- И вы думаете, что будет плодотворная работа? - с сомнением спросил
Торба.
- Не будет работы, - поддержал его обретший голос Марквард.
- Будет, и очень плодотворная! Верховным управляющим вашей страной на
все время войны назначаю командующего нашими войсками в Патине генерала
Леонида Прищепу, отца присутствующего здесь полковника Павла Прищепы. Он
заинтересован, чтобы все важнейшие вопросы народного существования
решались единогласно. Четное количество максималистов и оптиматов не даст
одной стороне перевеса над другой. Это и будет гарантией полного согласия
при решении государственных вопросов.
- Не будет согласия! - одинаково воскликнули Марквард и Торба.
- Оно уже есть. Вы согласно заявляете, что согласия не будет. Значит,
может у вас быть единое мнение. Слушайте и запоминайте, будущие дружные
правители государства. Вам будут передаваться только вопросы
первостепенной важности, ответ на них возможен лишь в двоичном коде - "да"
либо "нет". И если вы дружно не ответите "да" либо "нет", военный
командующий на площади подвергнет вас порке, как школьников, не усвоивших
задания - по десять плеток каждому из четверых. Теперь вы понимаете,
Милошевская, почему я не включил вас в правительственную четверку, хотя
эта причина и не главная? Порка не означает отстранения от поста. Такого
отстранения вообще не будет, чтобы не дать вам легкого пути избежать
согласований - членство в Ядре сохранится до конца войны. После публичного
наказания за нежелание согласия вам снова поставят тот же вопрос. Если в
течение суток, проведенных за охраняемыми дверьми, вы снова не найдете
единого решения, вас вторично выведут на площадь и повесят как
саботажников, поставивших свои личные маленькие амбиции выше
государственных. Вам ясна дальнейшая ваша судьба, непримиримые соперники?
Гамов излагал свою конституцию для Патины очень спокойно, но я
предпочел бы увольнение от всех своих прежних должностей, даже арест,
положению двух лидеров Патины, выслушавших такой странный приговор.
Какую-то минуту все молчали, ошеломленные, - говорю о патинах, а не о нас,
- только Марквард прошептал что-то вроде "Неслыханно! Неслыханно!". И он
был прав, конечно: Гамов отказался в данном случае от всякой классики
правительственной неприкосновенности и свободы мнений. Его конституция для
Патины писалась не чернилами, а розгами.
Первым очнулся от ошеломления Вилькомир Торба и задал вопрос,
показавшийся мне уместным и умным:
- Диктатор, а вы не допускаете, что мы с Марквардом в отчаянии от
безысходности либо от злости за унижение согласимся давать несообразные
ответы на все вопросы? Скажем "да" вместо "нет", или наоборот. Кто нас
будет контролировать? Ваш военный командующий?
Гамов предвидел такую ситуацию.
- Он будет интересоваться вашими ответами и осуществлять наказания,
если вы их заслужите. Но над вами будет поставлен и другой орган, имеющий
право принимать или отвергать ваши решения. Этот орган - Контрольный
женский Комитет. В нем будет несколько самых известных женщин страны.
Почему женский Комитет, спросите вы? Потому что женщины не только разумом,
но и сердцем ощущают, что воистину полезно стране, что ей вредно, хоть,
как и мы, и прикрываются порой звучными словечками о чести, благородстве,
высоких традициях и прочем. И чтобы избавить членов Контрольного Комитета
от мужского воздействия, ни один мужчина не будет допущен на их заседания,
а сами заседания будут тайными, и отчеты о них объявляться не будут. И
больше того - военный командующий страны не получит права отменять решения
Контрольного Комитета, хотя до конца войны он у вас в стране - истина в
последней инстанции. - Гамов повернулся к Милошевской. - Возглавлять
Контрольный женский Комитет я попрошу вас. Вы согласны?
Милошевская сверкнула глазами. Было что-то колдовское в том, как
умела она менять их выражение.
- Принимаю должность председателя Контрольного женского Комитета.
Уведомляю вас, что командующий вашими оккупационными войсками генерал
Леонид Прищепа не раз проклянет судьбу, столкнувшую его со мной.
- Это уже его личное дело - проклинать или благословлять судьбу, -
добродушно сказал Гамов.
Он встал. Заседание закончилось.
10
Как ни странно, но диктаторское решение Гамова - принудить Патину к
придуманной им удивительной конституции - не только не вызвало возмущения,
но было принято со злорадным удовольствием. Этот народ готов был
примириться с любой несообразностью, лишь бы она поражала воображение, да
еще ущемляла тех, кого они объявляли своими противниками. На улицах
оптиматы с хохотом кричали максималистам: "Болтать не будете, зарядит ваш
Понсий речь в три лиги длиной - потащат под розги!" А максималисты
возражали: "И вашему Вилькомиру, что не войдет сразу в мозги, введут
публично через задницу". И оба противника тут же приходили к согласию:
"Теперь мама Люда всему голова!". Милошевская вскоре после нашей встречи
появилась на стерео. На нее трудно было смотреть, до того она была зловеще
красива. Ничего важного она, естественно, не сказала - пригрозила, что и
Вилькомиру Торбе, и Понсию Маркварду придется держать ушки на макушке, как
бы они ни оправдывали свои действия военными обстоятельствами. Гамов
хохотал и бил себя ладонями по коленям - любимый его жест.
- Семипалов, вы не находите, что она почувствовала себя выше партий?
Не представительницей, а выразительницей народа. Именно на это я и
рассчитывал, когда придумывал патинам конституцию.
- А также на то, что у патинов культ женщины. От мужчины они не
потерпели бы внепартийности, но женщина может встать надо всеми. Особенно
если она так красива, да еще хорошая пианистка - ведь у патинов, как и у
родеров, музыка возвышается над всеми искусствами.
- У вас нет желания послушать ее игру, Семипалов?
- Боюсь, что частые встречи с Людмилой, как бы она хорошо ни играла,
не обойдутся без политических ссор. Патина умиротворена - и ладно. Будем
думать об Аментоле.
Аментола быстро оправился от позора в Клуре. Ему удалось бежать на
своих кораблях в Кордазу, столицу Кортезии. Павел Прищепа доложил, что
Аментола концентрирует в окрестностях столицы весь свой воздушный флот и
что водолетные заводы страны получили гигантские задания. Президент
Кортезии понял, что поворот в войне произошел благодаря появлению у нас
огромного водолетного флота - и энергично преодолевал свое отставание.
- Если данные Прищепы верны, то мы скоро лишимся нашего воздушного
преимущества, - высказался Пеано на Ядре. - Нужно оккупировать весь Клур и
Родер! Промышленность этих стран усилит нашу, а кортезы не смогут
использовать их базы для нападения на нас.
Против военных решений Пеано восстал Готлиб Бар. Мы упоены военной
победой, но в ней и грозные осложнения. Урожай так плох, что придется
ввести нормирование. А к своим родным ртам добавляются и чужие:
военнопленных родеров, кортезов и патинов. И хоть все продовольственные
склады врага в наших руках и все оккупированные страны обложены
продовольственной контрибуцией, но брать можно только там, где есть, что
брать. Сперва Ваксель заливал наши поля, потом Штупа разверз на Западе
хляби небесные. В западных странах урожай не выше нашего. Оккупация Родера
и Клура поставит нас перед катастрофой: ведь кормить эти страны придется
нам!
Гамов решил:
- Военнопленных будем кормить их продовольствием, но не захваченными
в Родере запасами. Надо, чтобы и Кортезия участвовала в спасении своих
сынов от истощения. Урожаи за океаном пока не страдают от военных
действий. Предлагаю Бару, Пустовойту и Гонсалесу разработать план, в
котором суровая кара соединялась бы со щедрым милосердием, а цель их
единения - избавить наш народ от собственных жертв в пользу врагов.
Хочу оговориться: в создании плана обращения с военнопленными,
сыгравшего огромную роль в дальнейшем ходе войны, я не участвовал. Эта
работа прошла мимо меня. Пустовойт мне потом говорил, что совещания трех
министров шли тяжко, он временами был готов задушить Гонсалеса, Гонсалес
чуть не выламывал ему руки, а Бар стучал кулаком на обоих. Зато в проекте,
какой они предложили Ядру, совмещались, как и было велено, и кара, и
милосердие.
Лагеря военнопленных делились на три категории. Самая многочисленная
- солдаты и офицеры. Во второй - обвиненные в воинских преступлениях
стражники и жандармы. Третью категорию образовывали генералы, воинские
прокуроры, командиры карательных отрядов.
Питание военнопленных устанавливалось такое же, как для наших солдат
во вражеском плену. Но не та провизия, что значилась в отчетах, а та, что
реально шла в котлы. В лагерях второй категории эта норма уменьшалась на
треть, а в лагерях третьей категории на половину.
Я возразил Бару:
- Да ведь это равносильно истреблению военнопленных! Недоедание в
общих лагерях, голод в остальных. В третьей категории военнопленных через
месяц начнется массовое вымирание. И это министр Милосердия называет
милосердием?
Пустовойт хотел что-то сказать, но Гамов сам ответил:
- Не торопитесь, Семипалов. Будет и милосердие!
Бар продолжал свой доклад. Да, при запланированном питании массовой
гибели военнопленных не отвратить. И об этом прямо объявим всему миру,
чтобы родственники знали, на что обрекла их близких война. Наши поля,
беспощадно затопленные кортезами, не могут обеспечить нормальное питание
тем, кто уничтожал их плодородие. Военнопленные получат плоды своих
преступных действий - и в этом высшая справедливость. А милосердие явится
в том, что мы разрешаем Кортезии принять участие в спасении своих попавших
в плен людей от голода и деградации. Мы согласны принять из Кортезии
продовольствие для пленных. Но в лагерях первой категории будет изъята
половина поступившего, в лагерях второй категории изымем четыре пятых, а в
лагерях третьего типа, как особо штрафных, военнопленным достанется лишь
одна десятая посылок.
Все конфискованные продукты - половина, четыре пятых и девять десятых
- направляются в наши детские дома и госпитали. Будет актом высокой
справедливости, что Кортезия, виновная в бедствиях наших детей и раненых,
хотя бы частично возьмет на себя заботы о них.
Мы предлагаем Кортезии организовать у себя Администрацию Помощи
военнопленным, членами которой должно стать само государство,
благотворительные товарищества и родственники пленных. В Администрацию
Помощи войдет - без денежных и продовольственных взносов - и Министерство
Милосердия Латании.
Чтобы не появились сомнения, что конфискованная часть помощи идет на
детей и раненых, мы разрешаем инспекторам Администрации Помощи въезд в
Латанию для контроля детских учреждений и госпиталей. Инспекторам разрешат
и посещение лагерей военнопленных. Родителям, просящим о посещении своих
детей в лагерях, а также женам, желающим свидания с мужьями, разрешения
будут выдаваться лишь при нормальном функционировании Администрации
Помощи.
Чтобы информация о пленных стала доступной каждому, инспекторам
помощи разрешается производить снимки в лагерях, встречаться и беседовать
с каждым пленником. Будут ежедневные передачи по стерео из лагерей на
Кортезию и другие страны со снимками военнопленных и их краткими
обращениями к родным.
Еще раз повторяю: ни одна моя мысль, ни одно мое пожелание не нашли
выражения в проекте Бара, Гонсалеса и Пустовойта. Говорю это потому, что
впоследствии это все связывали со мной, не как с вдохновителем -
вдохновителем был Гамов, это все понимали, а как с главным исполнителем. Я
сейчас жалею, что тройка создала план без моего участия, - я бы мог
гордиться собой. Даже Гамов не представлял себе полностью грандиозное
значение того, что мы предпринимали. Если можно датировать великие
перемены в мировой психологии каким-либо определенным днем, то день
декларации о военнопленных больше других для того годился. Миру открылись
неведомые дороги, человечество повернуло на них.
Но еще были сомнения. Я обратился к Павлу:
- Полковник Прищепа, вы не опасаетесь, что среди кортезов, которые
хлынут в лагеря военнопленных и госпитали, окажутся новые войтюки? И они
могут быть удачливей.
Павел усмехнулся.
- Пусть приезжают. В армию их не пустим, заводы будут для них
закрыты. Мы больше узнаем от приехавших кортезов об их секретах, чем они о
наших.
- План пронизан духом мира и милосердия, это хорошо, - продолжал я. -
Но примут ли его кортезы? Захотят ли спасать своих военнопленных ценой
снабжения из-за океана наших госпиталей и детских домов? Интересы войны
вступают в злое противоречие с заботой об уже потерянной армии. Наше
милосердие для Аментолы хуже нового поражения на полях сражений. Он может
пренебрежительно отвергнуть его.
- Не будет ни того, ни другого! - воскликнул Вудворт.
Я часто упоминал, что на заседаниях Ядра Вудворт обычно молчал.
Вспоминая сейчас те дни, запоздало удивляюсь, как удавалось Вудворту
выносить свое двойственное положение среди нас. Он изменил своей родине
политически, а не потому, что возненавидел ее. Душа его страдала от
разрыва. И не все у нас ему нравилось, он не раз об этом говорил.
Прикидывая его положение на себя, поеживаюсь - я не хотел бы оказаться в
его роли. Вероятно, поэтому он так редко высказывался на совещаниях -
честно выполнял свои обязанности, но жара в пылающий огонь государственной
вражды не добавлял.
Сейчас он говорил со страстью, редко звучавшей в спокойном голосе.
Его землистые щеки охватил румянец. Он произнес панегирик своей родине,
нашему нынешнему врагу. Да, Аментола сделал бы все возможное, чтобы не
участвовать в спасении военнопленных от голода и болезней. Да, он предал
бы свои разбитые армии, списал бы их в мертвый расход, этого требует
непосредственная выгода продолжающейся войны. Но нет у Аментолы таких
возможностей! Он примет наш план. Он знает свою страну. Кортезы -
великодушный народ. Они не только могущественны, но добры, душевно
отзывчивы. Могучая пропаганда десятилетия изображала Латанию гнездом
вероломства и недоброжелательства. Они ждали от нас только зла и совершили
великое зло нам и всему человечеству, чтобы предотвратить зло, которое
могли бы совершить мы. История часто похожа на пляску теней в тумане -
трудно определить, кто есть кто. Когда Кортезия услышит, что ее зовут
спасать своих детей, всю страну охватит великий порыв помощи - и горе
любой препоне. Аментола понимает, что спасение пленных кортезов руками
самих кортезов усиливает латанов. Но он пойдет на этот военный вред своему
государству, у него не будет иной возможности. Логика сердца часто
уступает логике разума, в этом не только сила, но и беда истории. Но
всенародный порыв сердца сметает любые доводы рассудка. Можете мне
поверить - Аментола уступит.
Вот так говорил, взволнованно и убежденно, Джон Вудворт, наш
немногословный министр внешних сношений. Мы понимали грандиозность
задуманного дела, но видели и тысячи затруднений, он их игнорировал: он
лучше знал свой народ, от которого отвернулся.
- Исиро, теперь вы главная пружина событий, - сказал Гамов. - От
вашего стерео зависит, удастся ли поднять кортезов на ухудшение своей
военной обстановки ради облегчения жизни военнопленных. Аментола ведь не
считает войну завершенной.
Аментола вскоре показал нам, что отнюдь не потерял надежды на победу.
Его сконцентрированные на островах у побережий Клура водолетные дивизии
нанесли жестокий удар по нашим прифронтовым городам. До Адана они не
добрались, от Забона их отогнали, но несколько поселений превратились в
развалины. И это были мирные города, не крепости, не промышленные центры.
Но для Аментолы после катастрофы в Родере и Патине была не так важна
серьезность победы, как ее красочность. Он добивался эффекта, а не
эффективности.
Я сидел у Пеано, когда вошел Гамов. Мы рассматривали картины
нападения на мирные города. Это были съемки кортезов, Аментола показывал,
как кортезы мстят за позор поражения. И мы увидели, как неповоротливые
машины тяжело отрываются от грунта, как уже в воздухе выстраиваются в
треугольники и равносторонние углы и - не встречая сопротивления - летят,
летят, летят на несколько городков, приговоренных к казни... На экране
бежали обезумевшие женщины, пронзительные детские голоса заглушал гул
водолетных дюз, и все поглощало пламя, и надо всем вздымалась горячая,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг