Сергей Синякин.
Монах на краю земли
Все осталось позади - и мучительные допросы, и наигранный гнев
следователя Федюкова, и тоска полутемной мрачной .камеры, где в дневное
время по дурацкой тюремной инструкции нельзя было лежать или ходить из угла
в угол, как этого требовали взвинченные неопределенностью нервы. Напоследок
энкавэдэшник долго и мрачно размышлял, рисуя на чистом листе бумаги
концентрические круги и непонятные зигзаги, потом вздохнул и хмуро спросил:
- Честно скажи, Аркаша, прямо выкладывай: как будешь вести себя на
суде?
- Без утайки, гражданин следователь! Следователь посопел.
- Так кто ты? - снова спросил он.
- Кадет, гражданин следователь! - без запинки отозвался Штерн.
- Это для меня ты кадет, - хмуро заметил следователь. - А для суда?
- Кадет, конечно, - удивился Аркадий Наумович Штерн, бывший аэронавт
ОСОАВИАХИМа, а ныне подследственный из Лефортовской спецтюрьмы. - Что же я,
враг самому себе?
- Молодец, - Федюков поиграл карандашом, подвигал бровями, скучающе
полистал пухлое дело. - А за что арестован?
- За распространение клеветнических измышлений, льющих воду на
мельницу попов и религиозных фанатиков, - без запинки доложил Штерн.
- Точно?
- Как в аптеке! Следователь сжал мохнатую лапу, и карандаш с треском
переломился на две неровные половинки. Штерн завороженно смотрел на обломки
карандаша. Следователь усмехнулся.
- Вот так Аркаша, - удовлетворенно сказал он. - И не дай Бог, если
мне твое дело вернут на доследование.
- Вы же в Бога не верите! - не удержался подследственный. - Тоже,
значит, льете воду на мельницу религиозного фанатизма? Федюков ухмыльнулся.
- Гад ты, Аркаша! - убежденно сказал он. - Классовый враг,
пригревшийся на груди нашей молодой советской науки!
Следователь был в прекрасном настроении. Как говорится, кончил дело и
гуляет, соответственным образом, смело.
- Чай пить будешь? - спросил он.
- Буду, - дерзко согласился Штерн. - С лимоном и бутербродами.
- Вот сволота! - грустно констатировал следователь. - Ты читал, что
Ленин о таких, как ты, мракобесах писал?
- Никак нет! - отрапортовал Штерн, уже понявший за месяцы своего
заключения, что со следователями не спорят и ничего им не доказывают.
Следователи просто выполняют указания свыше, и любое противоречие задевает
их нежную душу настолько, что они тут же пускают в ход свои пудовые кулаки.
Штерн уже прошел через все испытания. Для следователя главное, чтобы все
шло, как по писаному. Разумеется, писанному ими самими.
Посидев в камере и пообщавшись с такими же бедолагами, ощутив мощь
следственной машины на своих боках, Штерн понял, что правило не плевать
против ветра было придумано умными людьми. Находились, правда, ретивые,
которые пытались найти закон и справедливость. Однако уже через неделю и они
покорно подписывали протоколы с самыми бредовыми показаниями, а в камере
смущенно оправдывались стечением обстоятельств, застенчиво пряча в тень
синяки и кровоподтеки на скулах. Штерн быстро усвоил правила игры, в которую
оказался втянут против воли и в которой был бессилен изменить установленные
кем-то правила; осознав это, протоколы он подписывал сразу, следя однако за
тем, чтобы написанное Федюковым не могло повредить другим.
Поведение подследственного пришлось Федюкову по душе. Не выделывается,
гаденыш, адвоката не требует, в протоколах расписывается без нажима.
Правильный подследственный. Экономит дорогое время работника
госбезопасности. И на товарищей зря не клепает. Сам виноват, мол, сам и
отвечу. Такому в мелочах и навстречу пойти не грех. Он пододвинул Аркадию
Наумовичу обвинительное заключение, и Штерн, не читая и не выпендриваясь по
поводу орфографических ошибок, без раздумий написал, что ознакомился с этим
заключением и целиком с ним согласен. Следователь шумно вздохнул, спрятал
дело в сейф и широким жестом пригласил Аркадия Наумовича к столу.
- Садись, - сказал он. - Чай будем пить... с бутербродами. А ты мне
расскажешь про эту... про аэронавтику свою.
- А не боитесь, гражданин следователь? - усмехнулся Штерн. Федюков
поднял брови, долго и подозрительно взирал на непонятно чему веселящегося
подследственного, потом буркнул, тайно ожидая подвоха:
- Чего мне бояться?
- Меня же за эту самую аэронавтику арестовали, - сказал Штерн.
- Выходит, вредная наука. Вдруг и вас за ненужное любопытство
привлекут? Такого оборота Федюков не ожидал - он побагровел, надулся, но
тут же багровость лица сменила мертвенная бледность, словно за спиной своего
подследственного Федюков увидел саму Смерть или ее заместителя по исполнению
приговоров.
- Вот и пои такую сволоту чаем, - буркнул Федюков. - Шуточки у тебя,
как у Николая Ивановича Ежова. Садись, подлец, и про Усыскина рассказывай!
Это правда, что вам Блюхер именные часы вручал?..
Суда Аркадий Наумович ждал с особым нетерпением. Ночами он разучивал
свою оправдательную речь, которая, как ему казалось, камня на камне не
должна была оставить от доводов обвинения. В конце концов, есть неоспоримые
научные данные, добытые героями науки! А против доказанных научных фактов,
по его мнению, идти было невозможно. Факты, уважаемый гражданин следователь,
они и в Африке факты. Придется вам, товарищ Федюков ответить за
провокационное избиение научных кадров молодой советской республики. Да,
Аркадий Штерн не академик Павлов, но и его вклад в науку не менее ценен, чем
труды академика! И считаться с этим придется всем, а в первую очередь вашему
вонючему ведомству. При социализме никому не позволено человека безвинного в
тюрьму сажать, не царское беззаконное время! И славное имя Алексея Усыскина
научная общественность вам марать не позволит. Нет, не позволит! Пусть он,
Штерн, молод, но как член ВЛКСМ, он тоже верен заветам вождя мирового
пролетариата и будет отстаивать свою научную правоту в самых высоких
инстанциях, вплоть до Центрального Комитета партии. Да! Вплоть до
Центрального Комитета!
Только напрасно Штерн разучивал эту самую свою речь. Не было никакого
суда! Зря он готовился к схватке с государственными обвинителями, которых
оставили в заблуждении отдельные нечестные научные руководители типа Мымрина
и Авдея Поликарповича Гудимен-ко. Штерна долго держали с группой таких же
унылых бедолаг в темном облупленном предбаннике. Каждый побывавший в зале,
где отправлялось правосудие, выходил оттуда бледный и растерянный, и
обозначенный ему срок в десять лет без права переписки или семь лет лагерей
усиленного режима с последующим поражением в правах на пять лет, вгонял
оставшихся в предбаннике в животный страх и сомнения в собственной судьбе.
Наконец пришло время и Аркадия Штерна.
За столом, покрытым зеленым сукном, под большим портретом Сталина
сидели трое. В центре был невысокий лысый судья в полувоенном френче, по
бокам его располагались двое военных, судя по звездам в петлицах, в немалых
чинах. Судья обладал тихим, тонким и оттого противным голосом. Ворот френча
был тесен судье, и он то и дело пытался оттянуть его пальцами, чтобы
дышалось легче.
- Фамилия, имя, отчество, год рождения? - с одышкой спросил судья.
- Штерн Аркадий Наумович, восемнадцатого мая одна тысяча девятьсот
пятнадцатого года, - сказал Штерн.
- Вы признаете себя виновным? - спросил судья, бегло проглядывая
обвинительное заключение.
- Видите ли, гражданин судья... - промямлил Штерн.
- Достаточно, - махнул рукой судья и поочередно наклонился в обе
стороны, совещаясь с военными. Совещание было кратким, после обмена мнениями
троица пришла к согласию и судья в гражданском встал, держа обеими руками
листок синей бумаги, похожей на оберточную.
- Штерн Аркадий Наумович, - сказал он. - Вы признаны виновным в
измышлении и распространении слухов религиозного характера, порочащих
социалистический строй и советскую науку. На основании статьи пятьдесят
седьмой прим. десять трибунал приговаривает вас к пятнадцати годам лишения
свободы с последующим поражением в правах сроком на три года. Вам ясен
приговор?
- Но гражданин судья... - Штерн был изумлен и сломлен. Скорый суд так
потряс бывшего аэронавта, что он не находил слов. Впрочем, его оправдания не
требовались никому. Военные проглядывали какие-то бумаги и на подсудимого
внимания не обращали, в глазах гражданского были скука и пустота.
- Вам ясен приговор? - тонко переспросил судья, и голос его отрезвил
Аркадия. Говорить и спорить было бесполезно, механизм правосудия с лязгом
провернулся, перемалывая его судьбу; решение, принятое сидящей за столом
тройкой, было окончательным и бесповоротным. С большим успехом можно было
оспаривать смену времен года. И Штерн смирился.
- Приговор мне ясен, гражданин судья, - потухшим голосом произнес он.
- Распишитесь, - сказал судья. - Здесь и еще вот здесь. И Аркадий
Штерн расписался за путевку в новую жизнь, которой ему предстояло жить
пятнадцать лет, кажущихся отныне бесконечными и бессмысленными.
Экибастузский лагерь. Декабрь 1946 г.
У "кума" было тепло и уютно. Лучше, чем в бараке. Опер Лагутин был
опытным сотрудником, прошел не одну зону, заключенных знал, как знает
скрипач свои инструмент, поэтому на струнах нервов Аркадия Штерна играть не
торопился - давал заключенному разомлеть в тепле и отвлечься от бытовых
неурядиц. Чаю он не предлагал, да это и к лучшему было, подлянки, значит, за
душой не держал и в стукачи вербовать не собирался. Да зачем ему было нужно
вербовать зэка, девять лет отсидевшего по разным зонам и оттого
образованного по тюремным меркам не хуже политкаторжанина царских времен. У
него и без Штерна было кому стучать. И не простые зэки постукивали, работали
на него авторитетные в зоне люди. Воры и те не гнушались отдать через "кума"
свой долг Родине. И не потому, что патриотизм их заедал, как барачная вошь,
а потому, что отказ работать на опера был чреват крупными неприятностями,
приходящими к отказнику сразу после отказа. Но все-таки вызов к "куму"
всегда грозит неприятностями, поэтому, даже разомлев от тепла, заключенный
Аркадий Штерн ушки свои отмороженные держал на макушке и бдительности не
терял. Капитан Лагутин неторопливо листал бумаги, и Штерн понял, что это его
личное дело, за время отсидки обросшее лагерными подробностями.
- Мне тут, понимаешь, дело твое на глаза попало, - задумчиво сказал
"кум". - Я не понял, за что ж тебя все-таки посадили.
- В обвинительном заключении все сказано, - вздохнул Штерн. "Кум"
даже не рассердился на неуставное обращение.
- Нет в твоем деле обвинительного заключения, - сказал он. - Только
постановление большой тройки и все. Но не зря же тебе сам Ульрих срок
отмерил... Ты кем до ареста был?
Аркадий грустно усмехнулся.
- Да я уж и подзабыл за девять-то лет, гражданин капитан, - сказал
он. - Вроде аэронавтикой занимался.
- На самолетах, значит, летал? - уточнил "кум".
- Летал... - Штерн уставился на жаркое алое нутро печки. Рассказывать
о себе ему не хотелось. Да и не стоило, пожалуй. Он вспомнил мордастого
следователя Федюкова и его слова: "Ты для себя главное запомни! Ты, подлюга,
живешь, пока молчишь. А как хавало свое разинешь, так тебе сразу капец и
настанет". Мудр был следователь Федюков, a не сообразил, что даже
причастность к делу о клеветнических измышлениях аэронавта Штерна путем
расследования этого дела чревата была бедой. Не сообразил и сгинул в этом же
Эки-бастузском лагере, зарезан был уголовником, якобы за хромовые свои
сапоги. Да на хрен урке были нужны его стоптанные хромачи, дали команду
завалить, он и завалил без излишних размышлений.
- Летал, гражданин капитан. Только не на самолетах, а на воздушных
шарах.
- Эге, - сказал "кум". - Это как у Жюль Верна? "Пять недель на
воздушном шаре", да?
Оперуполномоченному Лагутину было лет двадцать семь, на четыре года
меньше, чем в апреле исполнилось самому Штерну. Не знал Лагутин или по
молодости помнить не хотел одного из основных зо-новских законов: меньше
знаешь - дольше живешь. "Пять недель на воздушном шаре"... А девять лет не
хочешь? Девять лет, не опускаясь на материки. И еще предстоит шесть лет
лететь. В неизвестность.
- В постановлении непонятно написано, - сказал "кум". - Сказано, что
осудили тебя за клеветнические измышления и распространение слухов
религиозного характера, порочащих социалистический строй "и советскую науку,
значит. Это какую хренотень ты порол, что тебя в лагерь упекли?
- Я за эту самую хренотень уже девять лет отсидел, - ответил Штерн. И
еще шесть сидеть. Вам простое любопытство удовлетворить, гражданин
уполномоченный, а мне очередной довесок.
- Не будет тебе довеска, - веско сказал Лагутин. - Я здесь решаю,
кто досидит, а кто на новый срок пойдет.
- Был у меня такой следователь - Федюков, - вслух подумал
заключенный Штерн, - Он на меня дело оформлял. И что же? В этом лагере я
его и встретил. В прошлом году с заточкой в боку помер. В причине смерти
туберкулез проставили.
- Ты меня не пугай, - сказал Лагутин. - Говори, за что тебя в зону
посадили? Какой сказкой народ пугал?
- Никого я не пугал. Сказал, что сам видел, что товарищи видели,
своего ничего не придумывал. Только партия сказала: вреден ты, Аркадий,
молодой советской науке, опасен нашей стране. Дали пятнадцать лет для
исправления и понимания своих политических ошибок.
- Исправился? - усмехнулся оперуполномоченный.
- На полную катушку, - подтвердил заключенный. - До того исправился,
что прошлого и поминать не хочу. Не было ничего. Померещилось.
- Значит, не желаешь со мной говорить по душам, - подвел итог
оперуполномоченный Лагутин и желваками на румяных литых скулах задумчиво
поиграл. - Ну, смотри, Штерн! Запомни: судьи твои далеко а я - вот он. Ты
со мной в молчанку играешь, так ведь я ж и обидеться могу. Скажем, еще на
червончик. Штерн вздохнул,
- Эх, гражданин капитан, - сказал он горько. - Что мне червончик,
если самые лучшие годы я за колючей проволокой повстречал?
- Ничего, - оперуполномоченный наклонился над бумагами. - Ты и
сейчас не стар. Тридцать три - возраст, как говорится, Христа. Самый
расцвет человеческий. А ты помоложе Христа будешь.
- Отстал я от поезда, - сказал Штерн. - И от науки отстал. Теперь
мне на воле только уголь кайлом рубить или бетон мешать.
- У нас все профессии почетны.
- Это точно, - согласно качнул головой Аркадий Штерн. - Так я пойду,
гражданин капитан?
- Погоди, - Лагутин, скрипя хромовыми сапожками, подошел к нему, и
Штерн увидел блестящие от любопытства и близости неразгаданной тайны глаза.
- Ты хоть намекни, в чем дело! Я понимаю - военная тайна, но ты намекни, я
сам дойду до истины!
- Ладно, - сказал Штерн. - Я намекну. Только вы меня больше не
вызывайте. Честное слово, вам самому спокойнее будет. Оперуполномоченный
кивнул.
- В старом учебнике географии картинка была, - задумчиво сказал
Штерн. - Монах добрался до края земли, разбил небесную твердь и смотрит,
что там внизу.* Вот и вся военная тайна.
Глаза Лагутина сверкнули.
- Я так понял, что вы с высоты что-то запретное увидели, - сказал он.
- Дирижабли там военные или технику какую секретную, да болтать лишнее
стали. Это я понимаю. Религиозная пропаганда-то здесь при чем?
- Вы приказали, я вам намекнул, - устало пожал плечами Штерн. Можно я
в барак пойду, гражданин капитан? У вас в оперчасти долго сидеть нельзя, за
ссученного принять могут.
- Иди, - разрешил оперуполномоченный и задумчиво проводил Штерна
взглядом. Капитан Лагутин так и остался в неведении об обстоятельствах,
отправивших аэронавта Штерна в лагерь на долгие пятнадцать лет. Туман был в
намеках Штерна, густой непроглядный туман. Может быть, это было и к лучшему
- начнешь вглядываться, такое увидишь, что самому жить не захочется, а если
и захочется - так не дадут.
Идти от теплого домика оперчасти до теплого вонючего барака через
пронизываемый морозными ветрами пустырь - дело безрадостное и тяжелое. Зона
была пустынна, только часовые на вышках, завязав шнурки шапок-ушанок под
подбородками, бодро притопывали и время от времени освобождали из тепла ухо
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг