Ночью он лежал с открытыми глазами и смотрел в откинутую дверь кибитки
на небо. Как сложен мир, который казался ему раньше таким простым. И что
такое мир? Он изменчив, как бегущая вода. Каждый видит его по-разному. У его
соседа Сахатдурды один мир, у него самого - другой, у Сеид-хана-третий.
Какой же из них настоящий, созданный аллахом? Он знал, что богохульствует,
гнал от себя грешные мысли, но они приходили снова и не давали ему спать.
Никогда еще не чувствовал он себя таким слабым, жалким и беспомощным.
Не было просвета в этой жизни. Волей аллаха послана она как испытание людям,
и ей нужно покоряться.
На следующий день к нему в гости пришел Мухамед Порсы, помощник
правителя города. Он ел мясо, аккуратно поддерживая его куском лепешки, и
умно расхваливал поэта...
Они не любили друг друга. Мухамед сам когда-то пробовал стать шахиром.
И как всякий неудачник, он жестоко ненавидел людей, которым дал аллах
высокое искусство владеть словом. Ничего нет страшнее и мучительнее этой
ненависти. Как змея, сосет она и гложет сердце завистника, и нет ей
утоления. А поэт просто не любил бездарных людей.
Сколько подлостей делал ему этот тощий желтолицый человек! Но вот
сейчас он хвалил поэта, и тому это нравилось. Не таким уж ничтожным начинал
казаться ему Мухамед. Поэт снова подумал о слабости человека.
Зачем все же пришел к нему этот хитрый Порсы? Прошло то счастливое
время, когда поэт без разбора верил людям.
Мухамед издалека подошел к делу. Он долго говорил о мудрости Сеид-хана,
о его благородстве. Имея дар, он обязательно прославил бы его в стихах.
Сеид-хан, конечно, оценил бы это. Он простил бы даже песни, приписываемые
поэту. У кого не бывает заблуждений в молодости! Кстати, скоро Сеид-хан
устраивает большой той. Если бы спели там хорошую песню, хозяин остался бы
доволен.
Поэт вежливо поблагодарил гостя за совет. О, он понимал этого человека!
Как хотелось ему, чтобы поэт при всех показал, что он ничем не лучше его
самого!
И опять после ухода гостя тяжелой волной навалилась грусть. Не та
прозрачная грусть, от которой сладко ноет сердце, а мутная, безысходная...
Что же, Мухамед умнее его. Так же, как Караджа-шахир, он раньше и глубже
понял смысл жизни. Не имеющий никаких достоинств, этот человек лучше устроил
свою судьбу, чем он, владеющий высоким даром аллаха. И что такое ум? Самым
умным человеком в этих краях считался когда-то его отец. Но поэт хорошо
помнит шемахинского торговца Мустафу, который каждый раз обманывал отца в
цене и локтях при покупке тканей. Кто же из них был умнее - невежественный
Мустафа или его отец, постигший глубины науки ислама и обучавший других?
Мустафа лишь усмехался про себя. Отца поэта, конечно, он твердо считал самым
большим дураком в городе.
Но что же делать? Как он сможет написать что-нибудь доброе в честь
Сеид-хана? Поэту сразу ярко представилось: он идет по улице, и люди смотрят
ему в глаза. Горячей волной прилила кровь к лицу. И тут же увидел другие
глаза: Какабай-аги, Сапарли-хана, Муха-меда. Какое в них тайное
самодовольное торжество! А какие разговоры пойдут по аулам - ведь той будет
большим.
Нет, не напишет он! Пусть не думают, что у благородного волка выпали
зубы! У него снова сжались кулаки. Он вскочил на ноги и заходил по' мягкой
кошме. В голове лихорадочно рождались гневные, едкие слова.
Но поэт обманывал себя. В глубине души он уже знал, что напишет стихи к
празднику Сеид-хана. Он знал это, как только заговорил Мухамед. Он стал
ходить медленнее, остановился, постоял немного и сел.
Ночью он опять лежал с открытыми глазами и уже прямо думал о том, как
писать. Не будет он, конечно, славить хана, валяясь в прахе у ног его, как
Караджа-шахир. Просто он опишет охоту, умение хана терпеливо ждать в засаде
хищного зверя, твердость его руки. Это не будет ложью. Говорят, Сеид-хан
хороший охотник...
Утром он выпил чаю, съел лепешку с виноградом и сел писать. Два раза
откладывал он жесткий свиток и снова возвращался к нему. Потом дело пошло
лучше. Он увлекся, как увлекался иногда обычной резьбой по серебру. Ровные
красивые слова текли из-под белого пера и сами вели его. Так раньше не было.
Он писал и одновременно как бы со стороны наблюдал за собой, за своими
мыслями, ощущениями...
Все это было не так трудно, как казалось. Он перечитывал, и ему даже
нравилось написанное. Промелькнула мысль: пускай Караджа-шахир попробует так
написать.
Писал он весь следующий день. И увлекался все больше, не переставая
холодно наблюдать за собой. Из всего написанного могла родиться мысль, что
человек, умело и храбро убивающий зверя, такой же уверенной и мудрой рукой
правит людьми. Он заколебался - развивать ли дальше эту мысль? Но скоро
утешился: услышав его стихи, Сеид-хан сам захочет быть хорошим и добрым. Но
все же поэт решил, что не прочитает хану последние стихи.
Это случилось внезапно, как удар грома в горах. Был праздничный
солнечный день. Спокойным, размеренным шагом шел поэт к дому Сеид-хана. В
руках его был тугой свиток со стихами. А другой, поменьше, в котором
славился хан - правитель людей, он спрятал под халатом. Но достать его
можно было сразу.
И вдруг наступила тишина. Такая тишина, что перестало биться сердце.
Поэт медленно повернулся и увидел их... Они ехали посередине улицы, ряд за
рядом. Осторожно опускались в мягкую дорожную пыль конские копыта. И на
каждой лошади, по одному и по двое, сидели мальчики без рук.
Это было до того противоестественно, что крик замер в горле. А они все
ехали, безмолвные йомудские мальчики. Там, где у всех кончаются запястья, у
них краснели клочья ваты. Всадники хана Хивы обрубили им руки, чтобы никогда
не смогли они держать кривые сабли.
Сколько их было: десять или сто?.. Кто мог пересчитать их! Ему
казалось, что всем детям на земле отрубили руки, и они едут сейчас перед ним
по этой пыльной улице нескончаемыми рядами... Как всегда, высоко несли свои
головы измученные до смерти благородные кони. А дети сидели на них тихо, с
сухими, широко открытыми глазами...
Вел их высокий, совсем юный текинец. Он тихо ехал впереди на черном
ахалском коне. Красный полосатый халат его сверху донизу вспороли страшные
сабельные удары. Он весь был залит кровью, своей и чужой. В крови было лицо,
и даже белый высокий тельпек был в красных пятнах. Но ехал он ровно и
спокойно. Только горели черные глаза.
Один из всего рода отбился он от хивинских всадников. На старом
заброшенном колодце нашел умирающих детей, перевязал их раны и повел за
собой. По дороге к ним пристало несколько уцелевших от хивинцев човдурских и
текинских семей. Днем они лежали в горячей пыли барханов. Когда становилось
темно, текинец по очереди усаживал мальчиков на коней. Ночь за ночью в
призрачном свете луны двигались через Черные Пески скорбные молчаливые тени.
И сейчас они пришли к людям...
Молча стояли люди вдоль дороги. И ни одна рука не притронулась к
сердцу, чтобы произнести слова приглашения. Они знали, что значит нарушить
приказ наместника Каджаров.
Вот дрогнул и зашатался конь, на котором сидел безрукий мальчик. Другие
лошади остановились. Они беспокойно поводили ушами, не понимая, что
происходит. Лошади не помнили случая, чтобы после тяжелой дороги в песках их
не поили и не кормили в зеленых селениях. Лишь безрукие дети ничему не
удивлялись и напряженно смотрели куда-то вдаль.
Как будто легкий ветер прошел по толпе. Сотни твердых мужских рук, не
спросясь разума, потянулись к падающему калеке - ребенку. Но тут же
рванулись обратно:
каждый вспомнил, что рядом, за спиной, стоят свои дети. Прямо перед
людьми горячили свежих, сытых коней Сеид-хан и его гости. С праздничного тоя
прискакали они сюда, прослышав об этих мальчиках. В высоких бархатных седлах
сидели маленький Дурды-хан, налитый тяжелой кровью огромный Какабай,
синегубый старый Хош-гельды-хан...
Лошади постояли и медленно тронулись с места. В душной тишине едва
слышно захлопали мягкие удары копыт по теплой пыли. Падающая лошадь
последними отчаянными усилиями пыталась оторвать колени от земли. Она билась
на пыльной дороге, и в кротких безумных глазах ее стояли слезы.
И вдруг прямо через дорогу прошел человек. Он подошел к лошади и снял с
нее больного ребенка. Потом, не обращая внимания на Сеид-хана, повернулся и
посмотрел на людей. И люди сразу бросились к детям. По двое, по трое они
уводили их в разные стороны. Живое, яркой солнце светило над землей!..
Сеид-хан молчал и только, сощурившись, смотрел на поэта. А поэт просто
забыл про него. На руках у поэта, запрокинув голову, лежал больной ребенок.
И что по сравнению с этим безруким мальчиком все остальное в мире!
Сеид-хан и его гости, не зная, что делать, не трогались с места. Лишь
Дурды-хан не спускал с поэта глаз. Но он не смел ничего сделать. Когда
последнего безрукого ребенка увели с дороги, Дурды-хан начал яростно
хлестать камчой собственного коня. Он рвал страшными ударами гладкую
лошадиную спину и не отпускал поводья. Обезумевший конь храпел и крутился на
одном месте. Клочья кожи и кровь падали в мягкую пыль. Белая пена закипала
на лошадиной морде.
Мальчик тихо плакал и метался в тяжелом сне. Но какой сон мог
присниться ему страшнее жизни? Поэт не помнил, сколько времени сидел он так
и молча смотрел на спящего ребенка. Неслышной тенью входила и выходила его
жена. Женщина с помутившимся разумом, она досталась ему после смерти
старшего брата. Когда его любимую, его Менгли, отдали другому, он не
представлял себе, что может быть на земле большее горе. Сколько жгучих
стихов написал он об этом страшном горе! Но разве мог он себе представить
тогда настоящее человеческое горе? То, что явилось сейчас к нему в дом с
безруким йомудским мальчиком?
После многих лет скитаний он снова встретил Менгли. В груди
шевельнулось что-то, заныло сладкой болью. Но не эта самая обычная женщина с
узким лбом и широкими скулами была тому причиной. Просто он вспомнил
молодость. А потом он каждый день встречал Менгли, и в груди его было пусто.
Где-то в юности затерялась стройная темноглазая гокленка, единственная на
свете...
А вот это горе не пройдет даже с его жизнью. Мальчик плакал и водил во
сне руками. Ему казалось, что он хватает ими что-то.
Комок подкатил к самому горлу поэта. Он поднес руку к глазам и увидел,
что они влажные. Но на этот раз поэт не вскочил с места и не сжал кулаки. Он
медленно придвинул светильник и взял перо. Глухая ночь была вокруг. Прямо
перед ним горел и метался на одеяле больной ребенок. А он писал, и казалось,
само его сердце исходило словами. И он понял, что никогда еще не был
откровеннее с аллахом.
Слезы и кровь текут по земле. И Фраги плачет с вами, люди. Это слезы
Фраги и кровь Фраги. Потому что он- человек...
Он сам не заметил, откуда пришло это слово: Фраги - Разлученный со
счастьем. Но никаким другим не назовет он себя отныне. Ведь рядом был
безрукий мальчик.
И Фраги не только плакал. В раскаленных словах обнажал он ужас жизни...
Поэт не мог с ним мириться...
Повеял утренний ветер. Ребенок успокоился и дышал ровнее. Откинув руку
с пером, Фраги смотрел на пробуждающийся мир.
Что-то твердое давно уже давило ему в бок. Он сунул руку под халат и
вытащил свиток со стихами в честь Сеид-хана. Какими маленькими и ничтожными
показались ему сейчас мысли и сомнения, мучившие его в последние дни! Да,
высокий дар аллаха для человека одновременно и наказание, Как бы низко ни
хотел он согнуть голову, талант выдаст его. Дар аллаха сильнее слабого
человека. В этом проклятие таланта... Ив чистое утро, сидя на простой белой
кошме возле безрукого ребенка, Фраги всей душой возблагодарил аллаха за это
его наказание.
Дрожа и давясь, ел мальчик теплую лепешку из его рук. Он далеко
вытягивал тонкую шею и старался откусить побольше. За дверью послышался стук
копыт. Зарычала собака. Мальчик сжался. Фраги вышел и увидел молодого
текинца. Он почему-то был уверен, что текинец придет к нему, и не удивился.
Сейчас, когда джигит обмыл свои раны, он казался совсем юным, почти
мальчиком. Но он был громадного роста, могучий и статный. В спокойных глазах
его чувствовались сила и решимость. Это был мужчина, настоящий юный батыр.
Фраги протянул ему руку и пригласил в дом.
Они почти не говорили друг с другом в эту первую их встречу. Текинец
сказал, что будет пока жить у одного знакомого их семьи. Молча пили чай.
Потом Фраги взял свиток и начал читать то, что написал этой ночью. Только
ему, юному батыру, и мог он сейчас читать свои стихи. Гость никак не выражал
своего отношения к ним. Но Фраги верил его спокойным глазам. Люди с такими
глазами понимают поэзию...
Когда гость уходил, мальчик вдруг всхлипнул и прижался головой к его
халату. И то, что сейчас увидел Фраги в глазах молодого текинца, огромной
радостью отозвалось в сердце. Значит, есть на земле большие, сильные люди,
которые могут любить и жалеть!.. А ведь он уже перестал верить в людей.
А когда они вышли во двор, случилось то, что каждый миг случается на
земле. Молодой джигит и дочь его соседа Сахатдурды увидели друг друга. Фраги
почувствовал это сразу. Лишь на одно мгновение встретились они глазами: юный
батыр и девушка. Но могучая таинственная сила сразу связала их. Разве не
самим аллахом была предуготована их встреча!
Девушка только на мгновение взглянула на джигита и сразу же быстро
отвернулась. Она продолжала ломать сухие ветки саксаула, но движения,
поворот плеч, вся она стали совсем другими. В спокойных до сих пор глазах
текинца застыло удивление. Даже рот был по-мальчишески приоткрыт. Как
всякая женщина, она была мудрее его и поняла все сразу. А он еще ничего не
понял...
Текинец сел на коня и еще раз растерянно оглянулся. А она посмотрела на
него лишь тогда, когда он поскакал по пыльной дороге...
Ему вдруг до боли в груди захотелось увидеть Менгли. Она вспомнилась
ему такой, какой была в их первую встречу. Неужели этот больной ребенок
разбудил дремавшую в нем жизнь?! Все сегодня было не так, как в последние
годы.
Мальчик снова заснул. Фраги погладил его по голове и вышел. Он не знал
точно, куда и зачем идет. Но мысль рисовала глухой темный дувал, узкую
калитку, дом, где живет она уже много лет.
Люди и раньше почтительно здоровались с поэтом. Но сегодня Фраги,
оторвавшись от своих дум, увидел в глазах людей что-то необычное, давно
забытое. Какое-то особенное уважение было в их приветствиях. Что же
случилось? Или все просто кажется ему не таким, как всегда? И вдруг он все
вспомнил: падающего ребенка, сощуренные глаза Сеид-хана, пену на губах
Дурды-хана... До сих пор он не думал о том, что сделал.
Несколько раз проходил он мимо калитки в дувале. Никто оттуда не
выходил. Обругав самого себя, Фраги решительно повернулся и пошел домой.
Идя через город, он встретил Мухамеда Порсы. Тот сделал вид, что не
заметил поэта. Лишь по тонким губам его скользнула улыбка. Так, наверно,
улыбались бы змеи, если бы могли.
Святой Ходжамурад-ага стоял возле лавки, где продавались женские
украшения. Он ответил на слова привета, но тут же холодно отвернулся. Это
был совсем плохой знак. Ходжамурад-ага считал для себя обязательным вежливо
улыбнуться каждому человеку.
Да, теперь его не оставят в покое. Они не посмотрят на то, что он
мулла. Но Фраги почему-то совсем не боялся сейчас их гонений.
Когда он переходил мост над мутной речкой, сзади послышался лошадиный
храп. Конь прижал его к перилам. Он должен был ухватиться за них, чтобы не
упасть
в воду. Прямо над собой он увидел бешеные глаза Дурды-хана. Маленький
хан выругался и, чуть не задев его гибкой камчой, ускакал.
И тут Фраги испугался. Холодным потом залило спину. Но испугался не за
себя. Ему вспомнились молодой текинец и девушка. Он вдруг ясно увидел весь
ужас их положения. Гокленка и текинец, да еще из презренного рода бывших
рабов. А она из самого рода Ходжамурал. И обручена! Ни на миг не появилась
мысль у Фраги, что они могут забыть друг друга. Ведь он был поэт...
Текинец пришел на следующий день. Так же молча слушал он поэта.
И поэт забыл в эти дни обо всем на свете. Мальчик и стихи, которые он
писал ночами, сидя возле него, были жизнью Фраги. Ребенок кричал по ночам.
Каждый вечер читал Фраги свои стихи юному батыру...
Вот лежат они, Черные Пески. Открытые всем ветрам, перемешанные с
горькой солью, опаленные неистовым солнцем, как проклятие аллаха посланы они
людям.
Самый несчастный народ на свете живет в этих песках. Рвут друг друга на
части коварная Хива, хитрая Бухара и свирепый Иран. А самые страшные раны
остаются на теле этого народа. За право пить воду его всадники идут впереди
хивинских, бухарских и шахских отрядов. Чтобы не умереть от жажды, брат
убивает брата. Текинцы, йомуды, гоклены, салоры на одном родном языке
проклинают друг друга. И на том же языке плачут по мертвым сыновьям
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг