нашим врагам, которую народ на референдуме отвергнет.
- Уверен, что вы так и поступите, - холодно сказал президент Нордага.
- Уверен и в другом - вы не возвратите уже отобранное из складов
продовольствие. Вы конфискуете его для нужд вашей войны, или в счет
репараций, или в долг с оплатой после войны - удобную формулировку
найдете. Разве не будет выгодным для министра Бара без хлопот получить то,
что в противном случае надо добывать лишь оружием? Вы стараетесь не
насильничать в моей стране - и вот, без насилия, без террора, само плывет
в руки добро - не просто выгода, удача! Разве не так?
- Так. Готлиб Бар обрадуется. Но теперь ответьте - какая вам выгода
от того, что собранное вашими гражданами добро попадет не коринам и
клурам, а в наши руки?
- Прежде всего, я не верю в ваши прогнозы, генерал. Я убежден, что
Латания пойдет за своим лидером, как она шла за ним раньше. А если этого
не случится, что ж... Останется утешение, что в трудный момент нашей
истории мы не изменили страдающим друзьям, не спрятали скаредно и трусливо
собственную пищу, куски изо рта своих детей!.. Генерал, что может быть
выше такого утешения? И если я хоть чем-то смогу...
Его голос прервался, он сдерживал слезы. Я ненавидел его. Он говорил
голосом Гамова, он повторял по-своему те же слова. Реальный политик снова
превращался в фантаста. И не было защиты от высоких слов, они опутывали
мозг паутиной. От ругани, от угроз, от любой хулы есть действенная защита,
от доброго чувства, от самопожертвования - нет! Это хорошо знал Гамов,
этим он подчинял людей, подчинил и этого, одного из самых злых врагов. Но
мной командовала ответственность перед государством. Я не был сражен
неистовством фантастической доброты.
- Очень хорошо, Путрамент. Принимаю ваше предложение. Дарую вам
свободу. Вы возвращаетесь в Нордаг, готовите референдум, заблаговременно
собираете продовольствие. Но предупреждаю вас, президент Нордага, - я
повысил голос, - что в тот день, когда мой народ скажет "нет", именно в
этот день я прикажу конфисковать всё собранное вами добро!
Он вскочил до того, как я кончил говорить. Его лицо кривилось, он
хотел что-то выговорить, но не смог - только протянул руку. Я холодно
пожал ее и вызвал охрану. Путрамента увели на свободу.
Я бы жестоко соврал, если бы сказал, что разговор с Путраментом мало
тронул меня. Я сам взволновался и хоть плакать, как он, не собирался, зато
выругал и себя и его - на это причины имелись. Нет, я не раскаивался,
только сердился, что совершил важный политический акт, не обдумав
хорошенько последствий. Потом я спросил себя - а как отнесется к моему
самоуправству Гамов? И засмеялся, ибо сам Гамов поступил бы так же,
произойди этот разговор с ним, а не со мной. Даже сопротивляясь ему в иных
начинаниях, почти во всех остальных я шел по его тропе. Это меня несколько
успокоило.
Было уже поздно. Надо было поспать. Перед уходом в свою каморку я
включил стерео - не случилось ли чего интересного за рубежом? Стерео
передавало беседу с Семеном Сербиным. И говорил он не из обширного зала
стереоцентра, а из своей маленькой комнатки, где его поселил Гамов, одной
из трех комнат квартиры, боковушки с ходом через гостиную, если можно
назвать гостиной ту первую комнатку, смежную с его спальней, где Гамов
иногда принимал близких помощников. Нормальную стереоаппаратуру в комнатке
Сербина не разместить, Омар Исиро, очевидно, применил микрокамеры,
приспособленные для таких крохотных помещений.
- Значит, так, - говорил Сербин невидимому мне оператору. - До вечера
полковнику было худо, все метался на кровати, стонал, как дитя, а глаз ни
разу не открыл. Две сестры, доктор возле, я в сторонке. А под вечер открыл
глаза, посмотрел, потом мне: "Сеня, ты?" Отвечаю: "Я, кто же еще?" Он даже
взволновался: "Что сказали на референдуме? Не скрывай!" Сестры
засуетились, не знают как быть, ему надо лежать, а он вроде бы даже встает
от неспокойства. Я легонько взбил подушку, чтоб удобней, положил его
правым боком, лицом на меня. "Какой референдум, полковник, до референдума
полная неделя". Сестра, Сонечка, как зашипит на меня: "Что вы делаете,
больному надо лежать на спине!" Да ведь я лучше знаю, как ему удобней, он
спит всегда на левом боку. И он улыбнулся на ее шипенье и подмигнул, так,
чуть-чуть, может, она и не поняла, а я все разобрал: "Ничего, пусть как
Семен положил". Слабый он, глаза снова закрыл, не говорит, только через
минуту-другую все стонет - тихонечко так, еле-еле. И не ел еще ничего, и
не пил, в туалет не просился... Сонечка опять на меня: "Это оттого он без
сознания, что кладете по-своему, а не по науке". Я повернул его на спину,
пусть по науке, пока без сознания, а там воротимся к здоровому спанью.
Сейчас вроде успокоился, не стонет, дышит спокойно. Соню сменила Матильда,
эта постарше, поспокойней, да и я вышел по нужде, невтерпеж стало. А
теперь до утра - до свиданья. Пойду к полковнику, подежурю там, все же
спокойней, когда рядом...
Я достал программу передач. В ней не значилось появление Семена
Сербина. Но это не могло быть самоуправством какого-то
недисциплинированного оператора, Омар Исиро не позволял своим людям
распускаться. Я позвонил ему, он уже спал, спросили - будить ли? Дело было
не к спеху, я тоже улегся.
Дело оказалось к спеху. Еще до завтрака я включил стерео. На экране
снова возник Сербин. На этот раз он разглагольствовал покороче - Гамов не
спал, Сербин не хотел долго отсутствовать. А сообщил он лишь то, что было
доступно его взгляду и пониманию - сколько раз Гамов ворочался, как
открывал и закрывал глаза, как стонал, как захотел пить и как,
застеснявшись пожилой Матильды, попросил Семена провести его в туалет, в
туалете все прошло нормально, а от завтрака полковник снова отказался...
Я даже плюнул от отвращения и потребовал Омара Исиро к себе.
- Что вы устраиваете, Исиро! - выговаривал я министру информации. -
Чудовищная же отсебятина! Выпустили на экран этого болвана! Гамов держит
его возле себя, но это еще не резон, чтобы малограмотный солдат докладывал
миру о состоянии диктатора! Есть врачи, каждый день консилиум, дважды в
день сводки здоровья - грамотные, правдивые сводки, только они дают
истинную картину болезни. А что нес этот олух? Как Гамов стонет, как
поворачивается в постели, как кашляет, как чешется, как ведет себя в
туалете!.. Противно слушать! Прошу вас больше не выпускать Сербина на
экран.
Вежливый и всегда согласный Омар Исиро вдруг показал клыки.
- К сожалению, не могу выполнить ваше приказание, Семипалов, - сказал
он, впрочем, с обычной своей вежливостью. - Зрители требуют именно таких
передач - масса писем и звонков... Ведь всем известно, что Сербин не
просто охранник диктатора, а человек, постоянно находящийся рядом с ним.
- Понятно. Мои распоряжения для вас необязательны. А если Ядро
единогласно запретит выпускать Сербина - подчинитесь?
- Единогласия не получится. Один голос будет против.
- Ваш?
- Мой.
- Хорошо - без одного голоса. Подчинитесь?
- Подчинюсь, но...
- Что за "но"?..
- Раньше, чем выносить на Ядро вопрос о Сербине, посмотрите, как
слушают его рассказы. Вечером он появится между семью и восемью, это
время, когда врачи стараются обеспечить Гамову короткий сон. Может быть, у
вас изменится мнение.
- Буду смотреть. Что за рубежом?
- Информация о том, как принимают там известия о референдуме и
болезни Гамова, начнется в два часа дня.
До двух часов я успел управиться с неотложными делами, потом сел за
стереовизор. И сразу понял, что за рубежом разразилась буря. Мы и раньше
были избалованы вниманием врагов и нейтралов: и перемены в обществе, и
события Священного Террора, и речи Гамова к народу, и, естественно,
военные действия - все подробно излагалось, все шумно комментировалось,
все вызывало споры на улицах. Когда Штупа энергично нагнетал в Клуре и
Корине жару и сухость, весь мир только об этом и говорил - и впервые нас
не проклинали и не осуждали, - о том, каким бедствием может обернуться
спасение детей, никто и не думал - единственно важное было спасти их. Но
то, что показал нам Омар Исиро сегодня, стократно превосходило все, что мы
знали. Я увидел тысячные толпы на площадях перед огромными стереовизорами,
снова увидел зал правительственных заседаний, Гамова, запутавшегося в
своей речи, шатающегося и падающего. И на крик, вырвавшийся в зале из
груди всех, толпы на площадях, показанных нам, отвечали таким же криком,
может быть, более хаотичным, нестройным, но таким же единым голосом. И еще
Исиро нам показал страницы зарубежных газет, все они были заполнены
известиями из Адана, на всех полосах трактовалась только одна тема -
серьезен ли план помощи Гамова, серьезна ли его болезнь, есть ли шанс, что
Латания осуществит на практике то, чего требовал от своего народа
диктатор.
И в заключение Исиро вынес на экран беседу корреспондента Клура с
правителем этой страны Арманом Плиссом. Генерал важно развалился в кресле,
огромная его вислоухая голова покачивалась на тонкой шее, длинные широкие
погоны выступали за края узких плеч. Генерал презрительным выражением лица
показывал, что полагает сущим вздором все, о чем его спрашивает
корреспондент. А тот, маленький, кругленький, розовощекий, настойчиво
допытывался ответов, явно нежеланных генералу.
К_о_р_р_е_с_п_о_н_д_е_н_т. Вы слышали о новой акции диктатора Гамова?
П_л_и_с_с. Ничего не слышал. Я глух на то ухо, где звучат глупости.
К_о_р_р. Вы считаете глупостью продовольственную помощь нашему
голодающему населению?
П_л_и_с_с. Не помощь, которой нет, а бесконечные разговоры на темы
помощи.
К_о_р_р. Значит, все-таки услышали!.. Оно точно, то определение, что
вы дали разговорам, которые слышали, хотя глухи на то ухо, что их слушало?
Имею в виду ваше краткое словечко - глупость.
П_л_и_с_с (начиная сердиться). Не совсем точное, точным будет не
глупость, а вздор.
К_о_р_р. Вздор - помощь голодающим? Ценой сокращения своей
продовольственной нормы спасти того, у кого и доли этой нормы нет? Ценой
самопожертвования выручить погибающего?
П_л_и_с_с. Вот именно - совершенный вздор! В горячем описании
благородства помощи вы забыли самое главное - помощь не соседу, не другу,
а врагу. Врагам не помогают, если они в беде, врагов радостно добивают.
Поступать иначе могут только спятившие с ума.
К_о_р_р. Или святые.
П_л_и_с_с. Я военный. Я не могу проводить существенного различия
между святостью и сумасшествием, по-моему, одно поразительно смахивает на
другое. Святость даже хуже сумасшествия, она больше мешает воевать. Пусть
этими опасными категориями занимаются философы, это их собачье дело.
Простите, если обидел кого из философов, но по-честному - так они надоели!
Когда Орест Бибер пропал где-то в застенках Гонсалеса, то я погоревал о
его несчастной судьбе, но также и порадовался - не будет больше его статей
о преступности этой войны и вообще всех войн. После беседы с Гамовым он
только об этом и писал.
К_о_р_р. Ваше мнение о референдуме, который должен состояться в
Латании через несколько дней?
П_л_и_с_с. А какое может быть мнение? Чушь собачья! Отдельный человек
может сойти с ума или впасть в святость, что, как мы выяснили,
принципиально одно и то же. Но ведь народ с ума не свести. Весь народ в
святость не обратить. Народ понимает, что ему выгодно, а что во вред. В
этом смысле латаны не отличаются от других народов.
К_о_р_р. Но они спасали наших детей! Польза от этого им была?
П_л_и_с_с. Еще бы! Они, спасая наших детей, преградили эпидемии
дорогу к себе. Умело защитили свою безопасность. Отличная военная
операция.
К_о_р_р. Военная?
П_л_и_с_с. Разумеется. Латаны по натуре хорошие воины, а когда ими
командуют прирожденные солдаты - Гамов, Семипалов, Пеано, - то это такая
сила! Не говорю уже о поражении Вакселя и Троншке. Ваксель был надменный
дурак, я с ним душевно дружил, а Троншке фатально не повезло... Но
возьмите кампанию в Нордаге! Это же шедевр военного искусства. Семипалов с
Пеано показали себя в Нордаге такими мастерами боя... Когда мы возьмем
этих двух генералов в плен, я с уважением пожму им руки и скажу: "Ваш
ученик, и только поэтому мне удалось победить вас!" Вешать их не буду, с
почетом расстреляю!
К_о_р_р. До победы еще не скоро. И не уверен, что уже отлиты пули для
Семипалова и Пеано. Возвратимся к нашей теме, генерал. Вы сами подписали
сокращение выдач. Уже есть случаи голода, больницы переполнены
дистрофиками. Что ждет нас завтра?
П_л_и_с_с. Завтра придут водоходы из Кортезии. Неделя хорошей погоды
в океане - и все наши трудности будут позади.
К_о_р_р. Но хорошей погоды нет.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг