и сгибались ноги. Но грохот противоциклонной борьбы столь же превосходил
электробатарейный гром, сколько сама электробатарея превосходит своим
тяжким гулом треск ручного резонатора. Я бросил бинокль на землю, зажал
уши руками. Надо было поскорей уходить в помещение, инстинкт гнал в
укрытие - только напряжением воли, гневным приказом самому себе я заставил
себя остаться у валуна.
А затем опустившаяся буря стала взламывать землю. Мимо валуна
проносились камни величиной с футбольный мяч. Уроненный тяжелый бинокль
вдруг взвился вверх и умчался, не падая. Ветер отрывал меня от валуна,
долго противостоять такой буре я не мог.
И когда я уже терял последние силы, ко мне подобрались метеооператор
и сам Штупа, ухватили за руки и потащили в укрытие.
- Если бы кортезы поднимались сейчас на возвышенность, их сдуло бы
как пушинки, - сказал Штупа.
- Но они не поднимаются на возвышенность, Казимир. Они бегут назад.
Не подошло ли время топить врага?
Штупа показал на обзорный экран. Хотя все небо пылало молниями, все
же в местах противоборства облаков они взрывались ярче. Огненная река
перерезала небо на две неравные половинки, она выгибалась на запад, а не
уходила на север.
- Пока не сломим атмосферного сопротивления кортезов, начинать ливень
опасно. Слишком много воды обрушим на своих.
- А пока отгоняем их противоборствующие тучи, вся армия Вакселя
покинет опасные места. Мы все же на возвышенности - нам ливень не так
опасен. Бросьте потоп вдогонку кортезам.
Штупа отдал приказ операторам и снова подошел к экрану. Огненная
линия противоборства облачных масс все дальше выгибалась на запад. Ветер с
востока пересиливал ветер с запада.
А затем разверзлись хляби небесные. Вода с тяжким гулом обрушивалась
на землю. Я подошел к выходу из командного пункта, прислушивался к шуму
воды. Грохот потопа менялся, сперва он был глухим и рычащим, земля
отвечала на низвергающуюся воду своим негодующим голосом. Потом голоса
земли затихли, звучала одна вода, бьющая по воде. И уже не гудела, а
звенела и шипела. Вода залила сушу, расширилась озерами. А еще спустя
какое-то время озера прорвали свои берега, превратились в потоки, бешеные
ручьи помчались по земле - новый могучий гул перекрыл и заглушил недавний
звон и шипенье. И скоро к общему грохоту мятущейся воды добавился еще
новый гул, самый сильный, - загремели водопады, низвергавшиеся в низины.
Ночь посерела, шло утро, но света не было, свет поглощала водная пелена. И
воздуха не было, вместо воздуха была одна вода, вода вверху, вода внизу,
вода кругом - прутья и стены воды. Возможно, надо бы назвать эту рушащуюся
сверху воду как-то по-другому, а не прутьями и стенами, но я не подберу
других слов для искусственно вызванного потопа. Не выходя наружу, я
всматривался и вслушивался в клокочущий мир. Всматриваться, впрочем, было
не во что, мир пропал, была лишь мутная, непрозрачная пелена. А сквозь
тысячеголосый грохот воды прорывались отдаленные громы молний и уханье
чего-то сбрасываемого с холмов - не то валунов, не то оставленных вне
укрытий машин.
Я соединился с Павлом.
- Ваксель знал, что ему готовим, и постарался обезопасить себя, -
доложил Прищепа. - Датчики фиксируют множество герметизированных автомашин
и амфибий. Противник преодолевает болота и потоки где вплавь, а где по
дну. Много разбитой техники. Наступление кортезов сорвано.
- Не сорвано, а отдалено, Павел. Обычной воды в облаках наготовлено
на неделю потопа, считает наш министр погоды, но энерговоды надолго не
хватит. Двое суток такого ливня - и Штупа выдохнется.
- И, по крайней мере, трое суток, пока почва достаточно просохнет,
чтобы кортезы возобновили наступление. Я информировал Пеано о событиях на
нашем участке. Он усиливает продвижение дивизий. Вряд ли Ваксель сможет
наступать до прихода к нам подмоги.
- Будем надеяться на это, - сказал я.
Ливень продолжался две ночи и два дня. Я держал на связи Забон и
Гамова. Городские власти молили прекратить наводнение - забита ливневая
канализация, улицы превращены в бушующие потоки. Гамов сердился - Ваксель
отошел на безопасное расстояние и хладнокровно поджидал, пока мы
угомонимся: надо перенести ливни и на территорию, куда он отступил. Я
посовещался со Штупой. Он не пожелал тратить страховые резервы сгущенной
воды на такую дорогостоящую операцию, как дальний переброс не
израсходованных на ливень туч.
- Я уже прекращаю контроль над тучами, - сказал он. - И они начинают
рассеиваться по своим естественным законам. Завтра, к сожалению, будет
ясный день.
Ясный день начался с ясного утра. Бледно-голубое небо, такое
прозрачное, словно его тщательно вымыли, засияло над землей. А земля была
исковеркана и залита грязью. На месте массивного валуна, защищавшего меня
во время урагана, виднелась выемка, затянутая уже подсыхающим рыжим
месивом: ливень вытащил валун из земли, в которой он покоился, наверно,
многие тысячелетия, подкатил к обрыву и сбросил. Мой бинокль тоже покоился
где-то внизу, я попросил у Штупы другой. В бинокль открывалась
однообразная картина: поваленные леса, реки, переставшие быть реками и
превратившиеся в болота. Даже показавшемуся летнему солнцу требовалось
основательно поработать, чтобы вернуть в это царство грязи хотя бы подобие
твердости. Нового наступления кортезов можно было не опасаться, по крайней
мере, неделю.
Из командного пункта выскочил метеооператор.
- Генерал, вас к правительственному пульту!
Штупа протянул мне две телеграммы. Гамов требовал, чтобы я немедля
возвратился в столицу. А вторая телеграмма - от Вудворта - разъясняла, что
нам объявил войну Нордаг. Наш северный сосед, сдержанный и в показной
дружбе, и в тайном недоброжелательстве, первый из союзников выступил
против нас открыто. Инициированный нами ураган залил не только Забон, но и
пограничные районы Нордага. Франц Путрамент, президент Нордага, обвинил
нас в метеоагрессии. Я читал и перечитывал телеграмму. Штупа что-то
спросил, я не ответил. Я ненавидел себя. Ведь я же видел на
разведывательных интеграторах Прищепы, какая масса железа перемещается
вдоль границ Нордага! Почему, нет, почему, обнаружив неладное в секторе
"Северо-восток", я так легкомысленно отнесся к грозному признаку? Вудворт
предупреждал нас с Гамовым, что на верность Нордага не положиться, Ваксель
заставил меня служить своему плану. Так ли уж трудно перехитрить неумного
противника, а разве я теперь имею право называть себя по-другому? Сам
полез в расставленную ловушку, сам полез, да еще так энергично!
В помещение быстро вошел Прищепа.
- Слушаю, Павел! - сказал я. - Какие еще несчастья?
- Нордаги большими силами опрокинули нашу пограничную оборону. Они
окружают Забон. Завтра они будут на том месте, где мы сейчас разговариваем
с тобой, Андрей. Какие отдашь приказания?
Я раздумывал, рассеянно глядя на экран. Операторы показывали
северо-восточную окраину Забона. Там уже появились чужие войска. Нордаги
не маскировались, они знали, что серьезного сопротивления не встретят. Мы
все были недопустимо, преступно легкомысленны, и я - первый среди всех!
- Немедленно водолет! - приказал я Штупе. - Временно оставляю вас
вместо себя. Будете оборонять город в окружении. Я с Прищепой лечу в Адан.
8
- В катастрофе виноват я, - сказал я на заседании Ядра. - остальные
лишь выполняли мои приказания. Я позорно позволил Вакселю перехитрить
меня.
Гамов был в состоянии ледяного неистовства - в тот день, признаваясь
в своей неудаче, я впервые увидел его таким. Тогда я не удивился, я был
слишком подавлен, чтобы чему-нибудь удивляться, но впоследствии мне часто
казалось, что оно, это состояние сдержанного исступления, еще страшней
часто овладевавшей Гамовым ярости.
- Семипалов, не преувеличивайте своих ошибок. Мы все повинны в
позорных просчетах. За них придется платить не только нам, но и нашим
противникам. Мы страшно вознаградим их за то, что они обвели нас вокруг
пальца!
Я опасался, что Гамов потребует от меня готового проекта, как
выправить положение, - в голове не было ни одной стоящей мысли. Но он без
подсказок уже придумал план действий - и такой, какими впоследствии часто
сражал противников: до того меняющий обстановку, что по одному этому
принадлежащий к непредсказуемым.
- Полковник Прищепа, - сказал он, - докладывайте.
Павел во время нашего перелета в Адан непрерывно получал донесения от
своих разведчиков. В Адане к ним добавились новые данные. Нордаги
продвигались с вызывающей быстротой. Забон уже окружен. С возвышенностей,
защищавших город, оборона сбита. Армию Вакселя и дивизии нордагов
разделяют лишь те низины, которые Штупа залил и которые пока непроходимы
для машин и для пеших. Нордаги уже захватили продовольственные склады
Забона, расположенные в ущельях вне города. В городе продовольствия хватит
недели на две, потом начнется голод. Франц Путрамент выступил по стерео.
Вот выдержка: "Мы не будем атаковать город. Мы выморим Забон, не тратя ни
одного солдата. Когда улицы этого города усеют трупы погибших от голода,
мы вступим на его проспекты с развернутыми знаменами и устроим на площадях
торжественный парад".
- Мерзавец! - пробормотал побледневший Готлиб Бар.
Гонсалес сделал пометку в своем блокноте. Не сомневаюсь, что он
вписывал в него кары, какие обрушит на Путрамента и его министров, когда
они предстанут - если предстанут - перед Черным судом.
- Предлагаю первоочередные меры, - сказал Гамов. - Продовольственные
нормы в Забоне сокращаются вдвое, мне горько идти на это, но другого
выхода нет. Чтобы все помнили, что происходит в Забоне, вводим у себя в
правительстве нормы этого города.
Готлиб Бар, любитель поесть, горестно вздохнул. Он так же печально
вздыхал, когда Гамов, вводя валютную реформу, объявил нам, что ни один
министр, тем более - член Ядра, не вправе рассчитывать на золото и
банкноты. Ибо, сказал Гамов тогда, валютные товары комплектуются из
резервов, созданных трудом всего народа до нас, а мы, правительство,
ответственны лишь за текущую продукцию, оплачиваемую в калонах. Окружение
Маруцзяна жадно обирало народ, мы же будем первым правительством,
получающим меньше, чем средний труженик.
- Бар, доложите о производстве энерговоды и строительстве водолетов,
- приказал Гамов.
Производство сгущенной воды увеличивалось. Четыре новых завода
сгущенной воды уже в строю, на подходе еще двенадцать, развернулось
строительство тридцати одного. Через год будет работать около шестидесяти
энергозаводов.
С водолетами хуже. Одна Кортезия накопила опыт производства этих
капризных летательных аппаратов. И одна создала боевой флот таких машин. У
нас до переворота имелся лишь пяток водолетов, они обслуживали
правительство, а в боях не участвовали. Уже изготовлено два десятка
водолетов, к весне будем иметь несколько сотен.
- До будущей весны ждать не будем, - сказал Гамов. - Используем
построенные водолеты немедленно.
И он объявил свой план вызволения Забона. Военные операции на западе
прекращаются. Пеано оставляет здесь прочную оборону, а все высвободившиеся
силы направляет на север. Задача перебрасываемой на север армии - в
течение трех-четырех недель отогнать нордагов от Забона и перенести войну
на их территорию.
- Невозможно, - сказал Пеано, - шесть недель - вот минимум времени
для переброски армии с запада на север.
- Продовольствия в Забоне хватит по урезанной вдвое норме лишь на
четыре недели. На пятой неделе начнется вымирание.
Был один из тех редких случаев, когда даже тени улыбки не появилось
на лице Пеано. Он рассчитывал точно - даже за четыре недели не перебросить
и не изготовить к бою целую армию. Я мог подтвердить это с такой же
убежденностью, как Пеано. Я молчал. Гамов требовал того, чего и я
потребовал бы на его месте.
- Вы сказали, что есть два десятка водолетов, - вдруг подал голос
Пустовойт. - Может, перевозить на них продовольствие в осажденный город?
Для министра Милосердия было естественно изыскивать пути спасения
людей, но даже непрерывные полеты двух десятков водолетов не сумели бы
продлить больше, чем на часы, существование огромного города.
- Водолеты предназначены для диверсии в тылу врага, - ответил Гамов.
Штаб нордагов, сказал далее Гамов, расположен в лесу недалеко от
столицы этой страны. Штаб охраняется надежно - по сухопутным дорогам к
нему не добраться. Но почему не напасть на него с воздуха? Выбросить
десант и захватить в плен командование. Если повезет, заполучим самого
Путрамента. Когда командование нордагов будет в наших руках, все течение
войны с ними переменится.
- Ваше мнение, Семипалов?
У меня были возражения. Я не против диверсии, ее удача могла спасти
Забон. Но использование водолетов я одобрить не мог. С первого дня нашей
власти мы условились, что водолеты - самое секретное наше оружие. О том,
что мы так расширяем их производство, враг и догадываться не должен.
Небольшая воздушная диверсия раскрывала этот план. Ради спасения города мы
снижали шансы на победу в войне.
- Понимаю вас, Семипалов, - с волнением сказал Гамов. - Но ни вы, ни
я никогда не простим себе, если в Забоне от голода хоть один человек
умрет. Ведь это мы с вами, в первую очередь мы двое, своими ошибками
поставили город перед страшной опасностью. Помню, помню, вы возражали мне,
когда решалась северная операция, но ведь не настояли на своем, Семипалов!
Не опровергли меня, а согласились. Соглашайтесь и сейчас, прошу вас!
- Соглашаюсь, - сказал я. Еще не было случая, чтобы Гамов упрашивал,
а не требовал. Я не мог ответить отказом на такое обращение. И снять с
себя вину за то, что Забон попал в беду, я не мог: и уступил вначале
настояниям Гамова, и дал себя позорно обмануть, когда организовал отпор
маршалу Вакселю.
- Водолеты уже вылетели с базы, - сказал Гамов. - Перед заходом
солнца они начнут операцию. Семипалов, вы срочно возвращаетесь в Забон.
Сейчас пойдемте все вместе обедать.
- Я пообедаю дома, - поспешно сказал Готлиб Бар.
Готлиб и раньше не жаловал правительственную столовую, его безликая в
остальных отношениях жена в этом одном, в приготовлении вкусных блюд даже
из невкусных материалов, достигала подлинного мастерства. На старых
"четвергах" у Бара мы не всегда успевали посмотреть на нее, когда она
входила с блюдами пирожков и сладких печений, но изделия ее рук сразу
приковывали взгляд. После нового сокращения правительственных пайков Бару
было муторно в нашей столовой.
Мы с Гамовым сели за отдельный столик. Еда с сегодняшнего дня еще
больше отвечала оценке, данной ей некогда Баром: "Во-первых, дрянь, а
во-вторых, мало".
- Семипалов, Войтюк уже переведен к вам, - сказал Гамов, понизив
голос. Загадка Войтюка оставалась закрытой для всех, кроме нас с ним, да
еще Вудворта и Прищепы. - Он получил свой кабинет в вашем министерстве. К
сожалению, вы уже не сможете познакомиться с ним сегодня.
- Наоборот, раньше познакомлюсь с ним, а потом вылечу. У меня
появились кое-какие соображения, скажу о них после. Две просьбы, Гамов.
Разрешите поглядеть на покаянный лист Войтюка. И позвоните, когда начнется
операция водолетов, я еще буду у себя.
- Покаянный лист Войтюка в вашем столе. Когда водолеты вылетят, я
позвоню и скажу одно слово "да".
После обеда я вынул покаянный лист. В невыразительном лице Войтюка не
проглядывало ни одной своеобразной черты. И собственноручная исповедь
подтверждала впечатление, что ни на что выдающееся этот человек не
способен. Он, конечно, совершал неблаговидные поступки, все в аппарате
Маруцзяна виновны в таких поступках. Но то, в чем признавался Войтюк, было
так ничтожно в сравнении с тем, что позволяли себе другие! Неудивительно,
что этот человек первый решился на исповедь, думал я. Уж не ошибся ли
Павел, приписав большую важность умолчанию об изумрудном колье? Вряд ли
женщины любят мужчин с физиономиями войтюков, особенно когда женщины
красивы и честолюбивы, как Анна Курсай, его жена. Но если появление у
Войтюка фамильной драгоценности семейства Шаров произошло по причинам
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг