войне", и хоть все знали о жестокой расправе в Кондуке, ни одному, думаю,
и в голову не приходило, что с ними поступят не милосердней, чем с
парламентариями.
Гонсалес сразу объявил: суд не нуждается в адвокатах и обвинителях.
Важно лишь то, чем занимался обвиняемый, содействовала или мешала войне
его профессия. И наказания выдавались по профессиям - одни дипломатам,
другие - промышленникам, третьи - журналистам. Пустовойт потребовал, чтобы
каждый написал в записке на его имя, совершил ли он в дипломатических
спорах, в производстве военных товаров, в статьях и передачах по стерео
что-либо мешающее войне, хотя бы словесно затрудняющее войну. Только такие
поступки могут гарантировать милосердие.
Все Ядро заранее высказало свое согласие на запланированные
жестокости. Но это не значило, что все решения суда были нам по душе. Что
до меня, то я испытал омерзение, когда Гонсалес объявил первую серию кар
за словесные восхваления войны: смертный приговор журналистам,
пропагандирующим войну, и не простую смерть, а удушение путем вталкивания
в горло их военных статей. Впрочем, и кара военным промышленникам была не
легче - смерть от проглатывания акций их предприятий. И только в одном
случае министр Милосердия все-таки потребовал милосердия: изобретатель
витаминных галет и сухого супа представил доказательство, что его галеты и
супы охотно поедают дети, а не только солдаты. Пустовойт настоял на его
освобождении и выдал на расширение его фабрики ассигнования из фондов
Акционерной компании Милосердия. Один акт милосердия немного стоил перед
сотней кар. Я высказал это самому Пустовойту. У него жалко исказилось
лицо.
- Андрей, я делал все, что мне приказал Гамов.
- Гамов приказал тебе не поддакивать Гонсалесу, а выискивать
возможности милосердия. Какое же милосердие - визировать смертные
приговоры мелким газетчикам?
Гонсалес уже назначил исполнение приговоров. Но президент Аментола
обратился к Гамову с личным посланием. Это было так непредвиденно, что я
не поверил, пока не включил стереовизор, - Аментола сам зачитывал свое
обращение к диктатору Латании.
Президент Кортезии предложил задержать кары, пока в Латанию не
прибудет некий Том Торкин, посол по особым поручениям. Задание Торкина -
согласовать с правительством Латании условия освобождения дипломатов,
журналистов и прочих известных людей, захваченных на конференции в Клуре.
Гамов созвал Ядро.
- Что значит такое послание? Только забота о сотне людей, среди
которых большинство даже не кортезы? Не кроется ли в приезде Торкина
прощупывание условий мира? Ваше мнение, Вудворт!
Худое лицо Вудворта выразило отвращение, когда он заговорил о Томе
Торкине.
- Если бы Аментола реально задумывался о мире, он не послал бы жирную
бестию Тома Торкина. Этот человек для серьезных переговоров не годится.
Торкин приезжает обвести нас вокруг пальца, обдуривание людей - его
призвание.
- Исполнение приговоров отложим, - решил Гамов. - Тем более, что
новый член Белого суда подал протест на все решения Гонсалеса и
Пустовойта.
- Новый член Белого суда? - Ни о каких переменах в судилище мне не
докладывали.
- Он прилетел сегодня - и сразу запротестовал. Это ваш старый
знакомый, Семипалов, - посол Ширбай Шар. Бар, доложите о своих новостях.
Готлиб Бар вчера вечером получил телеграмму от Кнурки Девятого:
король Торбаша согласился внести вступительный взнос в Акционерную
компанию Белого суда, деньги везет его представитель. Шар вылетел на
единственном водолете, имеющемся в Торбаше, он доставит также официальный
протест на все приговоры Объединенного суда.
- И вы об этом ничего не знали? - спросил я Вудворта.
- Ни меня, ни Гамова король не информировал.
- Он вел переговоры со мной, - разъяснил Бар. - Считает членство в
Белом суде коммерческим делом, а коммерция - моя область.
- И одновременно мстит мне за те унижения, каким подвергся не так
давно его посол, - спокойно добавил Вудворт. - Такие язвительные уколы в
духе его величества короля Торбаша.
- Мщение или забывчивость от спешки, но приезд нового члена суда
приветствуем, - сказал Гамов. - Еще на подлете к нашим границам Ширбай
попросил двух аудиенций - у Вудворта и у Семипалова. Исправляет оплошность
своего короля.
- Прием послов - дело Вудворта, - заметил я.
- У него к вам личное дело. Прищепа, что у вас?
Прищепа сообщил, что в Кортезии создана Администрация Помощи
военнопленным с фондом в несколько миллиардов диданов - рассчитывают на
взносы родственников. Спешно готовятся списки лиц, желающих посетить наши
лагеря, первая партия уже готова, одни женщины.
- Отлично, - сказал Гамов. - Еще новости?
- Одна заслуживает внимания. Среди военнопленных обнаружены обманы. С
полсотни из страха наказания прикинулись другими людьми. Среди них две
женщины, объявившие себя медсестрами: Луиза Путрамент, дочь президента
Нордага, и Жанна Торкин, падчерица того Тома Торкина, что летит к нам
эмиссаром Аментолы. Жанна захвачена на конференции.
- Путрамент и Торкин знают, что их дочери у нас?
- Должны знать. Но живые или мертвые - вряд ли им известно. Я велел
тайно перевести обеих пленниц в Адан.
13
Ширбай Шар так радостно осклабился во всю губастую пасть, словно
приветствовал дорогого друга.
- Рад! Безмерно рад! Подставить шею петле, несколько минут подрыгать
ногами в воздухе - и ни одной морщины! Вы выглядите помолодевшим, генерал!
- Успех молодит! - холодно объяснил я. Этого развязного человека,
шпиона по призванию и ремеслу, камуфлирующегося под дипломата, надо было
осадить. Он портил мне нервы - и ухмылкой, и слишком громким голосом, и
непозволительно дружеским обращением. - Вы просили у меня приема. Слушаю
вас, Ширбай Шар.
Дипломатическая натасканность все же в нем имелась. Он мигом
перестроился.
- Собственно говоря, я хочу... Я ведь теперь член Белого суда и могу
как-то влиять на его решения...
- Знаю. Но я не член ни Белого, ни Черного суда и на их решения не
влияю.
Он усмехнулся. Он не был глупцом.
- Думаю, ваше влияние на оба суда гораздо больше моего. Хочу
обратиться к вам с просьбой. Но раньше вопрос - ваш сотрудник и мой друг
Жан Войтюк не схвачен?
- Мне об этом не докладывали.
- Эта бестия умеет заметать следы. Но прошу не о нем, а о его жене.
Анна Курсай исчезла.
- А какое я имею отношение к женщине, которую лишь один раз видел на
каком-то приеме?
- Самое прямое, генерал. Анна думает, что Жан погиб. Она вам этого не
простит, вам удалось его перехитрить с дьявольской ловкостью... простите,
генерал, с блестящим мастерством.
Я не понимал, куда он клонит.
- По-вашему, я должен просить прощения у Анны Курсай? Вашей
любовницы, если не ошибаюсь? Вы ведь подарили ей фамильную драгоценность.
Мы с пониманием оценили ценность подарка.
Самообладание на миг изменило ему.
- Ничего вы не могли оценить! И понимания не было. Ваша разведка
примитивна. Скажите полковнику Прищепе, чтобы он не пребывал в
заблуждении: Анна владела бы не одной, а всеми драгоценностями моего рода,
если бы была моей любовницей. А вам признаюсь - единственным ее даром была
пощечина, когда ей показалось, что я перехожу границы.
- Зачем мне подробности ваших любовных неудач и успехов?
- Повторяю: Анна исчезла! У меня тоже есть разведка, хотя и не столь
оснащенная, как у Прищепы. Анна задумала что-то плохое. И если она попадет
в тенета Прищепы или в тюрьмы Гонсалеса... Будьте к ней снисходительны,
генерал! Не все же люди только пешки в политической игре, каким был мой
бывший друг, этот умный глупец Войтюк.
Я вглядывался в Ширбая Шара. Он волновался.
- Ширбай, ответьте мне со всей искренностью: вы придумали эту комедию
с членством в Белом суде? И убедили короля заплатить солидный взнос за
бесполезное участие в Акционерной компании Милосердия, не сказав ему, что
единственное ваше желание - приехать в страну любимой женщины, чтобы
выручить ее из гипотетических неприятностей? Я правильно формулирую ваши
тайные намерения, посол короля Кнурки Девятого и член Белого суда Ширбай
Шар?
Это был прямой удар в лицо. И Ширбай не только стерпел, но и нанес
ответный удар. И должно было пройти немало времени и отгреметь немало
событий, прежде чем я ощутил всю силу его удара. Я недооценивал Ширбая
Шара.
- Абсолютно правильно, генерал. Эта женщина, которую мне ни разу не
удалось поцеловать, мне дороже всех моих успехов на дипломатической арене,
дороже всего, что мой король считает пользой для нашего государства. Вы
угадали: я уговорил короля войти с вами в дружбу, чтобы иметь свободный
въезд в вашу страну. А здесь я для того, чтобы разыскать Анну, отговорить
от безумных мыслей, которые ее, уверен, одолевают. Я здесь, чтобы спасти
ее, вы правы! Но теперь и вы, Семипалов, ответьте со всей искренностью:
знает ли ваш диктатор о том, что вы считаете членство в Белом суде
комедией, а не важной политической акцией? А большие взносы ради такого
членства бесполезными тратами денег? И не покажется ли ему, что
расхождение ваших политических программ, которое вы демонстрировали
Войтюку, вовсе не обманная игра, а реальное несходство взглядов? И не
усомнится ли ваш умный диктатор, точно ли вы верный его последователь,
каким он вас афиширует? И не верней ли признать вас потенциальным
противником, еще не осознавшим, что расхождение взглядов неминуемо
приведет к распаду единства?
- Вас это интересует как разведчика? - гневно осведомился я. - И
разведчика в чью пользу? Короля Кнурки, которого, несмотря на всю его
хитрость, вы водите за нос? Или президента Аментолы? Вас соблазнила
профессия вашего друга Войтюка? Но тогда призадумайтесь и о его судьбе.
Он понял, что распахнул руки шире, чем мог захватить, и навел на
широкощекое, краснокожее, губастое лицо мину вежливого раскаяния.
- Генерал, я не был настоящим разведчиком! И поддавался настояниям
Войтюка потому лишь, что это давало возможность видеть его жену. Надеюсь,
вы не используете моих искренних признаний мне во вред? Кнурка верит мне,
но вера не продлится дальше первого обнаруженного обмана. А из сегодняшней
нашей беседы разрешите запомнить только два момента: что я просил вас быть
снисходительным к Анне, если она совершит наказуемый поступок, и что вы
обещали мне эту снисходительность. Все остальное не заслуживает
запоминания.
- Меня устраивает такая память о нашем разговоре, - сказал я.
После его ухода я проверил, включен ли датчик, соединявший меня с
Гамовым. К счастью, я позабыл о нем перед приходом Ширбая Шара. Я ничего
не сказал против Гамова, но не хотелось, чтобы он слышал мою беседу с
Ширбаем: тот изощренно выворачивал наизнанку простые слова. Можно было
лишь удивляться, что у такого прожженного политикана сохранялись
человеческие чувства, вроде неутихающей любви к женщине, отказавшейся быть
его любовницей. Об Анне Курсай я, естественно, сразу же забыл, чуть Ширбай
Шар прикрыл за собой дверь.
Встреча посланца Аментолы состоялась в зале заседаний дворца.
Присутствовало все Ядро, а также Пимен Георгиу и Константин Фагуста.
Георгиу опубликовал в "Вестнике Террора и Милосердия" восторженную статью
о том, что наступили времена высшей справедливости. Преступления против
человечества больше не маскируются под военные успехи, дипломатические
удачи, журналистское красноречие и экономические достижения, а называются
просто и исчерпывающе злодействами. И соответственно приносят их творцам
не выгоды, а кары. Я удивился, что Пимен Георгиу мог так горячо написать,
у этого скучного человека и перо было скучное.
Для истины, впрочем, упомяну, что противоположная статья Фагусты была
написана с не меньшим жаром. Лохматый лидер оптиматов построил ее на
парадоксе: злая кара за преступление тоже разновидность преступления, ибо
оставляет зловещую возможность кары за кару. Вина обвиняемых доказана,
соглашался Фагуста, но соразмерно ли наказание? "Какая б ни была вина,
ужасно было наказанье", повторял он где-то вычитанную стихотворную
строчку. И вопрошал, а будет ли суд над судьями? Некий философ назвал
однообразное повторение одних и тех же явлений дурной бесконечностью. Не
станет ли непрерывное чередование преступлений и кар такой дурной
бесконечностью?
Том Торкин вошел вместе с Вудвортом, министру Внешних сношений по
ритуалу полагался первый визит. Визит прошел без удачи - Вудворт хмурился,
сжимал губы. Впрочем, голос его звучал бесстрастно, голосом он владел
лучше, чем лицом.
Торкин обошел нас всех, каждому улыбался, каждому говорил что-нибудь
равноценное комплименту, но с той нахальной развязанностью, что
свойственна лихим парням Кортезии, волею случайности либо содействием
родителей вскарабкавшихся на высшие этажи общества. Гамова Торкин чуть не
обнял и при этом воскликнул с пафосом: "Счастлив приветствовать великого
полководца и политика!", мне небрежно бросил: "Вы хорошо выглядите,
дорогой генерал!" Бару он протянул руку низом, будто хотел похлопать по
объемистому животу: "Мы с вами, господин Бар, малость перебрали, вы не
находите?" Только для красавца Гонсалеса у него не хватило развязности,
тот слишком стиснул его руку, Гонсалес любил поражать людей неожиданной
для такого стройного человека силой, приличествующей скорее штангисту или
боксеру, - Торкин побледнел, прикусил непроизвольно рвущийся из груди ох и
поспешно отошел. Внешне он выглядел массивной тушей на двух столбах. А
руки у него были так коротки, что вряд ли он мог свести их над головой.
Готлиб Бар, которого он радостно упрекнул в чрезмерной толщине, рядом с
Торкиным выглядел почти изящным.
Гамов показал Торкину на стул против себя.
- Господин посол, мы готовы вас слушать.
И Торкин сразу завел тягомотину. Он свято держался канонов дипломатии
- то самое, чего Гамов не терпел. Если бы он не принадлежал к кортезам,
противникам латанов, а был нейтралом, то непременно поздравил бы господина
диктатора с блестящим успехом - тайным созданием воздушного флота.
Господин диктатор, конечно, не сомневается, что если бы разведка Кортезии
своевременно донесла о глухо затаенных заводах Латании, то для могучей
промышленности Кортезии не составило бы труда построить в короткое время
флот еще мощней - и тогда в плену сегодня находились бы не члены мирной
конференции в Клуре, а многие уважаемые господа, сидящие в данную минуту
за данным столом.
Гамов с раздражением прервал его:
- Господин посол, кто же все-таки победил, вы или мы?
Торкин почти благодушно отозвался:
- Не победили, нет, только выиграли одно сражение. Говорю о вашем
успехе, как он того заслуживает. Поверьте, Гамов, я больше всех ценю
ловкость, с какой вы подготовили обманный удар. Но на обмане не выиграть
войну. Промышленная мощь моей страны трижды превосходит мощь Латании. А в
длительной войне решают промышленные возможности, а не ловкие обманы.
Пеано, обычно умело скрывающий свои эмоции, благостно улыбался -
плохая примета для тех, с кем собирался спорить.
- Так в чем же дело, господин посол? Давайте еще разок встретимся на
поле боя. Почему бы вам не пересечь океан и снова не высадиться в
прекрасных гаванях Клура?
Торкин держал себя как победитель, а не как проситель.
- Нет, мы пока не будем высаживаться в Клуре. Есть иные возможности
показать нашу силу. Второй город вашей страны, ваш знаменитый Забон, с
трех сторон обложен, только узкая полоска соединяет его с остальной
страной. И на юге и востоке с вами соседствуют государства, которые ждут
лишь нашего пожелания, чтобы выступить.
Гамов проговорил с холодной насмешкой:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг