перевыполнять нормы, если завтра нормировщик снизит расценки? И если
выбить десяток-другой калонов сверх обычного, что сделать с ними? В
магазинах сверх карточки не купить. Зачем дополнительные деньги? А ведь за
бумажки эти, дополнительные и ненужные, надо пролить дополнительно пота,
истрепать и без того истрепанные мышцы! Это в поле и на заводе. А дома
холодно и скудно, на улице в свободный час не показывайся - бандитье
выглядывает, не идешь ли? Несешь ли что с собой? А на фронте? Одна дивизия
отступает, другая складывает в землю головы. Руки опускаются, ничего
делать не хочется!
- Мы ищем меры для общего оздоровления, - продолжал Гамов. - Одни
аварийные, другие - на длительный срок. Правительство Маруцзяна готовилось
к затяжной войне: набивало резервные склады продуктами промышленности и
села. Эти товары скоро увидят - армия на фронте, вы в магазинах. Прирост
оружия и боеприпасов позволит не только отразить врага, но и отвоевать
потерянные провинции. А товары в магазинах хоть на время ликвидируют
недохватки. И урожай этого года спасем - метеорологи гарантируют, если
получат резервные запасы энерговоды, ясное небо до поздней осени.
Вы заметили, что я говорю об улучшениях на фронте и в тылу: на время,
пока, до осени. Ибо щедрое использование резервов имеет один недостаток:
наступит облегчение, а что после? Снова недостача оружия, недохватка
продовольствия и одежды, страх гибели следующего урожая? И ведь тогда
резервные склады будут пусты, аварийная помощь уже не обеспечена запасами.
Единственный выход: значительно умножить производство! Мы решаем это так.
В армию направляем сразу все резервное оружие, а труженики тыла товары из
госрезерва получают лишь за ту продукцию, что произведена сверх
установленных норм. Товары из госрезерва будут продаваться в специальных
магазинах и на новые деньги, старые останутся для прежних магазинов. Мы
вводим в Латании денежную единицу лат: золотые монеты в пять, десять и
двадцать латов и банкноты, обмениваемые на золото. Лат содержит в себе
один кор золота - по стоимости. Кто захочет высококачественных товаров в
новых магазинах, тот должен постараться. Наработаешь - получишь. И не
иначе!
Два вопроса. Первый: хватит ли золота и товаров из госрезерва, если
продукция слишком возрастет? Никаких "слишком"! Чем больше, тем лучше! И
товаров, и золота хватит. И второй: не начнут ли снижать расценки за
повышаемую продукцию? Так было до сих пор, так больше не будет.
Существующие ныне нормы замораживаются до конца войны. Продукция в
границах нормы оплачивается в калонах. Все, произведенное сверх нормы,
латами - золотом и банкнотами.
Гамов снова сделал передышку. Думаю, миллионы слушателей в этот
момент тоже делали передышку. Он говорил с напряжением, но и слушали его с
таким же напряжением. Он должен был остановиться, ибо переходил к самому
неклассическому в своей неклассической концепции войны.
- На фронте станет легче, когда польются туда запасы из резерва. Но
существует великая несправедливость в положении воина на фронте и
труженика в тылу. И она теперь не ослабеет, а усилится. Молодой воин
ежеминутно рискует своей жизнью. Их, не живших, не насладившихся ни
любовью, ни семьей, ни успехами в работе, гонят на вероятную смерть, но
еще вероятней - на ранение и уродство. Вы, слушающие меня сейчас в тылу,
вам трудно, а им стократ трудней. И завтра за дополнительное напряжение в
труде вы получите золото, приобретете редкостные товары, а они? Станет
легче сражаться, но и сражения умножатся, а злая старуха смерть не
скроется, она еще грозней замахнется косой в усилившемся громе
электроорудий, в дьявольском шипении резонаторов, в свисте синих молний
импульсаторов. Отцы и матери, это ведь дети ваши! Женщины, это ведь ваши
мужья и возлюбленные! Чем же мы искупим свою великую вину перед нашими
парнями? Так неравны их судьба и наша, а мы теперь еще усилим это
трагическое неравенство судеб!
Он перевел дыхание. Я физически ощущал, как в миллионах квартир перед
стереовизорами каменела исступленная горячечная тишина. Губы Елены
дрожали, в глазах стояли слезы. Гамов снова заговорил:
- Вы знаете, что дивизия, в которой я воевал, захватила две машины с
деньгами. Мы роздали захваченные деньги нашим воинам. Не распределили
среди безликой массы, а строго оценили каждый подвиг в бою, выдали
денежную награду по подвигу, а не по званию. Так доныне не воевали, ордена
государству стоят дешевле денег, солдат отмечали лишь честью. Мы будем
воевать по-другому. Для нас нет ничего дороже наших родных
парней-храбрецов. Так почему отказывать им в богатстве, накопленном всем
народом? Способ, примененный в дивизиях "Стальной таран" и "Золотые
крылья", мы отныне распространяем на всю армию. Размеры наград за каждый
выдающийся успех разрабатываются - о результатах вам сообщит комиссия
военных и финансистов.
Настал еще один эмоциональный пик - Гамов заговорил о преступности в
стране. Ненависть и негодование пропитывали каждое его слово. Я опасался,
что он на экране стереовизора впадет в приступ ярости. Но он не допустил
себя до бешенства. Только изменившийся голос показывал, что жестокие слова
отвечают буре в душе.
- Вдумайтесь в аморальность нашего быта! Вдумайтесь в чудовищность
ситуации! - страстно настаивал он. - Враг на фронте идет на нас по
приказу, а не по собственному желанию, а мы убиваем его, превращаем в
калеку, хоть в сущности он вовсе не враг нам, а такой же человек, как и
мы, только попавший в беду повиновения. Но ведь тот, кто нападает на наших
улицах на женщин, на стариков, на детей, тот не враг по приказу свыше,
враг по собственному желанию - десятикратно худший враг! И на фронте враги
идут с оружием на оружие, не только стреляют в чужую грудь, но и свою
подставляют под удар - схватка отвратительна, но честна. А в тылу?
Вооруженный нападает на безоружного, стаей на одиночку, взрослый мужчина
на беззащитного старика, на беспомощную женщину. Бандит - враг, как и тот,
на фронте, но многократно мерзостней. И карать его надо в меру его
гнусности - гораздо, гораздо строже военного врага, идущего с оружием в
руках под ответный удар нашего оружия! Это же чудовищная несправедливость:
бандит с нами поступает тысячекратно подлей противника, а мы с ним
тысячекратно милостивей, чем с тем. На фронте нападающего убивают. В тылу
нападающего сажают в тюрьму, одевают, кормят, лечат, дают вволю спать,
тешат передачами по стерео! А они еще возмущаются, что плохая еда, еще
грозят - выйдем на волю, покажем! И показывают, чуть переступают порог
тюрьмы, - снова за ножи, снова охота за беззащитными людьми. Безмерная
аморальность, к тому же двойная - и с их стороны, ибо они подрывают
изнутри нашу безопасность во время тяжелейшей войны, и с нашей, ибо платим
за их предательство заботой о них! А когда война кончится, выпустим на
волю, и они нагло посмеются над нами: ваши парни погибали, возвращались
калеками, а мы нате вам- здоровые. Сколько же мы умней тех, кто безропотно
шел на фронт, от которого мы бежали!
- Не будет их торжества! - с гневом говорил Гамов. - Мы взяли власть
также и для того, чтобы раздавить внутреннего врага. Объявляю Священный
Террор против всех убийц и грабителей. Мы сделаем подлость самой
невыгодной операцией, самым самоубийственным актом, самым унизительным для
подлеца поступком! Бывали власти твердые, суровые, даже жестокие, даже
беспощадные. Нам этого мало. Мы будем властью свирепой. В тюрьмах сегодня
тысячи многократных убийц. Я приказал всех расстрелять с опубликованием
фамилий и вины. И единственная им поблажка - разрешаю казнь без унижения.
А других заключенных вывезти на тяжелейшие северные работы или в штрафные
батальоны. Тюрем больше не будет, тюрьмы слишком большая роскошь во время
войны. Мера жестокая, скажете вы? Да, жестокая! Но необходимая и полезная.
Беру на себя всю ответственность за нее. После войны вмените мне в вину и
казнь преступников - не отрекусь от этого моего решения.
Но ликвидации тюрем мало, друзья мои. Около двухсот тысяч человек на
воле, молодые, здоровые люди, сбились в бандитские шайки и терроризируют
страну. Объявляю Священный Террор против их злодейского террора! Наказания
и унижения продолжающим войну против общества, о каких еще не слыхали.
Слушайте меня, честные мои соотечественники, слушайте меня, убийцы и
грабители, таящиеся в лесах и подвалах! Всем, кто добровольной явкой не
испросит прощения, - унижение и гибель! Главарей шаек живых утопят в
дерьме, стерео покажет, как они в нем барахтаются, как глотают его, прежде
чем утонуть. И это не все. Родители преступников за то, что воспитали
негодяев, примут на себя часть вины. Родители отвечают за детей, таков наш
новый военный закон. Их выведут на казнь их детей, потом самих сошлют на
тяжелые работы до окончания войны, а имущество конфискуют. И если будет
доказано, что кто-либо попользовался хоть одним калоном из награбленного
бандитами, у тех тоже будет конфисковано имущество, а сами они сосланы на
принудительные работы. И еще одно. Некоторые полицейские за взятки тайно
покрывают преступников. За старые провины мы не преследуем, если в них
покаялись. Но кары за продолжающиеся поблажки бандитам объявляю такие:
виновного полицейского повесят у дверей его участка, имущество конфискуют,
а семью вышлют. Объявляю всем, кто тайно способствует преступлениям:
трепещите, иду на вас!
Самое страшное было объявлено, Гамов мог бы не волноваться, а он
побледнел, голос стал глухим. И я вдруг ощутил то, чего не чувствовал в
личном общении, - как нелегко, как изнуряюще нелегко даются ему решения!
Он спорил с нами, видел наши лица, все снова повторял аргументы, если
замечал, что мы не убеждены, что не все наши сомнения развеяны - мастерски
подбирал для каждого особые доказательства. А сейчас он обращался к
миллионоликому существу, не видел его, не слышал ответного голоса этого
загадочного существа - народа. Он мог и приказать народу, захват власти
давал возможность приказывать. Он понял раньше всех нас, что приказывать
народу будет не победой, а крахом. Только одна возможность была для
власти, какой он жаждал, - убедить всех, покорить все умы, завоевать все
души.
И он всем в себе пошел на выполнение такой задачи.
- Знаю, знаю, какие страшные кары противопоставляю преступлениям. И
вижу, не видя вас, с каким ужасом слушаете меня. Но поставьте себя на мое
место, придумайте за меня эффективное истребление злодейства. Об одном из
императоров прошлого говорили, что он варварскими методами истреблял
варварство. Утопление в грязи, высылка близких, конфискация имущества -
да, это варварство, это тоже преступление, всякая иная оценка - ложь. Но
убийство на войне в тысячу раз горшее преступление, ибо твой противник не
сделал тебе лично вреда, а ты его убиваешь. Почему же совершаются такие
преступления? Потому что они выгодны и эффективны. Государству выгодно
победить соседа-недруга, а самый эффективный способ победы - преступление,
называемое войной. Преступнику выгодно пользоваться чужим добром, и самый
эффективный способ - напасть, ограбить, убить. Но все применяемые до сих
пор методы борьбы с преступлениями неэффективны - и войны вспыхивают все
снова, и бандит, отсидев срок, снова идет на преступление, а если не сам,
то его подросшая смена. А я применю кары, столь несоразмерные вине, чтобы
преступление стало чудовищно невыгодным. Подлость должна стать самой
убыточной в мире операцией - таков мой план. И грош мне самому цена, если
меня постигнет неудача!
- Вдумайтесь еще в одно обстоятельство, - продолжал он, переменив
страсть в голосе на тон поспокойней. - В том, что мы применим еще
неслыханные кары за преступления, таится своеобразная оценка его
характера. Да, уважение и высокая оценка, я не оговорился. Смертью бандита
не испугать, он ежеминутно сосед со смертью. И что ему тюрьма? Кому
тюрьма, кому дом родной - сколько раз слышал такую похвальбу. Но вот
глотать дерьмо, да еще перед камерами стерео, да на глазах своих близких,
да под их вопли - нет, это все же несравнимо с неизбежной для каждого
смертью! И знать, что этих твоих вопящих родных сразу после твоей
унизительной казни отправят на долгие страдания, лишив всего
приумноженного твоими подлостями имущества, - будет ли и тогда тебе
казаться выгодным преступление? Девочки мои милые и беззащитные, женщины
мои дорогие, измученные трудом и недостачами, клянусь вам всем: эту зиму
вы будете спать в квартирах спокойно, спокойно будете в темь ходить по
улицам! И если этого я не совершу, значит, и сам я, и мои помощники не
больше, чем дерьмо, ибо, насильно захватив непомерную власть, не сумели ею
распорядиться разумно и эффективно!
Здесь была кульминация речи Гамова. В обращении к женщинам он снова
возвысил голос до страсти, убеждал не аргументами, а тоном. Оглядываясь
назад, я вижу, что тому феномену, который враги назвали "дьявольской
магией Гамова", начало положила эта первая речь к народу: женщин он
завоевал сразу, хотя грозил чудовищными карами, а в сердцах женщин всегда
легче возбуждать сострадание, а не ненависть.
После этого, уже спокойней, не трибун, а верховный администратор, он
поведал, как организует правительство. Ядро власти составят его друзья,
участники переворота, и те, кому он доверяет абсолютно. Пока их будет
десять человек - невыборные и несменяемые. Что до обычных министров,
руководителей хозяйства и культуры, то они потом образуют второй
правительственный слой - выборные, сменяемые и подконтрольные.
Состав "Ядра" он объявил такой:
1. Алексей Гамов - диктатор.
2. Андрей Семипалов - заместитель диктатора, военный министр.
3. Готлиб Бар - министр организации.
4. Джон Вудворт - министр внешних сношений.
5. Альберт Пеано - главнокомандующий армией.
6. Казимир Штупа - министр погоды.
7. Павел Прищепа - министр государственной охраны.
8. Аркадий Гонсалес - министр Террора.
9. Николай Пустовойт - министр Милосердия.
10. Омар Исиро - министр информации.
Стереоэкраны погасли.
- Поздравляю тебя с назначением в заместители диктатора, - сказала
Елена много равнодушней, чем мне бы хотелось услышать.
Я не скрыл, что уязвлен.
- Тебе не нравится, что я заместитель диктатора? А разве есть в
правительстве пост выше этого? После Гамова, разумеется.
Она не хотела обижать меня нелестным ответом. Но была в ней черта,
отличавшая ее от других женщин: неспособность на неправду. Я часто жалел
впоследствии, что природа не одарила ее умением хотя бы малой скрытности.
- Вот именно, Андрей, после диктатора. Не сердись, но я тебя так
давно знаю... Ты будешь только при нем, а не сам по себе. Это
правительство... Всегда ли сумеешь быть ему верным помощником?
- Надеюсь, что всегда. Выше помощников мы не годимся. Он каждого из
нас превосходит.
Снова засветился стереоэкран. Диктор извещал, что метеопередышка
окончилась. С запада запущен транспорт боевых туч. Наши станции форсируют
метеоотпор. Ожидаются большие ветры и обильные ливни. Жителям
рекомендуется без крайней необходимости наружу не выходить. При затоплении
нижних этажей вызывать военизированную метеопомощь.
Я распахнул окно. Звезды светили мирно, и малейший ветерок не колебал
деревьев. В городе стояла та затаенная, нервная тишина, какую даже военные
метеорологи называют зловещей. На западе вдруг вспыхнули полосы огня. Одна
зарница догоняла другую. С запада наваливался дикий циклон.
- Закрой окно, я боюсь, - попросила Елена.
Она подошла ко мне, я обнял ее. Я тоже боялся. Но не циклона, а
будущего. Будущее было непредсказуемо.
3
Циклон бушевал больше недели. Переулки превратились в горные ручьи, а
проспекты в реки. Но военные метеорологи остановили ошалелый ураган на
подходе к степям, где зрел урожай. С десяток куболиг воды залил наши
западные земли, целые области на время превратились в болота. Зато
противник прекратил наступление, потоп мешал его армиям еще больше, чем
нашей обороне. Была и другая выгода для нас в неистовстве их метеонатиска:
Павел Прищепа сообщил, что больше двух третей сгущенной воды, накопленной
их промышленностью, уже израсходованы в метеовойне. До зимы нового
метеонаступления можно было не опасаться.
Конец потопа ознаменовался дискуссией на тему - что завтра? Гамов
созвал совещание Ядра для решения всего нерешенного.
Я вышел из своей канцелярии, чтобы поразмять ноги, и встретился с
Готлибом Баром, в недавнем прошлом знатоком литературы и философствующим
ёрником, а ныне министром организации.
- Приветствую и поздравляю от имени и по поручению, - выспренно
обратился ко мне Готлиб.
Мне захотелось пошутить над ним.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг