деньгами нашим верным и благородным друзьям. Причина: бедственное
положение внутри Латании. Прежние наши правители скрывали, что
промышленность подошла к упадку, сельское хозяйство уже не способно
обеспечить население продовольствием и поражение наших войск - не
случайность военной фортуны, а жестокое следствие общего состояния. Когда
наши войска погонят врага на запад, только тогда появится возможность
помощи нашим доблестным союзникам.
Вот такая была речь у Гамова - до ошеломления ясная. И произвела она
то действие, которого он желал - потрясение. Один Лон Чудин сохранял
подобие спокойствия, даже улыбался. У президента Великого Лепиня имелся
важный бзик, все о нем знали, - он не позволял себе показывать слабость, и
это было единственной его слабостью. И он не перестал быть статуей самого
себя - взирал на всех со сцены величественно и улыбчиво.
Зато его брат кипел. Это было занятное зрелище, красочное негодование
долговязого Кира Кируна. Он пожимал плечами, разводил руками, то
ухмылялся, то кривился, то - в высшем градусе недоумения - закатывал
глаза. Воображаю, что он в это время говорил своему левому соседу,
президенту Собраны Мгобо Мардобе, темнокожему мужчине лет сорока.
Высоколобый, толстогубый, умноглазый Мардоба лишь кивал головой - похоже,
молчаливо соглашался со всем, что наговаривал взбудораженный Кирун. Это,
разъяснил мне потом Вудворт, была особенность Мардобы - он всегда
молчаливо соглашался со своими собеседниками, а если его принуждали
говорить - он старался этого избегать, - то, к удивлению, слышали от него
отнюдь не благожелательное согласие, а порой сильные и умные возражения.
Всех сильней негодовал Кнурка Девятый. После речи Гамова он обложил
Вудворта со всех сторон - куда неторопливый Вудворт ни поворачивался,
маленький хозяин Торбаша оказывался перед ним. Я проходил мимо и уловил
частицу их беседы. Король хватал волосатой ручкой за лацкан вудвортовского
пиджака и возмущенно стрекотал свистящим голоском:
- Господин министр, встаньте на минутку на наше место. Вы наш сосед,
хороший сосед, хотя, не скрою, кое-какие пограничные территории
представляются нам спорными, да, очень спорными...
- Но ведь сейчас проблема не в пограничных территориях, - пытался
прорваться в его речь Вудворт. - Мне думается, ваше величество...
- Нет, вам не думается, это мне думается, господин министр, -
пересвистывал его король Торбаша. - Ибо лишь уступая доброму чувству к
вам, нашему великолепному соседу, мы и поднялись на могущественную
Кортезию, из уважения к вам, из сочувствия к вашей борьбе и в расчете на
вашу помощь. Это же ясно, господин министр! А теперь что? Брошены на
произвол судьбы, воевать с ней один на один... А ведь это Кортезия, вы же
должны понимать!
Вудворту отказала дипломатическая выдержка.
- Сколько знаю, еще ни один ваш солдат не вступил в реальную схватку
с кортезами.
- Не вступил, а почему? Нет солдат, надо же их собрать, обучить,
вооружить, а без вашей помощи, вы меня понимаете... И у нас же нет общих
границ с Кортезией! Мы хотели объявить ей войну, чтобы она высадилась на
нашей земле, и тогда мы героически нападем, вот такой план. Сам господин
Маруцзян и великий маршал Комлин...
На заключительных заседаниях конференции я уже не появлялся. Хватало
своих неотложных забот.
Произошло несчастье, которое мы сами спровоцировали и против которого
я предостерегал Гамова. Кортезы не обнаружили серьезной концентрации наших
сил на северном фланге и двинулись сами. Все выгоды были у них - и перевес
в войсках, и преимущество в технике. Они ринулись на Забон. Я потребовал
заседания Ядра и не подбирал успокоительных словечек: для дальнейшего
успеха в войне и для защиты населения Забона надо сдать этот город врагу.
Гамов смотрел так, словно я сошел с ума.
- Сдать Забон? И вы серьезно, Семипалов?
- Мы перемудрили с обманом противника и должны теперь выкрутиться из
своей же паутины с наименьшими потерями.
И я объяснил, что отстоять город можно лишь в том случае, если
энергично переадресовать ему все резервы, подготовленные для центрального
фронта. Но тогда ни о каком наступлении на западе и не мечтать. И
результат: Забон сохранили, но западных областей не отвоевали, Патину не
наказали за измену, Ламарию не покорили, а родеров не отбросили за их
естественные границы. Ни одной стратегической цели не достигли, такова
реальная цена того обмана, в который мы ввели противника. Не всякий обман
врага идет на пользу, когда имеешь дело с кортезами.
Но иная картина рисуется в случае, если сдадим Забон, продолжал я.
Враг, чтобы взять его, подтянет сюда новые корпуса, превратит этот участок
в поле своих максимальных усилий. То есть ослабит свой центральный фронт
гораздо больше, чем если бы просто хотел отразить наше обманное
наступление с севера. И тогда разразится наше хорошо обеспеченное
наступление на центральном фронте. И мы обойдем с запада армии,
захватившие Забон, - он станет мышеловкой, в которой захлопнется ударная
мощь врага.
- План победы на всем фронте требует запланированного поражения на
севере, - так закончил я свой анализ ситуации.
- Чудовищно! - воскликнул Гамов. - Могла же такая идея прийти в
голову - сдать Забон!
- Главное - победить в войне, а не отстоять тот или иной город! -
возразил я. - Я вас не узнаю, Гамов! Вы ли убеждали нас, что войну надо
вести неклассическими методами! И колеблетесь, когда встала простенькая
для любого шахматиста задачка - идти на оправданную частную жертву ради
общего успеха в игре.
- Семипалов, война не перестановка фигур на доске, а страшные
приговоры тысячам людей. Все во мне протестует против запланированной
гибели лучшего города страны!
- Красивые слова! - бросил я. - Если мы не добьемся радикального
успеха на всем фронте, погибнет куда больше людей, чем в любой битве за
город. Вы это понимаете не хуже меня, Гамов.
Он понимал это. Внезапно постарев, он обводил нас потухшими глазами.
Для нас с Пеано, ныне профессиональных военных, сдача или защита отдельных
городов была военной операцией, а Гамов уже и тогда ощущал себя чем-то
вроде предстателя за всех страждущих. Он не мог дать санкции на
единственно разумный стратегический план.
- Разрешите мне, - сказал Вудворт. - Хочу предупредить, что сдача
Забона может поколебать союз Нордага с нами. Нордаг разочарован отказом в
материальной помощи. Если у них на границе появятся корпуса родеров, вряд
ли они останутся безучастными.
- Что значит - не останутся безучастными? Разорвут союз или начнут с
нами войну? Хотелось бы определенности.
Усмешка на худом лице Вудворта была выразительней слов.
- Дорогой Семипалов, дипломатический язык, в отличие от военного,
всегда содержит в себе элемент неопределенности.
Гамов счел предостережение Вудворта аргументом в свою пользу.
- Забон защищаем! А на западном фронте начинаем наступление
немедленно. Оно заставит кортезов призадуматься, стоит ли искать успеха на
севере ценой значительных потерь в центре.
На этом и закончился военный совет. Я сказал еще, что поеду в Забон
проверить оборону города. Хотел бы совершить эту поездку вместе с Пеано и
Прищепой. Гамов проводил меня до двери, а там остановил.
- Нам нужно поговорить втроем, Семипалов. Приходите завтра ко мне с
женой. Ее присутствие необходимо.
- Завтра буду в Забоне. Сегодня подойдет?
- Вызовите жену и приходите в маленький кабинет.
Министерство организации, где Елена трудилась заместителем Бара,
располагалось неподалеку от государственного дворца. Я позвонил ей, она
вскоре пришла. Я ждал ее в том же зале, где мы заседали.
- Что-нибудь случилось, Андрей? - спросила она с тревогой.
- Случится через несколько минут. Гамов пригласил нас для секретного
разговора.
- Ты ожидаешь чего-нибудь плохого, Андрей?
- Даже не представляю себе, чего он хочет.
Мы постучались в кабинет Гамова. В прихожей еще не было
телохранителей, как это стало обычным впоследствии. Гамов показал нам на
диван, а сам сел за стол - создавал впечатление, что разговор, хоть и
личный и секретный, будет все же в чем-то и служебным. Я так понял
распределение мест, но Елена не приучилась еще ощущать значение мелочей,
зато точней чувствовала подспудность. Она лучше подготовилась к беседе
втроем, чем я.
- Хочу договориться о совместных действиях против наших врагов, -
начал Гамов. - Надо перехитрить разведку врага. Повести ее по ложному
следу. Без вашей доброй помощи сделать это трудно.
Он помолчал, переводя глаза с меня на Елену и с нее на меня. Терпеть
не могу, когда в меня долго всматриваются.
- Вы хотели нас сразу заинтересовать, Гамов. Считайте, что добились
своего. Слушаем дальше.
- Хочу продолжить игру в дезинформацию. Через Жана Войтюка, - сказал
дальше Гамов. - Сведения, переданные Войтюку Вудвортом, имели большие
последствия. Ясно, что Войтюк пользуется в разведке высоким авторитетом.
Лишь полной верой в его информацию можно объяснить энергичные действия
маршала Вакселя. Быстрый ответ на подкинутую лживую информацию поставил
нас в трудное положение. Не исключено, что Вудворт пережал в информации.
Чтобы впредь такого конфуза не повторялось, надо разъединить Войтюка с
Вудвортом и свести с человеком, более осведомленным в государственных и
военных делах. Ибо лишь такой человек сумеет передавать шпиону нужную нам
информацию по всем вопросам, а не только по проблемам специального
ведомства. Есть ли у нас такой человек?
- Даже два. Прежде всего вы, Гамов. А вторым, смею надеяться, буду я.
- Правильно, двое. В мое окружение Войтюку не войти. Значит, вы,
Семипалов. Хочу перевести Войтюка к вам. Вам нужны свои консультанты по
международным делам. Отличные возможности для контакта.
Я помедлил, прежде чем задать следующий вопрос. Гамов знал, о чем я
буду его спрашивать, - и волновался еще больше, чем я. В минуты большого
волнения он съеживался и бледнел: состояние, противоположное налетавшей на
него ярости, тогда лицо наливалось кровью.
- Хорошо, контакт. Но какого рода? Сдружиться с Войтюком и в
приятельской болтовне делиться с ним государственными секретами?
- Нереально. Если Войтюк и вообразит, что достиг приятельства с вами,
и уверится, что вы болтун, то его хозяев в этом не убедить. Они глубоко
изучают ваш характер.
- Тогда - измена, Гамов. Не реальная, а обманная, так? Притвориться,
что я враг всему, что у нас делается, враг вам, враг самому себе, враг
своей родине? Я верно понял вашу мысль?
- И верно, и неверно. Враг мне - верно. Но почему враг своей родине?
Диктатор еще не вся страна, а только человек, захвативший в ней верховную
власть. Вы играете роль моего соперника, человека, считающего, что сами вы
куда бы лучше правили страной. И в дружеских разговорах с Войтюком
критикуете мои действия, а попутно снабжаете его секретной информацией,
которая должна дезориентировать врагов.
- Не подойдет. Соперничество с диктатором еще не повод становиться на
путь измены. Договаривайте - хотите причин для нашей вражды более личных,
чем политическое соперничество?
- Договариваю - именно так! Вы должны изобразить моего личного, моего
интимного врага.
Если у Елены и были сомнения относительно ее роли в предполагаемой
игре, то теперь они рассеялись. Она вспыхнула, глаза ее зло заблестели.
- Вы хотите сделать меня своей любовницей, Гамов, чтобы превратить
моего мужа в своего личного врага?
Гамов редко улыбался, почти никогда не смеялся. Возбужденным,
возмущенным, разгневанным, категоричным я видел его часто, но просто
улыбающимся - почти не приходилось. А сейчас он улыбался, и улыбка мне не
понравилась. Она была из тех, какие называются душевными, такими улыбками
стараются расположить к себе, скажу сильней - задурить и очаровать.
- Только сделать вид, что моя подруга, Елена. Ваш муж ревнив, он сам
в этом признается. И об этой его черте, конечно, быстро дознаются
противники. Почему не сыграть на ревности вашего мужа для успеха
государственных задач? Сыграть только на представлении о его ревности, а
не возбудить ее реально. Тогда его тайная недоброжелательность ко мне в
глазах противников станет обоснованной - и любая информация от него
приобретет доказательность. Вот такую предлагаю игру.
Я молчал. Мне вспоминалось, что Гамов дознавался, ревнив ли я,
задолго до того, как стал важной политической фигурой - загодя прикидывал,
как станет действовать, когда будет диктатором. И ни о каком Войтюке мы
тогда не знали! Я почувствовал себя бессильным против него. Игра расписана
неотвергаемо, роли розданы - и властный кивок режиссера командует выходить
на сцену!
Елена тронула меня за руку.
- Андрей, что скажешь мне?
Я сделал усилие, чтобы говорить спокойно.
- По-моему, игра стоит свеч.
Гамов радостно сказал:
- Вот и отлично! Разыгрываем треугольник, классический для внешнего
глаза, но совершенно неклассический по сути.
Он снова восхвалял свои неклассические методы борьбы! А я вдруг
ощутил, что он проигрывает. Он хотел возбудить во мне видимость тайного
недоброжелательства, сохранив реально мою преданность и служение его воле.
И преданность, и служение сохранялись, тут он не ошибся. Но появилось
что-то новое в моем отношении к нему. Какая-то внутренняя холодность -
первый признак реального, а не выдуманного недоброжелательства. У Елены
блестели глаза, она уже входила в свою новую роль политической актрисы.
7
К чести Омара Исиро, ни стерео, ни газеты не приукрашивали военного
положения. На уличных стереоэкранах Забона ежечасно вспыхивали цветные
схемы расположения наших и вражеских войск. Мы втроем - Пеано, Прищепа и я
- промчались с вокзала в штаб обороны. Я остановил машину у газетного
киоска, купил "Трибуну". Лохматоголовый лидер оптиматов Константин Фагуста
воспользовался нашими неудачами на фронте для очередного удара по Гамову.
Неистовый редактор "Трибуны" крупными буквами извещал в заголовке им же
написанной статьи, что "и одного бумажного калона не стоит наша разведка".
И доказывал, что только дураки либо предатели могли проглядеть крупное
сосредоточение неприятельских сил на северном фланге.
Я передал газету Прищепе, потом ее прочитал Пеано. Главнокомандующий,
как всегда, мило улыбался. У Прищепы зло сверкали глаза. Он ненавидел
Фагусту. Он и раньше говорил мне, что не понимает, почему Гамов
покровительствует этому истерику.
- В народе - тревога. Тревогу Фагуста отразил, - заметил я. - Этого у
него не отнять - острого ощущения наших провалов. Но откуда он берет свою
информацию, Павел?
- Каждый день - от Исиро. После особо скандальных статей его вызывает
Гамов. Но Фагуста - единственный человек, на которого Гамов мало влияет и
пока мирится с этим. - И Прищепа добавил со злостью: - Долго это не
продлится. Я подберу ключи к секретам вызывающего поведения редактора
"Трибуны" - и Гамов поймет, с какой гадиной имеет дело.
Это прозвучало достаточно грозно. В отличие от Гамова, мой друг Павел
Прищепа - как, впрочем, и все мы, друзья Прищепы, - не был одарен
способностью провидеть грядущее.
В штабе мы познакомились с последней картой боевых действий. Карта
выглядела безрадостно. На Забон наступало в пять раз больше неприятельских
дивизий, чем мы могли выставить на защиту. Я смотрел на карту и снова
думал, что лучший исход - объявить Забон открытым городом. Чтобы избавить
от бомбежек с водолетов. А затем и сдать его. Оперативная карта в Забоне
кричала о том же разноцветными флажками, мигающими огоньками и зелеными
вспышками на местах, где значились неприятельские аэродромы: каждая
вспышка означала посадку нового водолета-бомбардировщика. Я молчал. Меня
окружали защитники города. Я не мог им сказать, что не верю в устойчивость
их защиты. Зато Пеано уверил их, что с Западного фронта движутся хорошо
вооруженные дивизии, с восточных заводов скоро подойдут батареи полевых
метеогенераторов - потоп низвергнется на врага, когда он вступит в низины
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг